Леруа поднял указательный палец, прервав ее мысль.

– В книге, которую мы нашли на Топи Семи Сестер, вырвана одна глава. Седьмая. Та самая, которую нашли у прошлой жертвы.

Выглядел он очень довольным собой. Затем он указал на то, что когда-то было живой женщиной.

– И это еще не все. В ее одежде мы нашли кусочек бумаги. Сейчас мы пытаемся разобраться, на что указывает эта подсказка. Я попросил сделать копию и для тебя. Будет полезно, если кто-то посмотрит непредвзятым взглядом.

Он достал из кармана бумажку, развернул ее и положил на стойку перед Рен. Она стянула перчатки и внимательно изучила копию.

– Этот узор в виде геральдических лилий… – Рен наклонилась пониже и указала на узор, граничащий с краем скопированной бумажки. – Он был матовый или блестел?

– Вроде как блестел. Как там это слово? – Леруа зажмурился, пытаясь вспомнить, затем воздел палец к потолку. – Иридисцентный. Радужный такой. И рельефный.

Рен кивнула и продолжила изучать ксерокопию.

– А это что такое?

Леруа слегка подался вперед, чтобы посмотреть, на что она указывает.

– А, это копия библиотечной карточки из книги. Опять же, не помешает, если кто-то со стороны выскажет идеи.

– Филип Трюдо. Знакомое какое-то имя, – пробормотала Рен, уставившись на последнее имя, записанное в библиотечной карточке.

– Ну, к сожалению, это тупиковый след, – вздохнул Леруа, обреченно взмахнув рукой.

– Ну да. Я, конечно, не криминальный детектив, но моя гражданская интуиция подсказывает, что вряд ли какой-нибудь преступник решит оставить свое имя и телефон на месте преступления.

– Да-да. Нашли мы этого Филипа Трюдо. Живет в Массачусетсе. Не был в Луизиане с тех пор, как окончил среднюю школу – а было это двадцать с лишним лет назад. А эта книга пропала из публичной библиотеки Лафайета примерно десять дней назад, – объяснил Леруа. Он взглянул на свой телефон и вздохнул еще раз. – Мне нужно ответить на звонок, а ты пока еще подумай.

И он поспешил к дверям морга. Рен положила ксерокопию на стойку позади себя и натянула на руки чистые перчатки. Затем она сняла верхнюю часть грудной клетки жертвы и взглянула на часы, висящие над дверью.

– Это будет долгая ночь, дорогая.

На часах было 5:08 вечера, когда Джереми собрал свои вещи и направился к двери.

– Суббота! – раздался крик Кори, летящий через море рабочих столов. Джереми прощально взмахнул рукой, дав понять, что услышал, но шага не сбавил. Вскоре он уже прошел мимо стойки в главном холле и оказался на парковке. Там Джереми тяжело выдохнул, ощущая, как почти сразу же его отпускает напряжение. Жизнь в офисе – то еще испытание.

Как только Джереми сел в машину, его немедленно придавило тяжестью солнечного дня. Он потянулся к кнопке включения кондиционера, но это не принесло облегчения: теперь на Джереми со всех сторон обрушился горячий, спертый воздух. Немного помогло открытое окно: по крайней мере, теперь Джереми не задыхался. Кондиционер наконец-то подул холодным воздухом, и Джереми медленно задышал, контролируя вдохи и выдохи. Ему стало интересно – похоже ли ощущается, когда тебя душат? Короткий момент беспомощной, тошнотворной паники, за которой следует внезапное чувство облегчения.

Джереми, впрочем, облегчение ничуть не интересовало. Нет, его мысли всецело занимала только боль и способы ее причинить. Механика боли одновременно замысловата и до обыденности проста – фундаментальная дихотомия в действии. Физиологически боль требует совершенной симфонии химических реакций. Каждое звено этой цепочки должно сработать строго в определенное время, чтобы ощущение стало реальным. Стимул посылает импульс по периферическому нервному волокну, и тот попадает в соматосенсорную кору головного мозга. Если же что-то прервет его путь, то ощущение будет утрачено. Для сравнения: запустить этот электрический импульс мог бы даже троглодит. Все, что для этого требуется – это тупой или же острый предмет в сочетании с физической силой.

Абсолютно захватывающе.

Джереми помнил первый раз, когда он увидел боль и опознал ее. Ему было лет семь, и он читал книгу в гостиной, в том самом доме, в котором он жил и поныне. Он перевернул страницу и услышал знакомый звук: это машина его отца остановилась на подъездной дорожке. Дверь открылась, а затем хлопнула с такой силой, что было ясно: отец на взводе. Джереми слышал, как он бормочет что-то себе под нос, шипя и ругаясь, пока шаркает к своему сараю.

Джереми подскочил и побежал на улицу, чтобы посмотреть, что происходит. Тогда он и услышал новый, незнакомый ему звук. Он исходил из багажника отцовского пикапа, и звук этот был полон агонии. Поначалу Джереми показалось, что там лежит раненый ребенок: настолько человеческим и страдающим был этот плач, эти подвывания, сопровождаемые тихими, болезненными стонами. Звук этот одновременно завораживал и отталкивал, и Джереми наполнило странное предвосхищение, охватившее каждую клеточку его тела. Летняя жара навалилась на него, как тяжелое одеяло: зловещая, будящая дурные предчувствия, побуждающая спрятаться. Но Джереми шел и шел вперед, к кричащему существу, скорчившемуся в пикапе, словно его тянуло туда невидимой нитью. Встав на подножку, чтобы заглянуть внутрь, он увидел перед собой испуганную лань. Джереми ясно разглядел ее сломанную ногу и открытую рану, которая тянулась от левого уголка рта вниз, к плечу. Ее бока и живот поднимались и опускались с такими мучительными, трудными вдохами, что Джереми сам потрясенно выпустил воздух из легких. Из ее носа капала кровь, а в глазах застыло дикое выражение ужаса и боли. До сих пор Джереми мог ясно представить себе эти глаза, стоило ему только закрыть свои собственные.

Он не мог отвести взгляда. Несколько секунд он просто стоял там, разделяя кошмарный момент с этим прекрасным существом.

Затем, словно по сигналу, в воздухе зазвучала музыка. Его отец включил старое радио в сарае. Он всегда любил, чтобы во время работы играла музыка. Из динамиков полилась песня «Эти сапожки сделаны, чтобы ходить в них» за авторством Нэнси Синатры.

– Сын, спускайся оттуда. Ты ее напугаешь, а мне надо, чтобы она заткнулась, – скомандовал отец, появившийся из дверей сарая. Через плечо у него висела винтовка, и он сделал несколько взмахов рукой, прогоняя Джереми от кричащего животного.

– Пап, что случилось? – осторожно спросил Джереми, спрыгивая на землю. Его отец прошелся ладонью по волосам песочного цвета, затем нервно потер подбородок. Раздался знакомый шершавый звук.

– Она выбежала на дорогу прямо перед машиной. В следующий миг передо мной уже лежит эта чертова тварь, вся перекореженная. Не мог я ее так оставить. А ружья я с собой не взял, так что пришлось везти ее сюда, – буднично объяснил отец. Он обошел пикап сзади и опустил заднюю стенку грузового отсека.

Теперь лань стало видно куда лучше: она лежала на старой грязной тряпке, когда-то бывшей белой, но со временем приобретшей отвратительный бежево-пыльный оттенок. По ткани расплывались пятна крови. Язык вываливался у лани изо рта. Пока Джереми смотрел на нее во все глаза, отец успел подкатить к машине большую тачку.

– Хорошо, что ты здесь оказался, парень, – сказал он, хлопнув Джереми по спине так сильно, что тот пошатнулся.

– Что ты собираешься делать? – серьезно спросил он у отца.

– Ну, нам придется ее убить. Мы были бы чудовищами, если бы позволили ей просто так страдать.

Джереми ощутил, как у него перехватило дыхание.

– Убить? – переспросил он, не отрывая взгляда от лани.

– Это жизнь, сын. Нельзя позволять живым существам страдать без необходимости. Кроме того, существует определенная иерархия. Кто-то находится на вершине пищевой цепочки, а кто-то – в самом низу. Жертва этой лани даст нам много отличного мяса, – объяснил отец. Потом он резко дернул ткань на себя, и раненное животное содрогнулось от этого движения. – Давай. Помоги мне стащить ее вниз.