Сжав в руках кофейную чашку, Рен отправилась к дивану в гостиной и плюхнулась на его потертые подушки. Ричард ужасно хотел заменить диван на новый, но Рен отказывалась с ним расставаться. Ей нравилось, как легко этот старый диван принимает форму ее тела. К новой мебели всегда нужно привыкать – первое время она никогда не может обнять тебя так, как нужно. А сейчас у Рен совершенно не было терпения, чтобы к чему-то привыкать – даже к новому жесткому дивану.

Даже сейчас, с чашкой успокаивающего кофе в руках, Рен никак не могла окончательно отпустить прошедший день. Мысли постоянно возвращались к жертве, лежащей в морге. Раздутое, избитое тело Джейд Доу было настоящей ловушкой для разума Рен. Убийца умен – достаточно умен, чтобы понимать, какое разочарование вызовет предварительно охлажденное тело у того, кому придется разбираться с определением времени смерти. И с каждой жертвой он становился все умнее. В этот раз он еще усерднее позаботился о том, чтобы скрыть свою личность – а значит, он способен учиться и адаптироваться. И жизни он своих жертв каждый раз лишал новым способом, словно экспериментировал. У убийцы был пытливый ум и дотошность исследователя – а это всегда опасное сочетание.

– Рен!

– Что? Ох. Привет, дорогой, – от мыслей ее отвлек знакомый голос. Ричард зевнул и упал в удобное кресло напротив.

– Ты как, с нами? – улыбнулся он, и Рен издала хриплый смешок в ответ.

– Извини. Я не хотела тебя будить. Просто хотела развеяться немного перед сном.

– Судя по всему, развеялась ты на отлично. Я тебя дважды окликнул, прежде чем ты очнулась.

– Это была долгая ночь.

Рен откинулась на спинку дивана и сделала глоток кофе. Ричард, напротив, наклонился вперед, пристроив локти на коленях.

– Да, у меня было предчувствие, что сегодня тебя долго не будет.

Ричард всегда все понимал. Иногда Рен не понимала, как ему это удается, но она никогда не принимала его поддержку за должное.

– В этот раз все особенно плохо, – вздохнула Рен, прикусывая губу. – Я просто хочу найти этого ублюдка.

– Рен, в этом-то и дело. Ты не должна его искать. Это работа детективов. Сосредоточься на том, что ты делаешь лучше всего. Работай с той информацией, которая тебя предоставлена.

Она знала, что Ричард прав. Но он был не в курсе ни о Филипе Трюдо, ни о ноющем ощущении, будто тут есть какая-то связь, которую может найти только Рен. Но вместо того чтобы спорить, Рен поддалась и встала с дивана.

– Ты прав, я знаю.

– Пойдем спать.

Рен кивнула и направилась к раковине, чтобы вылить остатки уже остывшего кофе, а Ричард зашаркал к лестнице. Опустошая чашку, Рен краем глаза заметила в окне свое отражение. Вид у нее был тот еще.

Тут она заметила, что растущий в горшке на подоконнике базилик уже почти завял. Она быстро освежила его небольшим количеством воды из-под крана, зная, что уже через несколько часов он снова воспрянет.

– Давай, малыш. Попей.

Потом она выключила свет и поднялась в спальню, гадая, поливает ли серийный убийца свои домашние растения.

Поездка в университет по пробкам могла занять несколько часов. Иногда Джереми был даже не против. Это то время, которое он мог провести в полном одиночестве, где никто не отвлекает его от мыслей.

Сегодня был не один из таких дней.

Джереми нервничал. Ощущение было такое, словно внутри ног бегает целая прорва маленьких жучков, и он покачивал и постукивал ногами в бесплодных попытках унять этот зуд. Такое бывало каждый раз, когда он пытался решить, что хочет создать следующим. Теперь, когда его цель была совсем близко, он не мог перестать о ней думать. Не мог перестать мысленно представлять, как будет разворачиваться его игра. Он уже мог чувствовать запах их отчаяния.

Джереми ущипнул себя за переносицу и включил радио, переключился на местную станцию.

– Жертву, белую женщину примерно двадцати лет, нашли этим утром у одного популярного местного бара. Тело отвезли на судмедэкспертизу, аутопсия будет проведена сегодня днем.

Джереми ощутил, как сердце у него забилось быстрее, а к лицу прилил жар. Всякий раз, когда он понимал, что эти неумехи-детективы нашли еще одного его гостя, Джереми охватывал особенный трепет. Единственная причина, по которой они еще не присоединились к преступникам, которых так усиленно ищут – это их своеобразная ложная мораль. Хрупкая вещь, которая может в любой момент разлететься на куски, словно стекло.

И еще этот судмедэксперт. Неважно, как сильно он верит, что мертвые могут с ним говорить – они не могут. Судмедэкспертиза может определить – иногда – причину смерти, но как они почувствуют последние мысли жертвы, судорожно глотающей стремительно заканчивающийся воздух? Криминальные патологоанатомы могут очень точно объяснить, что произошло после того, как остановилось сердце. Но они не могут написать отчет, объясняющий, как выглядит истинное мучение, не могут упростить до схемы безумное удовольствие, которое испытывает тот, кто его причиняет. Они вооружены пилой для костей, но никогда не обхватывали ладонью чужую шею. Смерть и боль нельзя объяснить в отчете о вскрытии, как ни пытайся. Это глубоко первобытные понятия, которым нельзя научить на лекции или измерить в лаборатории.

Они понятия не имеют, что их ждет – всю эту команду так называемых экспертов, все еще преследующих предсказуемого убийцу, действующего по определенной схеме. Никто из них не замечает, как все изменилось. Пока они будут тщетно пытаться составить его профиль, Джереми будет дирижировать из тени.

Пробка впереди начала рассасываться, и Джереми стряхнул с себя задумчивость.

Поймайте меня, если сможете.

Это что, смерть?..

Рен была окружена такой плотной тьмой, что, казалось, ее можно тронуть ладонью. Затем на нее волной обрушилась жара, такая сильная, что голова идет кругом. Ее сердце забилось сильнее, и сильнее, и сильнее, пока темнота расцветала глубоким красным светом. В горле застрял крик, и Рен раскрыла рот, как рыба, в тщетной попытке глотнуть воздуха. Грудь разрывало от боли, а Рен все силилась закричать, позвать на помощь, но не могла проронить ни звука.

Затем тьма вдруг рассеялась, и Рен увидела собственных родителей. Они стояли посреди ослепительно-белой комнаты, и мать цеплялась за руку отца. Лица обоих были искажены от горя.

Рен обвила вокруг них руки, обняла покрепче. Теперь она чувствовала знакомый домашний запах мамы – от нее пахло яблоками, чувствовала аромат одеколона отца – чистый и теплый. Она стояла так, прижавшись к родителям, позволяя облегчению насытить воздух.

Становилось все холоднее.

Никто не обнимал ее в ответ. Рен откинула голову, пытаясь заглянуть им в лица, но заплаканные глаза родителей смотрели сквозь нее.

– Мам! Пап! – умоляюще проговорила она, дотронулась ладонями до их лиц. Ничего. Они стояли, вцепившись друг в друга, и не обращали на Рен никакого внимания.

Она снова ощутила жар. Глубокую, пульсирующую волну жары, смешанную с тошнотой. Рен снова попыталась дозваться родителей, и в этот раз ей пришлось перекрикивать белый шум, наполнивший комнату и терзающий ее барабанные перепонки.

– Мам? Где мы? Пожалуйста, помоги! – умоляла она. Никакого ответа.

Глаза матери были красными от слез. Она выглядела совершенно отчаявшейся и не отвечала Рен, как бы та ни старалась привлечь ее внимание. Статический шум вдруг перекрыл голос: он звучал знакомо, но не принадлежал ни Рен, ни ее родителям.

– Ты умираешь, Рен, – буднично произнес мужчина.

В ее жилах заледенела кровь. Она все смотрела в лица родителей, цепляясь за них и отчаянно не желая оглядываться назад, а их фигуры растворялись, словно дым, пока от них ничего не осталось. Когда последний их след исчез, Рен беспомощно упала на колени, и из ее груди вырвался очередной полузадушенный всхлип.

Голос заговорил вновь, и Рен пробрала дрожь.