Ошалело оглянувшись, худой старик в пижаме заметил меня и тут же задёргался, окутываясь пламенем. Правда, полыхнуть им на всю комнату он не полыхнул, а вместо этого упал на колени и ткнулся мордой в пол, стеная и держась за поясницу. Смотрел он при этом на меня с ярко выраженным ужасом на ушибленном лице. Я с не меньшим, но без лица, пялился на него. Хорошо хоть сейчас уже была стрессовая ситуация, а значит — соображёметр Вити был на коне!

— Эй, мужик! — заорал я тревожно, забившись в верхний угол камеры, — Я не хочу тебя убивать! Слышь, я тут вообще просто сижу! Взаперти!

Вопли мне совершенно не мешали тянуть к огненному мужику свои щупалы, умело ведя ими по углам камеры, а еще я готовился плюнуть в него максимально большим куском слизи, но этого не понадобилось. Вспыхнувший ацетиленовой свечкой пожилой неосапиант, лежащий жопой в зенит, погорел-погорел так несколько секунд, а затем спросил на русском:

— Что значит «сидишь»?

— Ну, вы меня в плен взяли! — нервно протараторил я, — Вот и сижу! А эта коза безумная решила с чего-то меня с помощью тебя убить! Не видишь, что ли⁈

Всё он и так прекрасно видел, но вломившаяся в соседнюю камеру Машка в далеко не мирном образе Окалины, да еще и с окровавленной по локоть рукой, прекрасно дополнила эту картину, заревев раненным слоном «Мишка, сволочь продажная, жги его!». А затем еще и начав долбить кулаками по стеклу, явно от злости, потому как ползающий и кряхтящий пенсионер пытался подняться с пола, а не жечь безобидное облачко, жмущееся от него на другом конце камеры.

— Слышь, мужик, тут везде огнеметные форсунки, и они активированы! — решил я подлить масла в огонь, — Я их буквально соплями заткнул. Сделай что-нибудь!

— Убей его! Спали! — рычала за стекло Машка, продолжая его колотить, — Ну⁈ Мишка, сука! Делай!!

Она явно была не в себе. Сильно не в себе. Недостаточно, чтобы кинуться на меня с шашкой (Машкой) наголо, но вот заклинивший дедуля (сколько ему? Полтинник?) расстраивал взбунтовавшуюся супернеогенку невероятно. А уж когда «Мишка», распростершись по полу и издав особо томный стон, шевельнул кистью руки, вызывая нечто вроде серии разрывов по внутренней обшивке моей камеры, Машка потеряла последние остатки адекватности, принявшись натурально биться о неразрушимую поверхность.

— У неё кукуха отъехала, — диагностировал я, превращаясь в человека и закрывая себе лицо рукой, — Так, где тут маска была? Не смотри пока на меня.

— Подойдешь — убью, — благоразумно пригрозил мне неосапиант, пытаясь раскорячиться на полу так, чтобы держать меня на прицеле.

— Зачем мне тебя убивать? — громко удивился я, чтобы перекричать орущую Машку, — Ты посмотри на эту придурь! Давай лучше держаться вместе, пока Валиаччи подмогу не прислал! Он пришлёт, он в курсе. Она бучу подняла, когда я с ним разговаривал.

— Любимов! Убей его! — истерила Машка, — Он всех погубить собирается! Тварь!!

— Дед, ты не можешь валяться, кряхтеть и одновременно держать под прицелом меня и дверь, — невозмутимо продолжал я, — Так что либо я тебя разгибаю, паралитика херова, либо мы стоим двумя дураками, пока этой дуре не придёт в голову что-либо еще.

— Мразь! — неадекватила слетевшая с нарезки неосапиантка.

Зрелище было жуткое. Я прекрасно помнил, сколько у неё способностей. Конечно, было довольно странно, что такую простушку внезапно озаботили вопросы глобального характера, но если вспомнить рассуждения товарища майора и товарища Молоко, то там фигурировал такой момент — «чистых» для суперусиления Валиаччи брал где придётся. То есть, у него буквально не было на руках орды преданных, умных, дисциплинированных вечных людей для экспериментов, а было ну… что досталось. Если Безликая была специалистом высокого уровня, агентом высочайшего класса, но браком, то Машка, с остервенелым лицом сейчас долбящая по стеклу и почти умоляющая таки вставшего на ноги деда меня кокнуть — была идеальной неосапианткой, но пришибленной дурой.

А может, у неё просто были какие-то проблемы с личностями, имеющими планы на мировое господство. Мол, когда коллектив — усё нормально, а вот когда один добрый и милый Витя — так ату его! Ату скатину!

Ладно, диспозиция ясна. Кряхтящий дед, уже начавший рассказывать, что оказывается, это я виноват в его больной спине, так как оказался чересчур тяжелым для переноски, явно сделал свой выбор. Машка… шансы у неё меня угробить были бы достаточно высоки, но явно не сейчас, когда нас уже двое. Валиаччи наверняка несется сюда на крыльях у любви и с помощью огня из жопы… будем ждать.

И да, Вить, завязывай уже поминать огонь. Тебя что — таки напугали?

Интерлюдия

Она всегда была спокойной. Что в своей деревушке, что упражняясь на базе подготовки этой «Стигмы». Всю жизнь. Психолух, или как там его, обозвал её аутисткой или чем-то таким. Машка тогда не обиделась. Она вообще редко обижалась. Куда там психолуху до злых языков деревенских баб и девок.

И тогда, когда дед Макар, на второй год после того, как Машка еще осталась сиротою, и продолжала дружить с девицами почти её возраста, пришёл к ней домой, с порога спросив, не хочет ли она взять в дом калечную Алёнку из соседнего села… она тоже спокойно согласилась. Чего бы и не вырастить малявку, которой пьяница-отец случайно раздавил ручонку? Спасли, сохранили, лишь пару пальчиков иссекли, да остальное подсохло. Везти в город, в детдом? Так это сколько мороки будет. Понаедут следователи, других детей у пьяницы заберут. А эта еще совсем мелочь, не регистрировали её, дома рожали…

Пять лет прожила Алёнка у Машки. Мамкой звала. Веселая была, непоседа. Когда люди сторониться начали нестареющую девицу, лишь эта егоза её хоть как-то отогревала. Только вот, незадача какая, Машка-то на краю деревни хату имела. На самом, что ни на есть, краю.

Зима. Дневная пурга. Волки.

…Машка слишком поздно заметила за тусклым окном в своей избе, что снаружи всё метёт сплошным потоком. Она бросилась искать Алёнку, вроде как игравшую во дворе.

Нашла неподалеку, в лесу, пурга быстро утихла. Но еще она нашла и волка.

На всю оставшуюся жизнь она запомнила эти холодные беспощадные глаза над окровавленной пастью, с тянущимися от зубов ниточками красной слюны. Бурый свалявшийся мех на белоснежном фоне природы.

Обычное дело для такой глуши, да? Но Машке в кошмарах эта морда долгие годы казалось злом. Настоящим, чистым, кондовым. И совершенно неважно ей было, что она того волка собственными руками удушила, запихав одну конечность твари в глотку. Что порвала его, порезала, раскромсала и разбросала, ревя, по всей поляне. Взгляд твари остался с ней.

И сегодня точно такой же взгляд она увидела у парня, которого считала, в общем-то, неплохим человеком. Дураком, мутненьким, трусливым, но неплохим. Спрятаться он хочет от всего этого, ишь ты. Наворотил дел и типа я не я, корова не моя… Ну так ей с ним не детей крестить, поняла, что он правду говорит, да не ту, что Машке нужна, ну и ушла она, дура простодырая…

А он…

Он…

Тогда, когда парень оскалился на неё сквозь стекло, её как током ударило, вышибая всю ту ерунду, которую с ней проделали Валячии и психолухи.

Волк.

Он охотился. Он добыл. Он уже ест.

Они думали, что поймали его, а он, сидя и жря те бананы, что она принесла ему по доброте душевной, ел не только их. Он всех жрал! Жрал, глядя ей в глаза. Жрал, ухмыляясь, с издёвкой. Что ты сделаешь, Маш? Убьёшь меня? Заплачешь? Пойдешь в хату, ляжешь окровавленная и почти голая на кровать и не поднимешься с неё три месяца, как тогда? Алёнку уже не вернуть.

Прямо сейчас, колотя руками по неразбиваемому стеклу, она, рыдая, смотрела, как эта тварь легко, за пару фраз обвела вокруг пальца предателя-Любимова. Героя сраного! Защитника! Слепошарого пид*раса! Купили за чих собачий! Спинку ему починили, тварюке! На ноги встать помогли! Вон, он уже и доверился, отвернулся, на неё, Машку, косится!