– Авдотья Галактионовна! – воскликнула она. – Мы боимся. Позовите Пашу проводить… Или вот вы, князь, пожалуйста…

– Что прикажете?

– Проводите нас… Тут в сенях в углу кто-то вдруг при нас спрятался. Я боюсь…

– Батюшки светы! – воскликнула хозяйка. – Опять забралися. Ради Создателя! Ваше сиятельство!.. Марья Борисовна! Помогите… Третевось у меня воров накрыли ввечеру… Ради Создателя…

– Полноте! Успокойтесь! – заговорил князь. – Позвольте я вас провожу…

– Батюшка, князь, не уходите! – заметалась хозяйка. – Марья Борисовна. Золотая… погодите… Уйдете вы, меня тут одну убьют… Золотая… Дайте прежде оглядеть… с фонарем!.. Ваше сиятельство, ради Создателя. Вот! Вот фонарь…

Страх мещанки сообщился тотчас и пожилой женщине и самой молодой девушке. Она перестала смеяться и вопросительно-тревожно глядела в лицо князя.

Аракин ухмыльнулся с чувством собственного достоинства и гордо принял роль и вид спасителя беззащитных.

Он взял зажженный хозяйкой фонарь в левую руку, подал другую молодой девушке и выговорил шутливо:

– Пожалуйте. Пускай целая армия грабителей нападет на вас, но пока я жив, с вами ничего не случится.

И сразу открылось торжественное шествие.

Впереди двинулся Аракин под руку с девушкой, которая снова смеялась, но невольно жалась к своему покровителю, за ними пошла гостья спутница, а за ней хозяйка, и явившаяся, как из-под земли, девчонка служанка.

– Вон там! В углу! За бочкой! – шепнула девушка князю, когда они были в сенях.

Князь улыбнулся недоверчиво, но присмотревшись, действительно увидел в полусвете, бросаемом из закоптелого фонаря, какую-то фигуру, прижавшуюся в углу…

– Я боюсь… – шепнула девушка…

Но князь зашагал решительнее и, подняв фонарь над головой, крикнул: «Кто там?!»

Из-за бочки двинулась на них фигура в военной шинели…

– Это вы? – вскрикнул князь.

– Я… – конфузливо откликнулся юный корнет.

Громкий всеобщий смех огласил сени.

– Вы всех перепугали! – хохотал князь. – Вас за грабителя приняли. Да зачем же… Что же вы тут делали?..

– Я… я – ничего… Так… – смущенно и едва слышно ответил корнет.

Молодая девушка, не имея возможности сдержать чуть не истерический смех, бросила руки Аракина и побежала вперед. Вскоре она была уже за калиткой на улице, но и оттуда все еще доносился ее припадочно-звонкий смех до слез.

– Ах вы, Звездочкин, Звездочкин! – хохотал князь. Но вдруг, бросив фонарь, он пустился догонять девушку… Настигнув, он попросил позволения проводить ее до дома.

– Вот происшествие-то… – сказал он весело.

– Да… Но зачем же он спрятался? – смеялась девушка. – Скажите, кто это? Ваш… Гусар ведь…

– Да, товарищ. Корнет Звездочкин.

– У него пресмешное лицо, – заметила девушка и прибавила мысленно: «но милое».

А оставшийся в сенях с хозяйкой Звездочкин мысленно повторял:

«Как глупо! Как глупо! Думал вежливее, лучше, а, вышла чертовщина».

– Теперь слободно. Если такое ваше желание… Если прикажите – пожалуйте… уже несколько раз повторяла хозяйка, корнету.

– Нет… нет… – отозвался, наконец, Звездочкин. – Уж лучше в другой раз. Скажите, кто эта девица?

– Нам не полагается сказывать, – жеманясь, ответила женщина.

– Да ведь я от товарища все равно могу узнать.

– И то правда… Это барышня Задольская, Марья Борисовна.

– Задольская? Ну что ж… Пускай… Мне все равно.

И корнет двинулся из сеней в раздумье.

«Как глупо, – бормотал он уже на улице. – Задольская? Это чей дом мы глядели. Глупо. Не хотел вот конфузить и ее и себя. А вышло хуже! Ну, ушел бы совсем. А то выдумал в темноте пропустить мимо себя. Вот и пропустил! Как, Господи, глупо.

И через несколько минут, выйдя на большую улицу, корнет прошептал:

– А ведь эта… очень хорошенькая… А как князь сконфузился? Уж не та ли эта, в которую он влюблен? Вот оказия-то была бы… Да. Очень, очень хорошенькая. А я то… я то… Отличился! Гусар, да за бочкой!.. Может быть еще с капустой…

В этот же самый вечер, как было условлено заранее, у старшего в полку офицера полковника Капорко должны были собраться несколько человек товарищей, чтобы потолковать насчет бала.

Капорко не пользовался особенным уважением и особенной любовью в полку именно за то, что был старшим и уже очень давно. Его прозвище было «Запорка». Будучи старшим полковником, он не выходил в отставку и запирал собой целый ряд вакансий и производств. Про него говорили полушутя, полу досадливо:

– Отопрись эта проклятая Запорка, сколько тогда человек выиграют по чину!

Каждый раз, что слабый здоровьем холостяк хворал и ложился в постель, в полку довольно серьезно начинали помышлять о том, «отопрется запорка или нет?» Помрет Капорко, или опять встанет? Но, увы! Полковник всегда снова вставал.

Более всех злобствовал на Капорко командир первого эскадрона, подполковник Бидра. Человек богатый и самолюбивый уже сидел более десяти лет в этом чине из-за проклятой «Запорки». А между тем он мечтал только об одном: быть произведенным в полковники и сейчас же жениться.

Человек десять офицеров должны были явиться в квартире Капорко, чтоб обсудить один очень важный вопрос. Лист приглашенных на бал давно был составлен, но не все приглашения были разосланы. Две городские гостиницы были на половину уже полны приезжими помещиками с женами и дочерями. Пустые номера были уже заняты заранее. Пора было обсудить окончательно приглашение некоторых лиц, приезд которых не ожидался.

Немович и Уткин явились прежде всех к Капорко. Затем приехал пятидесяти с лишком летний Бидра, маленький, худой, рыжий, с больными ногами, металлическим голосом и злыми глазами. Про него говорили некоторые, что у него особенно злой ум. Другие определяли вернее: весь он был «умная злость».

Несколько позднее явились к Капорко три эскадронные командира. Майор Андрюхин – полу-хохол, полу-поляк происхождением, с огромными висящими через подбородок усами, и самый добродушный русский человек сердцем и разумом. Арсланов, тоже майор, по происхождению имеретин или грузин, без малейших национальных типических черт восточного человека. Арсланов был настоящий гусар, много выпивал, не пьянея до бессознательности, много играл в банк и штосс, и часто дрался на дуэли. Он был всеобщим любимцем в полку. Третий эскадронный командир был ни рыба, ни мясо, ни немец, ни русский, – ротмистр Грабенгатейн. Он обыкновенно молчал всегда пуще всякой могильной плиты.

Затем явился ротмистр Караваев, чисто русский человек по рождению, но по внешности армянин или грек, а по свойствам характера и по склонностям – жид. Ротмистр был командиром нестроевой команды.

В числе приглашенных были и два младшие офицера: Корнет Рубинский 2-й, очень умный, «читающий» гусар, и поручик Николаев, высокий и стройный блондин, большой ухаживатель и сердцеед.

Когда все гости полковника уселись в гостиной и принялись за жидкий чай с лимоном, явился князь Аракин, сияющий довольством. Все оказывались на лицо и Капорко вежливым до робости и нерешительным голосом, что было его отличием, попробовал было начать деловую беседу, заговорив о бале… Но это не удалось…

– Ну-с, так как-с вот… Насчет делов-то наших-с… – сказал он.

– Да вот увидим, что-нибудь решим! – гаркнул майор Андрюхин, своим добродушно резким голосом. – Успеется!

И по этому голосу видно было, что майор хоть двадцать четыре часа будет участвовать на совещании, но ничего не решит.

– По-моему, коли решать главный вопрос как следует, – выговорил ехидно Бидра, – пригласить их обеих, да в зале и повесить рядом, или одну против другой… Здоровые костыли Немович приготовит.

– Вы завсегда-с так шутите, подполковник! – отозвался тихо Капорко. – Давайте-с серьезно говорить-с.

Все офицеры, двусмысленно улыбаясь, промолчали, зная о чем речь Бидры, и в чем заключается главное затруднение. И снова началась болтовня.

Проболтав часа два о служебных мелочах, о военных новостях, было снова предложено заняться делом.