— Ну сейчас я тебе помогу запомнить мои слова.
Свирепый писака стремительно скрылся в дверях и наступила краткая пауза. Она завершилась тем, что Цокотухин вернулся с охотничьим ружьем, которое стал недвусмысленно наводить на меня.
Я вовремя понял, что не успею чего-либо ему объяснить. Хотел было припустить вдоль улицы, но потом вспомнил — я же на машине, и мотор у нее заводится вмиг. Юркнул в кабину, повернул ключ, и в тот момент, когда я рванулся с места, матерый литератор пальнул. Вначале я усек только одно обстоятельство — Цокотухин в мое тело не попал, чем меня премного обрадовал. Но спустя секунд десять я сообразил, что попал он в машину, а еще через полсотни метров движение мое прекратилось. Я выбрался из кабины — так и есть, в капоте дырка, карбюратор просквозило пулей двенадцатого калибра. А вдруг этот зверь сейчас побежит за мной по улице, чтобы добить?
Буксир бы мне. Полцарства за буксир! Откликнувшись на мольбу и воздетую руку, рядом затормозил джип "Тоета". За его рулем сидела весьма приятная дамочка.
— Послушайте, леди, я бы попросил вас то, что мужчина у женщины просить не должен. Не могли бы вы отбуксировать меня на Нейтронную улицу? С меня "шанель номер пять".
Без долгих слов она вышла и стала разматывать буксирный трос. Вот на такой женской тяге я и добрался до папашиного дома.
Владелица "Тоеты" уже хотела трогаться с места, когда я снова напомнил:
— Девушка, я ведь не наврал насчет "шанели".
Она отрицательно мотнула головой.
— Тогда бутылка "бургундского".
Опять отрицаловка.
— Может, стакан компота?
— Вот это подходит.
Я тут же послал выскочившего папашу подсуетиться насчет угощения и усадил дамочку в кресло-качалку в наиболее ухоженной части садика. Обзор нижней части дамского тела оказался как всегда отличный. Некоторым нравятся мясные бабы, у которых все выпирает, но только не мне. Так вот, новая знакомка была в моем вкусе, аккуратненькая барынька.
— Мне показалось, что на улице Нейтринной кто-то в кого-то стрелял,— ехидно припомнила она.— Судя по дырке в капоте, стреляли в…
— Этот "кто-то" чуть-чуть, самую малость, пальнул в меня. Наверное, обознался. Такое еще случается.
— Вы не хотите сообщить куда следует?— спросила дамочка.
— Я не ябеда.
— Странная молчаливость. Вы случаем не мафиози?— уточнила она.
— Ну просто… мне немножко не везет в этом городе. Впрочем, моему корешу Степе Неелову не повезло всерьез. Когда я приехал из Свердловска, он был уже трупом, тем не менее милиция как-то косо на меня посмотрела. Я опасаюсь, что второй сомнительный эпизод может испортить мою биографию.
— Я знаю о деле Неелова. Я даже читала его последний опус.— дамочка довольно активно втянула притащенный моим папашей компот. Мне показалось, что старый алканавт все-таки добавил в него ликеру — для "скусу".
— Значит, вы трудитесь либо в ментовке, что маловероятно, учитывая ваш вдохновенный вид, либо в местной газете.— предположил я.— Ага, вы — журналистка. Ну, так что будете писать насчет этого дела?
— Ничего,— довольно безразлично отреагировала дамочка. — У нас теперь каждый месяц по убийству — столько же, сколько раньше было за двадцать лет. Всё, как в Медельине.
— А, это в Колумбии. Есть теперь на кого равняться.
— А что вы хотели? Раньше население нашего городка понимало ради чего живет. Кто-то вымучивал диссертацию, ну а кто-то делал науку, изобретал, ждал внедрения. А сейчас все вдруг обратились в племя собирателей и охотников. Это мой камушек… нет это мой камушек… раз и по черепу. Мы ж не виноваты, что из нас Колумбию делают.
— Как это не виноваты. Брат ваш Тархов, как мне кажется, и раньше думал не о Марсе, а о приятных сторонах жизни. Не зря же он так легко перепрыгнул из комсомольского горкома в замы Гунякова, то есть Бессерглика по фонду.
— Типичная судьба представителя нового российского бизнеса, Запад на таких не нарадуется. Если бы почаще бы катался на конференции фонда Сороса для юных демократов, то уже бы наверное в правительстве сидел вместе с Егором, Толей, Петей, Мишей и прочими молодыми реформаторами.
— Не, не потянул бы. Ребята-реформаторы, которые в Москве, промышленность и науку целой страны спустили под откос, а ваш ближайший родственник только распродал запасы маленького городка на Урале.
— Уж он-то не мелкий спекулянт, как вы. Мне про вас лейтенант Хоробров рассказывал,— перешла в наступление Елена.
— А про крупных расхитителей Хороброву слабо рассказать? Ну да, я — стервятник, доклевываю остатки с костей, после того как ваши братья-львы сытно пообедали и легли в тенек переваривать.
— Нет, на грифа вы не похожи,— неожиданно пожалела меня Елена. Похоже, предыдущей перепалке она никакого особого значения не придавала.
— И у вас фигурка отличная. Может махнем в лес, за грибками, ягодами и прочими фигами-мигами? На велосипеде поедем, говорят он половое влечение снижает.
— А если он вдруг сломается на ухабах?
— Тогда лучше сходим куда-нибудь вечерком, потанцуем. Я отлично чувствую музыку — словно у меня в одном месте скрипичный ключ. Кроме того я классный плясун. В самом деле, у меня ноги виртуоза.
— Не верю, вы косолапый… Ладно, вот вам мой телефон, позвоните сегодня в семь вечера.
— Меня можно на "ты".
— Ты не засни раньше времени.
Как же, засну я. Едва моя цыпочка за ворота, я к телефону. Собрался гипотезу проверить насчет Цокотухина. Не лежит ли его книга сейчас в типографии. Вместо Степиной. А поскольку редакция газеты по совместительству является и издательством, то рукопись Цокотухина к производству должны готовить именно там.
— Алле, это из типографии беспокоят. Я по поводу книги Цокотухина…
Трубку видимо взяла редакционная секретарша.
— Сейчас вам дам Афанасия Петровича…
Это, наверное, зам по производству, а может техред. Я постарался исказить свой сочный баритон, сделав его тусклым и хриплым.
— Афанасий Петрович, это типография, наборный цех. Где листы оригинал-макета по Цокотухину с новой корректурой? Мы ж тут не можем фотопленки в десять приемов делать.
— Так разве вы ничего не получали? Я лично, бля, отдавал Никите Алексеевичу, вашему начальнику.
Конечно, отдавали, конечно, получали. Цокотухинскую книгу должны делать с прилежанием. Но я все-таки засек его, голубчика. А сейчас надо как-нибудь выпутаться.
— А… Никите Алексеевичу. Я, наверное, чего-то не врубился, первый день после больничного. Чего-то я промашку сделал. Вот неловкий. Извините, я тут сам все выясню.
Афанасий Петрович скептически хмыкнул, выставляя оценку "два" моим умственным способностям, и бросил трубку. Я тут же напечатал на машинке три страницы текста — так, всякую ахинею. Про то, как три мужика с оборонного завода сделали из двух танков гусеничный мотоцикл с коляской, добрались на рыбалку и сели на бугорке обсуждать сравнительные достоинства виски, денатурата и одеколона, вдаваясь в химический состав и способы воздействия на нервные окончания и половые концы. А закончили мужики спором на футбольную тему — мешают ли яйца футболистам. По-моему, такой эпизодий может в любой книжке иметь место, или я ничего не смыслю в большой литературе. Наконец я почиркал карандашом а-ля техредактор, указал, где какой кегль, где жирный шрифт, где курсив и такое прочее. Оделся попроще и дунул на велосипеде к типографии.
Там на вахте меня, естественно, стали тормозить.
— Я из газеты, с материалом от техреда, к Никите Алексеевичу.
Вохровка немного покумекала и, глядя на мое уверенное улыбчивое лицо,— а я как раз седуксеном зарядился — решила пропустить. Но надо было еще нагло выведать кое-что.
— Где он сидит-то, ваш Лексеич? Я ж впервые.
— Второй этаж, третья дверь налево.
Никита Алексеевич, начальник наборного цеха, весьма удивился моему появлению.
— Но Петрович твердо обещал, что больше никаких изменений.
— А вы будто не знаете — автор Цокотухин такой капризный. Вдруг ему до усрач… позарез понадобилось пару предложений переставить. Он же имеет право сколько-то процентов текста менять своими коррективами, понимаете.
