Правда, это будет последнее, о чем подумает Ванда. Состав-заплатка, которой, как она думала, её исцелила Мария, окажется сложным и сильнодействующим стимулятором-коагулянтом с очень неприятными постэффектом в виде вскоре начавшихся приступов неконтролируемого смеха. Именно так, лежащую на крыше и смеющуюся взахлеб, он её и найдет.

И убьет.

Первые несколько дней я постоянно думал о кошке. Ну, знаете, той самой, которую мы как-то раз притащили с Салиновским в общежитие. Я никак не мог вспомнить, что с ней стало, куда она делась. Может, Цао Сюин отдала в добрые руки? Хорошая кошечка была, очень умная…

Другого в мою бедовую ушибленную тыкву не забредало ничего с… того вечера, когда я пришёл в себя, стоя голым в джунглях. А было это давненько. Как давно? Не помню. Был не в себе. До сих пор не в себе, потому что продолжаю думать о кошке. Хотя всё помню. Всё, до последней детали. Зуд и жжение, не дающие о себе забыть, помогают и остальное держать в голове.

Сначала был побег. Убедившись, что никаких живых целей рядом не наблюдается, я тогда рванул из городу через ту полузаброшенную базу. Прибив там пару-тройку непонятных идиотов, лазящих по развалинам, я удостоверился, что Машкой рядом и не пахнет, а значит, почти всё, что сделал — было зря. Зараза успела улепетнуть и теперь, до самой своей смерти, которая может прийти совсем не завтра, как мы знаем по Безликой и Коробку, будет портить Юльке взгляд на жизнь.

Потом я улетел в лес, далеко. Там мне не понравилось — слишком много ползающей, летающей и орущей сволочи, не дающей даже пострадать спокойно. Точнее, мешающей прийти в себя. Выплюнув изо рта жука размером с полкулака, я превратился в туман и устремился в море. Там было потише, органы чувств перестали страдать от звуков разной тропической ереси, но легче не становилось. Вися туманным облаком на одном месте, я банально заскучал. А еще зуд, помните? Внутренний. И жжение. К ним было нельзя привыкнуть.

Тогда я, затратив всего каких-то пару часов на размышления, и принял решение добираться назад, в Союз. Принял и… отправился тем самым облаком куда глаза глядят. А что еще оставалось делать? Уже улетел далеко, берега не видно. Да и не парился особо по поводу — туда я лечу или нет. Мне просто нужна была какая-то цель, которая будет отвлекать от внутреннего поганого состояния. Желательно, чтобы до самой смерти.

Большего и не надо.

Я летел, вроде бы летел по делу, думал о кошке и мне становилось легче.

Затем повстречался сухогруз. Маленькие смуглые матросы большому высокому мне, стоящему на палубе с рукой, прижатой к морде лица, совсем не обрадовались, но особо не истерили. Вышедший капитан с лицом потомственного чемпиона атлантического алкоголизма, нахмурившись, выслушал мою просьбу показать пальцем в сторону Европы, сходил за картой и компасом, а потом, сверясь по карте, уверенно ткнул пальцем. Кивком поблагодарив его, я полетел в указанном направлении. Видимо, что-то напутал, либо мстительный алкаш меня не туда направил, потому что землей, которую я увидел через несколько суток полёта, стал отнюдь не африканский берег, а вполне себе пошлый южноамериканский Барбадос, как рассказал на ломаном английском сильно испуганный местный житель.

Отпустив его на волю, я отлетел на несколько километров вдоль берега, а затем, найдя местечко поукромнее, взял и заснул. Не знаю зачем, надеялся, станет легче. Что напряжение изнутри если не ослабнет, то станет не таким… напряженным. Что я снова почувствую… что-нибудь. Ну, знаете, хоть какую-то эмоцию?

Понимаете, уважаемая публика, я всю эту свою жизнь прожил по принципу «надо напрячься, надо держаться, надо постараться — потом всё обязательно будет хорошо». Но постепенно эта иллюзия слабела. К моменту, когда Нина Валерьевна Молоко с удивлением сказала: «Витя, да ты, наверное, теперь биологически бессмертен», я уже почти полностью расстался с иллюзиями насчет светлого завтра. С планами тоже.

Проснувшись, я действительно почувствовал себя немного лучше. Свежее. Призраки убитых людей отступили, воспоминания, как я отрываю куски от стен, чтобы метнуть их почти наугад в воздух, пытаясь сшибить очередного летуна… тоже. Тогда, совсем не понимая зачем и почему, я решил прогуляться по берегу ногами. Подышать воздухом. Может быть, даже принять решение… остаться здесь до конца. Барбадос же, тропики. Солнце светит, море чистое, я красивый. Наловить пожрать или высечь огонь мне не стоит совершенно ничего. Жилплощадь? Так вон скалы. Выдолбить себе пещеру — час работы, натаскать в неё плавника или соломы — еще полчаса.

Зачем мне возвращаться?

Обрадовать любимых девчонок своим медленным умиранием? Или быстрым? Я же понятия не имею, сколько мне осталось. Может, в ножки Нине Валерьевне броситься, мол, скажите мне, пазязя, что я буду жить? Или что мне еще делать? Восстановить справедливость? Какую такую справедливость? Её нет. Есть взрослые игры, в которые Витя наивно втащил кучу народа, думая, что продавит всё чистой силой. Итог? Закономерен.

Так и я думал, гуляя вдоль прибоя, приблизительно где-то час. А потом сорвался в полёт, и снова — неизвестно куда. Даже никого не поймал направление узнать. Просто… полетел.

Куда-то. Но максимально быстро, чтобы из сознания выбило идею отправиться в Америку и отблагодарить эту прекрасную страну за их «героев». Меня аж скрутило от такого желания. С одной стороны, обоснованное оно, конечно, с другой — я прекрасно помню, что было в аргентинском городе. Думаете, мы просто разрушили несколько десятков зданий, из которых все успели эвакуироваться? Думаете, все обычные люди успели удрать? Думаете…

Нет, ничего подобного. Ни-че-го.

Летел я куда глаза глядят. Дважды натыкался на небольшие яхты. Оба раза брал их на абордаж. Ничего особенного, просто внезапно на палубе появляется голый хам, жрёт чужую еду, а потом, проверив, что у испуганного до усрачки владельца и пассажиров нет оружия, заваливается спать. Почему-то спать именно хотелось…

В общем, я даже не удивился, когда меня вынесло на Ямайку, причем прямо на какую-то зверски огромную тусовку преимущественно белокожих и англоговорящих граждан, зверски бухающих, употребляющих и сношающихся, где придётся. Играла громкая музыка, люди были молоды, и они сразу стали в каком-то непонятном восторге от меня. Позже, уже как следует выпив, я разобрал, что забалдели они от моего внешнего вида (роста, мускул, всего такого), а уж когда выяснилось, что пришелец не тупой и может в английский, просто не соображает из-за шума, то всё стало куда интереснее.

Вся эта пляжная тусовка оказалась каким-то странным хиппи-фестивалем. Ну, то есть они, как самые настоящие хиппари, шлялись частично голыми, трахались, не особо выбирая партнеров, принимали вещества и курили что-то нелегальное (я пробовал всё, чем угощали, в надежде, что что-то поможет с головой и внутренним напряжением), но при этом не пропагандировали мир во всем мире, а просто оттягивались по полной. Рэгги если и звучало, то чисто местное, гаитянское там или ямайское, я так и не понял.

Но было хорошо. Нося бумажную маску, и ничего кроме, я несколько дней самым пошлым образом тусил в этом коллективе, расплачиваясь за местную щедрость погрузочно-разгрузочными работами — ежедневно приезжали грузовики с продуктами, а заодно выполнял функции охранника от акул и изредка катал наиболее понравившихся мне людей по воздуху. Мужчин за выпивку, женщин за секс, благо они все, как на подбор, были молоденькие, разбитные и на всё готовые, особенно с неосапиантом, от которого не залетишь.

Затем, когда всё надоело, я положил маску на песок, спёр совершенно никому не нужный смешной маленький компас, сделанный в виде детских часов, сверился с картой, лежавшей в одном из грузовиков, и полетел, держа курс строго на Лиссабон.

В тот момент, я уже худо-бедно соображал, не залипая часами на одну и ту же мысль. Кошку так вообще из головы выкинул, ну не могла же бабушка Цао с ней плохо обойтись? Но теперь, без этих долгих вялых мыслей выяснилось, что сутками лететь над волнами ужасно скучно.