Не то чтобы я собиралась рассказывать это Бейзу.

Каспун, по идее, не должен предупреждать кошмары, но зато он отлично работает, если закрыть глаза на дневное похмелье.

Бейз закупоривает бутылочку и резким, четким движением возвращает ее на место. Тяжелое молчание затягивается, наполненное лишь стуком моих зубов. Мокрая от пота ночная рубашка невыносима на стремительно остывающем теле.

– Хочешь поговорить?

– Не-а.

Ни единой частичкой себя не хочу ему говорить, что мои запасы почти истощены. Или что меня до тошноты беспокоит неизбежный разговор с Рордином – в котором я упомяну, что мне нужно больше каспуна, а Рордин скажет, что четыре месяца назад выдал мне трехгодичный запас, и ситуация станет неловкой.

Бейз прочищает горло, потирая заспанные глаза.

– Ладно, что ж… раз уж я понял, что ты тут не умираешь, мне нужно у…

Моя ладонь сама собой взлетает, цепляется за локоть Бейза, отчего тот вскидывает четко очерченную бровь, глядя вниз на мою упрямую хватку.

– Останься, – прошу я, и его ошеломленный взгляд поднимается к моему лицу.

– Лейт…

– Я не стесняюсь умолять, – распахиваю глаза пошире, играя на том, что Бейз, вероятно, все еще видит во мне ребенка, а не женщину, которая не должна нуждаться в ком-то, кто будет отпугивать чудовищ, что обступают ее, когда она спит. – Пожалуйста.

Он смотрит на постель так, словно та поглотит его живьем.

Затем на его лице отражается решимость, он с тяжелым вздохом шагает к темному зеву камина и припадает на корточки, словно пантера. Черные пижамные штаны слегка сползают с бедер.

Движения Бейза текучи, даже когда он вдувает жизнь в давно потухшие угли. Он выглядит таким уверенным в себе…

Жаль, я не знаю, каково это.

Огонь с ревом оживает, Бейз подкладывает в него дров, а потом обходит кровать с другой стороны. Забирается рядом со мной, подкладывает несколько подушек себе под спину и откидывается на них, вытаскивая из кармана серебряную фляжку.

– Что там?

– Виски. Домашний. – Бейз откручивает крышку. – На вкус – лошадиное ссанье.

Вряд ли хуже того дерьма, которое я только что проглотила.

– Можно п-попробовать?

Бейз снова вскидывает бровь, изучает меня взглядом долгое мгновение, затем сует мне фляжку.

– Крошечный глоточек, и только потому, что он тебя согреет.

Отскребаюсь от постели, беру виски.

– Сколько оговорок. Думаешь, мне понравится и я начну гнать собственный?

Бейз бросает на меня взгляд, который говорит, что я недалека от истины.

Закатываю глаза, делаю изрядный глоток и в процессе давлюсь.

– Какая гадость, – хриплю я.

Прохладная жидкость прожигает дорожку до самого живота, кружится там водоворотом и тянет вниз мои и без того отяжелевшие веки. Возвращаю фляжку и плюхаюсь обратно, черпая утешение в неловкой угловатости и чопорности Бейза.

– Но действенно.

Бейз со вздохом обнимает меня одной рукой.

– Меня за это оскопят.

– Не разводи такую драму, – невнятно тяну я, вдыхая его густой запах – цветущий паслен с легкой древесной ноткой.

– Я не развожу драму. – Бейз тоже делает большой глоток и шипит сквозь зубы, когда виски прокатывается по горлу.

– Танис не расскажет.

Бейз ухмыляется, глядя на пляшущие языки пламени, что мягко согревают комнату.

– Если честно, я сомневаюсь, что твоей служанке хватит сил подняться утром по этой лестнице. Не в том состоянии, в котором я ее оставил.

Подорвавшись, я окидываю Бейза испепеляющим взглядом и отмечаю: обнаженный торс, взъерошенные волосы, ленивая, сытая улыбка…

Он многозначительно двигает бровями.

Кривлюсь – да еще и нутро сводит.

– Я же тебе конкретно говорила, что Танис под запретом! – тычу Бейзу в грудь пальцем. – Она юна и хочет того, что от тебя получить никогда не сможет.

– Она тебя старше и получила от меня по самое не балуй.

Что ж, тут я сама напросилась.

– Что бы подумала Халена, если бы узнала, что ты путаешься с моей служанкой?

Бейз пожимает плечом.

– Она тоже там была.

У меня отвисает челюсть. Потом поднимается обратно. И снова отвисает…

Бейз усмехается, отчего на его правой щеке возникает ямочка, а я уже подумываю сбросить его с балкона.

– Мы попробовали такую штуку, когда используешь ка…

Я тут же зажимаю ему рот ладонью.

– Просто… хватит об этом, – ворчу я, сползаю ниже и утыкаюсь в подушку носом.

Бейз прижимает меня крепче и поднимает с прикроватного столика книгу «Цыганка и Король ночи».

– Ну и зря.

– С какой стороны посмотреть.

Слушаю, как он перелистывает страницы.

– Хм, собирался почитать тебе сказку на ночь, но от некоторых моментов в ее содержании мне становится дико неуютно.

– Это романтическая проза. Само собой, для тебя больная мозоль.

– «Если бы мне пришлось выбирать, как истратить свой последний вздох, я бы целовал тебя, пока не ускользну в небытие…» – зачитывает Бейз, фыркает и переворачивает очередную страницу. – Не хочу тебя огорчать, но так не разговаривает ни один мужчина.

– Он говорит так с ней, – выхватываю сраную книгу, захлопываю и сую под подушку. – Она – исключение, потому что она его единственная.

Бейз издает булькающий звук и снова прикладывается к фляжке, на этот раз много дольше.

– Нездоровая книга, – выдавливает он, морщась. – Ее бы в растопку.

– Не могу. Ее одолжила Танис.

Бейз тихо ругается и делает еще глоток, а я сдерживаю улыбку и наблюдаю за игрой темных фигур на стене, что извиваются, уклоняясь от тусклого света, который отбрасывает на них мой пылающий очаг.

Мгновения тянутся, напряженные, как узел тревоги в моей груди.

– Бейз?

– Мм…

– Останешься до утра?

Задерживаю дыхание в ожидании ответа, гоню прочь образ широко раскрытых невидящих глаз. Стараюсь не обращать внимания на притяжение той пропасти – тишины, которая будто простирает ко мне щупальца.

– Конечно, – бормочет Бейз, перегибаясь через меня и задувая свечу. – Яйца мне вообще не так уж и дороги.

Наступает утро, тяжелое, безжалостное, с фантомными зубилами, что долбят мне по вискам.

Я стону, резкая пульсация – болезненное напоминание, что каспун очень далек от идеального противоядия. Он эффективен, да… но не без некоторых поистине отвратительных побочных эффектов, которые с каждой новой дозой становятся все хуже.

Пытаясь разлепить глаза, я похлопываю ладонью по другой стороне кровати – она холодна и пуста.

Похоже, яйца Бейзу все-таки куда дороже, чем он заявлял.

Южное окно пронзают золотистые лучи, и я, несмотря на паршивый настрой, сбрасываю одеяло и выскальзываю из постели.

Из-за движения зубила еще сильнее вонзаются в больной мозг, но я волочу ноги к окну и встаю в столпе света, который окутывает меня теплым покровом. Закатываю рукава, подставляя раннему солнцу, столь редкому в эти дни, больше кожи.

Толкаю двери, выхожу на балкон и, схватившись за балюстраду, смотрю на океан, что часто вздымается под синевато-серым небом. Сегодня он голубой дымкой тянется к ослепительному горизонту.

Я оглядываю гладкий изгиб бухты Огрызок, позолоченной утренним светом. Всегда представляю, что из воды выпрыгнуло исполинское существо и отхватило кусок обсидиановой скалы, вот и осталась черная песчаная отмель, усеянная острыми камнями.

Пятилетней мне название казалось очень даже подходящим.

Один край бухты примечателен почти заброшенным причалом – пустым морским порогом, обращенным на запад.

Мое внимание скользит к поросшему лесом северу, движение привлекает мой взгляд туда, где разлапистые деревья касаются обширного поля ухоженной травы.

Из густого древнего леса, что воет ночью и шепчет днем, появляется Рордин. И мое сердце замирает, а в легких не остается воздуха.

Он не один – если, конечно, можно посчитать спутником оленя, которого он тащит на широких плечах.