Несусь по небольшой полоске травы, сливаясь с полоской тени, что обрамляет Рассады – теплицу. Пользуясь ухоженными садовыми кустами как щитом, я выглядываю из-за угла холодной стеклянной постройки, которую так люблю.

Наблюдаю.

Его плечи напряжены и едва двигаются с каждым плавным шагом, которым он ступает по земле.

В его действиях нет ничего необычного. Он просто идет по той же тропе, что и всегда, проводя рукой по случайному дереву тут и там.

Исчезая из моего поля зрения, он выманивает меня из безопасного идеального укрытия. Перемещаюсь от одной полосы тени к другой, следуя за ним, бесшумная, как лист, гонимый холодным вечерним ветром.

С неба уже подмигивают звезды, но полумесяц едва дает свет, когда Рордин достигает уходящей в лес тропинки – той, что обрамлена густыми, извилистыми лианами, окаменевшими за долгое существование.

Выглядит словно тоннель, усыпанный маленькими белыми цветами, которые источают сладкий и свежий аромат.

Рордин останавливается у входа.

Что-то в его манере держаться заставляет меня притаиться за пнем древнего, покрытого мхом дерева, низко пригнуться, припасть к земле. Прохладная трава ласкает мне щеку, когда я подаюсь вперед ровно настолько, чтобы увидеть профиль Рордина.

Может, виноват быстро угасающий свет, но я могу поклясться, что вижу это: прямо перед тем, как исчезнуть в лесу, Рордин что-то шепчет цветам.

Со вздохом перекатываюсь на спину и, барабаня пальцами по земле, смотрю на звезды, пронизывающие темнеющий холст неба.

Волоски на правой руке встают дыбом…

Поворачиваю голову набок, вглядываюсь в чернильную глубину леса.

В это время суток Шэя труднее увидеть, да и он явно не стремится облегчить мне задачу, прыгая вокруг и помахивая рукой. Но я его чувствую – как воздух вокруг словно раздвигается, чтобы пропустить моего друга.

Встаю и крадусь к кусту ночных лилий. Белая пыльца на кончиках чернильных лепестков с каждым мгновением сияет все ярче, в меркнущем свете оживает их блеск.

Благодаря этим цветам некоторые мои картины светятся в темноте – например, звезды и луна на двери моей спальни.

В каких-то сантиметрах от черной линии камней, которой я обозначила свою Черту безопасности, я опускаюсь на колени и роюсь в сумке в поисках банки. Снимаю крышку с прорезями, сую руку внутрь и, схватив жилистый хвост мышонка, осторожно вытаскиваю его наружу.

Он дергается в воздухе, пищит все громче, и я краем глаза улавливаю движение – между вытянутыми очагами тени порхает долговязое, похожее на призрак существо, облаченное в дымчатый покров, который будто поглощает свет.

Моя улыбка становится шире.

Чувствую на себе его взгляд, похожий на прикосновение смоченной маслом кисти, легонько скользящей по коже.

Он достигает особенно густой тени, чьи границы размыты сиянием ночных лилий, которые все сильней источают пряный аромат и позволяют моему взгляду зацепиться хотя бы за их мягкое мерцание.

Там он и парит – в каких-то трех шагах. Поднимаю мышонка выше, на уровень глаз.

Подергивая усиками, грызун выгибает спинку и тянется к моему носу, будто думает, что я его спасу.

Склоняю голову набок, наблюдаю за его потугами. Как он болтается и тянется, превращаясь в пушистый маятник, что отсчитывает последние мгновения его жизни.

Обычно я просто перебрасываю их за Черту, но…

Я не вижу с твоей стороны никаких попыток преодолеть страхи.

Вздыхаю, не в силах унять тяжелое биение сердца.

Чтоб тебя, Рордин.

Прежде чем я успеваю все продумать, я стискиваю зубы и сую руку за линию камней. Затаив дыхание, оцепеневшая, делаю все, что в моих силах, лишь бы не сжаться в комок и не завизжать, как пила.

Наверное, я должна бояться спутанной тени, которая, низко пригнувшись, медленно движется вперед и издает горлом щелкающий звук.

Но я не боюсь.

Мой дикий страх направлен на другое.

Меня хватает на четыре секунды, потом я бросаю мышь и отдергиваю руку.

Шэй набрасывается порывом дымчатых лент и костлявых пальцев. Звенит последний, полный мучения писк, затем чернота начинает отступать и раздаются влажные, посасывающие звуки.

Трясу головой, сжимаю и разжимаю пальцы, осматриваю кожу, почти ожидая, что она пойдет пузырями и потрескается. Часть меня даже этого хочет – хочет, чтобы мир за Чертой оказался таким ядовитым, что единственным выходом было бы оставаться здесь навсегда.

В безопасности.

Думаю, с такими надеждами я вряд ли могу посчитать свой крошечный шажок победой.

Шэй отстраняется – от мышонка осталась лишь пушистая шкурка, плотно обтянувшая угловатый скелетик. Как-то раз я придвинула останки палкой обратно за линию, чтоб осмотреть, и они оказались твердыми, как камень.

Мы с Шэем наблюдаем друг за другом под зловещий крик, с которым пробуждается лунная сова, и я чувствую гул признательности своего друга.

Наверняка он и сам способен добывать пищу, но я думаю, что мои маленькие жирненькие подарочки ему нравятся. Или же ему нравится ужинать в компании.

Я его понимаю.

Бесцеремонным рывком Шэй уносится прочь в темнеющий лес, оставив пробравший меня холодок.

Вздрагиваю, вглядываясь в тропу, что поглотила Рордина…

Он может провести там всю ночь.

Далеко не первый раз гадаю, куда же тропа ведет. Семя любопытства, которое я отказываюсь посадить, полить, напитать светом.

Мой мир – тут, по эту сторону линии камней. То, что снаружи, принадлежит костям моего уничтоженного прошлого и тварям, которые преследуют меня в кошмарах.

Я поднимаюсь на ноги и отряхиваю штаны, а потом возвращаюсь в замок, уверенная, что к моему силуэту прикованы десятки глаз.

Эта лестница уходит глубоко под землю, путь освещен факелами в ржавых скобах. Языки пламени похожи на танцующие цветы, и чем дальше я спускаюсь, тем сильней они шипят, тем гуще становится пар, который завивает распущенную вуаль моих волос.

У нижней ступеньки лестничный колодец превращается в огромную пещеру…

Я могла бы помыться у себя в комнате, но предпочитаю здесь, в Лужах, – общих купальнях.

Факелы отбрасывают на мокрый камень золотистые отблески, освещая клыки из минералов, что тянутся с потолка к дюжине горячих источников, некоторые из которых разделены лишь тонкой жилкой породы.

Каждый заполнен водой, и в тусклом свете она кажется черными чернилами, ярко выделяясь на фоне молочной пелены, что окутывает их призрачными клубами.

Здесь достаточно пространства, чтобы вместить больше десяти человек, но в это время источники всегда пустуют – роскошь, которая позволяет мне раздеться.

Первыми я снимаю штаны и исподнее, потом грязную, заляпанную краской блузу и, наконец, берусь за стягивающую грудь повязку. Каждый виток позволяет вдохнуть глубже, но когда вся ткань остается на полу, мне начинает казаться, что кожа все равно обтягивает меня слишком плотно.

И так всегда.

Разминая руки, я на цыпочках подхожу к любимому источнику в дальнем конце купален, у самой стены. Аккуратно спускаюсь по щербатым ступенькам в воду, которая обжигает мне сразу покрывшуюся мурашками кожу. Через несколько мгновений жжение сменяется благословенным онемением, и я окунаюсь все ниже… и ниже… пока пол не уступает бесконечной глубине.

Даже не знаю, как глубок этот источник, есть ли у него вообще дно. Но чем ниже нырнуть, тем горячей становится вода, будто ее порождает само чрево земли.

Добираюсь к дальнему краю, волосы волочатся следом.

У этого источника не самые удобные места для сидения, но он…

Он – моя тайная страсть.

У стены я просовываю пальцы в трещины и хватаюсь, вглядываясь туда, где эрозия годами проделывала в скале дыру. Отверстие, которое пропускает струйки воды, и что бы там ни было на другой стороне, мне кажется, будто это другой источник, не пойманный в залу с Лужами, обменивается со здешним дыханием.