– Алло!

В трубке сначала было тихо, а потом раздался растерянный женский голос:

– Вы кто? Где Петя? Откуда у вас…

Звонок оборвался – телефон был разряжен. Арсений почувствовал тревогу: кто такой этот Петя? Женщина была явно напугана, и ее можно понять: кто угодно занервничает, если незнакомый человек отвечает по телефону твоего Пети. Он решил, что не станет дожидаться возвращения тети девочки, а сам рано утром отправится в дачный поселок. Ночью ему снился лагерь на острове Лемнос, где среди белых полотняных конусов жилищ потерянно бродила дама, похожая на фрейлину Гойнинген-Гюне, то и дело нервно интересуясь у кого-то: »А Вы кто?». Потом он увидел, что вместо лица у нее – нежный белый цветок, и, удивившись, хотел до него дотронуться, но лепестки вблизи оказались уже увядшими и обратились от его прикосновения в прах. Прах этот был подхвачен ветром и осыпался на белое полотно шатров, а те вдруг сложились от этого, как карточный домик.

День был таким благостным…! Все росло, тянулось, наливалось соками, было щедро напитано солнцем. Все было свободным, лишь она была уже не такая. В ней поселился страх. Никто ничего ей еще не сказал, но уже невозможно было не думать о том, что это может оказаться правдой. Она старалась себя обмануть – вспоминать о чем-нибудь хорошем, но хватало ее ненадолго. И эти мертвые птички. Вчера в бочке с водой она увидела еще одну. Теперь их уже три. Первая появилась после ее разговора с подругой. Она тогда нашла место в тени, у забора, отделяющего ее участок от соседнего, там, где ветки разросшейся малины склонялись на ее сторону, и рассказала ей о болях, а еще о том, что была у врача, нет, не в поликлинике, у платного: всегда кажется, что так будет больше толку. Да, она сдала анализы, и все равно ничего определенного ей не сказали, только в последний визит докторша избегала смотреть ей глаза и посоветовала обратиться в обычную консультацию. Ты ведь понимаешь, что это значит? Плохи мои дела, вот что! Да я не плачу, просто мне страшно! Ну все, все. Схожу теперь в консультацию, и сразу тебе позвоню…Она поговорила с подругой, а потом плакала, спрашивая: »О, Господи, что же это такое? Что, Господи, со мной?» Тем же вечером она нашла первую – совсем недалеко от крыльца. Через день – еще одну, а вчера – третью. Что это, если не ответ? За эти дни она похудела: есть не хочется, толкает все в себя через силу. Бабушка под конец была совсем маленькая и легкая, ноги стали такими худыми, что теплые колготы совсем на них не растягивались – собирались складками. Попросила привезти ее сюда – хотела к земле, на которой всю жизнь работала, словно надеялась, что та даст ей силы, заберет болезнь. Был теплый день, и она легла на землю- лицом вниз, раскинув руки, словно хотела ее, землю, обнять, приникнуть к ее теплой нагретой солнцем груди, как приникают к груди родного человека, ища утешения. Ее никто не трогал, не бросался поднимать. Она сказала им тогда: »Я поправлюсь и уеду домой, в свою хату», а через месяц отошла, попросив напоследок :«Дочка, дай мне молочка попить.» Мать принесла молоко, а она не дождалась. Молочка. Мать вскармливает свое дитя молоком. Чего ей хотелось тогда, измученной болью? Почувствовать любовь и утешение, как когда в детстве мама берет на руки, и вся боль сразу проходит? Дети говорят: »Хочу к маме!» К маме, и все. Маму не заменишь. Они забрали бабушку к себе слишком поздно: к тому времени она уже несколько лет жила одна в своем доме, одна – после смерти деда. Лиза, правда, приезжала летом ее навестить: в беленой хате стоял какой-то пронизывающий холод и стало неуютно, она потом поняла, почему: ни в одной комнате на окнах не было занавесок, а на полу тканых дорожек. Холодильник был пуст.

– Бабушка, ты хоть что-нибудь кушаешь?

– Да мне много ли надо? Не хочется для себя одной готовить…

Они тогда повесили на место шторы, расстелили дорожки. Разговаривали, смеялись, в доме запахло пирогами. Надо было забрать ее тогда с собой, и тоска не высосала бы из нее жизнь. Она всегда жила для семьи, ради них старалась, терпела, трудилась. А для себя – не смогла. И детей просить не оставлять ее одну не решилась- боялась, что будет мешать…

Лиза легла на землю, лицом вниз, раскинула руки и заплакала, а впитавшая солнечный жар грудь земли все принимала – ее раскаяние, боль, страх, отчаяние.

– Вам плохо? Подождите, я сейчас помогу! – над ней склонился неизвестно откуда взявшийся человек.

– Как вы сюда попали?

–Через заборчик перескочил. Извините, ради Бога. Просто мне показалось, что с Вами что-то случилось: мало ли, споткнулись и упали.

– Не смотрите, пожалуйста. Я, наверное, чумазая…

– Ну да, наверное. Давайте руку. Мне, думаю, нужно представиться – Арсений.

Он помог ей подняться.

– Елизавета. Наверно, раз Вы видели меня чумазой, можно просто Лиза.

– Я искал Вашу соседку. Но дом закрыт, никто не отозвался. Вы не дадите мне воды? Душно сегодня, а я не запасся.

– Конечно. Пойдемте в дом.

В доме было прохладно, и казалось, что воздух в нем голубой. Концы сливочного цвета скатерти украшала вышивка. Он знал, как она называется – «ришелье».

– Вы сами вышивали?

– Скатерть? Нет, это от бабушки осталось. Вы, наверное, рано встали? Давайте, напою Вас чаем.

– Не расскажете, что у Вас стряслось? Может, вместе потом что-нибудь придумаем.

– Не знаю. Я… Просто у меня…, – и она начала рассказывать, а он внимательно слушал.

– Так странно… Рассказываю все Вам, словно давно Вас знаю. Простите, – она поднесла к лицу сложенные чашей ладони, словно омывая.

– Не помню, кто сказал, что «медицина – это мнение» Просто чье-то мнение. Предположение. Иначе у лекарств не было бы столько побочных эффектов: та или иная таблетка предположительно должна изменить течение какого-то заболевания. Это похоже на игру в «русскую рулетку»: выстрелит – не выстрелит. Одному она поможет больше, другому меньше, а третьему и вовсе может навредить. Каждый человек – это огромный сложный мир, в своем роде. Это своя история взаимоотношений с Богом, если хотите. Поэтому не нужно сразу отчаиваться, да и вообще не нужно.

– Моя жизнь несколько последних лет протекает в одних и тех же заповедных пределах: хорошо изученные маршруты, выверенные действия и давно заведенные привычки. Наверное, это дает мне ощущение хоть какой-то стабильности. У меня не так много собеседников, поэтому я привыкла прислушиваться к окружающему меня миру и искать его подсказки, словно это – его защита. Так мне кажется, что меня кто-то любит и заботится обо мне. Помню, весна выдалась непростой, я нервничала больше обычного, и желудок от этого дал о себе знать. Так на даче взошло много неизвестно каким ветром занесенного тысячелистника. Просто огромное количество! Все было в белых цветочных шапочках. Вы, наверное, не знаете – тысячелистник заваривают при желудке. У меня много таких историй, – она улыбнулась.

– Тогда будем считать, что в этот раз миссия тысячелистника возложена на меня. Лиза, поедемте со мной в город: у меня есть хороший знакомый – очень толковый врач, много раз помогал мне и моей семье. Он Вас посмотрит. Не отказывайтесь!

Она молча кивнула.

Алису разбудил солнечный свет. На кухне Ефросиния Геннадиевна хлопотала у плиты. Заметив девочку, она заулыбалась:

– Проснулась? Скоро каша будет готова. Знаешь, какую знатную кашу с тыквой я варю? И гренки с сыром сделаем – пальчики оближешь!

– Баба Фрося, Вы что, серьезно больны? – Алиса смотрела на коробочки с таблетками и приготовленный стакан с водой. – Почему у Вас так много лекарств?

– Дак, миленька моя, годки – куда от них денешься-то? Я ведь не молоденькая уже, вот и приходится таблетки из всех этих коробочек пить: покуда все выпьешь, не поверишь – утомишься!

Пока старушка занималась гренками, один из блистеров с таблетками переместился Алисе в карман.

После завтрака девочка вызвалась вынести мусор: