Сундук ризницы коллежа не открывался каждый день. Только в марте забеспокоились, обнаружив, что замки на сундуке не в порядке. Сундук не могли, как ни старались, открыть. Полиция немедля начала розыск: занимались делом двое судейских из Шатле.

Розыски ни к чему не привели, установили только, что ворами были учащиеся. Они пытались, но тщетно, взломать замок на тяжелой крышке сундука с утварью, правда, в конце концов им удалось открыть его с помощью рычага. Четыре замка большого деревянного сундука, обитого железом, и три замка шкатулки из ореха, находившейся в большом сундуке, были испорчены. Девять слесарей, призванных для экспертизы, сошлись на одном: у воров не было ключей…

Персонал коллежа почувствовал некоторое облегчение: ключи хранились надежно. Оставалось только признать, что грабители хорошо знали эти места и что они отправились прямиком к добыче. В сундуках валялись лишь списки сумм, недавно хранившихся в нем: сто экю принадлежало старому декану факультета теологии, шестьдесят экю были накоплены церковным сторожем, триста сорок экю составляли неприкосновенный фонд коллежа.

В Париже быстро разнеслась весть о том, что из Наваррского коллежа похищено пятьсот экю, чему Ги Табари немало удивился.

Прошло два месяца. Однажды, выпив, Табари расхвастался. Он завтракал в «Стуле», недалеко от Малого моста, где встретил одного славного сельского священника, только что прибывшего в Париж, а именно священника из Парэ-ан-Бос Пьера Маршана, и, почувствовав себя большим ловкачом, решил просветить его. Священник был и не глуп, и не наивен. Он заставил Табари разговориться.

Табари представился как «мэтр Ги» и заявил, что он большой специалист по взломам. Он говорил, что совершил пропасть разных взломов. Он некстати выбросил в Сену весь свой инструмент, так что показать его он не мог, но это и неважно: священник может ему верить, впрочем и продавец инструментов известен.

Табари доставляло удовольствие выставлять себя знатоком воровского дела. Так как он сам увлекался своей игрой, ему показалось, что он завербовал себе ученика. Пьер Маршан выказал самый живой интерес, объявил, что он хочет войти в столь процветающее дело, и захотел узнать о нем побольше. Табари привел его в «Сосновую шишку» в Ла-Жюиври, где они встретили нескольких маленьких мошенников, скрывавшихся в этом доме — ведь полиции и в голову бы не пришло их там разыскивать. Маршан был представлен эксперту по взломам, «молодому человеку» — тому стукнуло уже двадцать шесть, — речистому и длинноволосому. Священник из Парэ сделал вид, что он в восторге от столь рано созревшего таланта своих новых друзей. На самом-то деле все было враньем, начиная с инструментов и кончая делами.

Мэтр Ги наконец предложил один надежный план. Они пойдут к августинцам грабить мэтра Робера де ла Порт. Их соучастник, августинец, введет их под видом монахов, в монашеских рясах.

Пока они шли, священник узнал, что совсем недавно очистили жилище другого августинца, Гийома Куафье. Он подумал: автором содеянного был не кто иной, как его компаньон. Безмерно счастливый от того, что без труда так высоко вознесся, Табари расхорохорился и приписал себе вышеупомянутую кражу: деньги Куафье, в частности, понадобились ему для того, чтобы выйти из Фор-л'Эвек, куда его спровадили из-за всех этих наделавших шуму дел. Были и соучастники, но он один воспользовался украденным. Он счел нужным уточнить: тюремщик епископа стоил ему восьми экю.

Частично рассказ оказался правдивым. Но был ли Табари замешан в последних кражах, о которых говорил весь Париж? Кое-что он придумывал, особенно упирая на свою, якобы главную, роль в описываемых событиях.

Вот так— то кюре Маршан и познакомился с тайной наваррского дела. Они похитили сокровища, но оставили, по недоразумению, нетронутым сундук, где хранилось четыре или пять тысяч экю. Непременно нужно к этому вернуться! Табари забыл сказать, что его роль сводилась к роли сторожа у вешалки…

За другими сокровищами понадобится пойти в церковь Матюрен. В первый раз собаки подняли такой лай, что пришлось убежать, но Табари и его друзья не прочь были повторить. И тут Табари не проявил большой активности. Однако он действительно о многом слышал и был в курсе событий.

Мало— помалу Пьер Маршан познакомился со всеми причастными к успехам и неудачам, о коих с таким удовольствием поведал ему болтливый мэтр Ги. Так его знакомцем стал мэтр Жан; Пти-Жан, конечно, настоящий эксперт по взломке в наваррском деле. Маленький, темноволосый, бородатый, Пти-Жан рассказывал обо всех подробностях как профессионал. Он предожил Ги Табари и его новому другу участвовать в одной экспедиции, беспроигрышной, по его словам. Свидание было назначено в Сен-Жермен-де-Пре.

Речь шла о непростом деле. Предстояло освободить от содержимого сундуков одного старого и очень богатого священника, у которого в Анже был свой дом, где водились деньжата. Его кубышка насчитывала от пяти до шести сотен экю. Один из членов банды уже отправился в путь, дабы все как следует разузнать. Когда он вернется обратно, станет ясно, стоит ли игра свеч. Разведчика звали магистр Франсуа Вийон. А пока, в ожидании оного, готовили инструмент.

А что же наш священник? Хотел ли он стать взломщиком? Не закрался ли страх в его душу? Или он решил все-таки удовлетворить свое любопытство? Как бы то ни было, но 17 мая 1457 года он явился в Суд и попросил, чтоб его выслушал дежурный следователь, им в тот день был Жан дю Фур.

Табари арестовали 25 июня 1458 года. Он сознался во всех кражах, совершенных в Париже, и отрицал анжевенские планы. 7 июля его подвергли допросу, он клялся, что никогда не знал никакого Пьера Маршана, но признавался, что служил посредником между лжеавгустинцем и ловким изготовителем отмычек по имени Пти-Тибо. Пти-Жан, Пти-Тибо и мэтр Жан, по всей вероятности, были одним и тем же лицом.

Когда же ему прочли донос Маршана, Табари стал защищаться иначе. Петушиться было ни к чему. Он признался полностью в участии в наваррском деле, но утверждал, что его роль там была незначительна. На этот раз он не лгал.

По мере того как допрос «совершенствовался», мэтр Ги умножал свои признания. Когда же его голым положили на «доску», он открыл все. Его отправили на кухню, где напоили теплым бульоном. Вся операция велась под названием «кухарничать». Важно было, чтобы подсудимый набрался сил; пытка должна была заставить его разговориться, она не была самоцелью.

Болтливый Ги Табари выпутался. Его мать выплатила дважды по пятьдесят экю, и теологический факультет удовлетворился этим. Примитивному мошеннику Ги были благодарны за то, что правосудие смогло выбить из него истину. Колен де Кейо, которого к этому времени полиция разыскала и допрашивала, тоже выпутался.

А был ли в Анже Вийон? Действительно ли «Малое завещание» — грезы разочарованного в Париже и парижанках влюбленного юноши? Или так развлекался вор, вынужденный бежать и попытавшийся облечь свое бегство в поэтическую форму в стиле «Бегства», предписываемого канонами куртуазной любви? А «опасности», которым он подвергался, что это: желание умереть из-за «жестокой» или боязнь виселицы? Ни Вийон, ни Табари не придумали путешествия в Анже. Никто не посвящал нас в различные мотивы, толкавшие мэтра Франсуа к дому его дяди, анжевенского священника: забыть? забыться самому? пополнить свою мошну? Можно полагать, что все вместе.

Поэт узнал о признаниях, сделанных Табари. Он представил себе, как его приговаривают к пытке и к веревке, и не стал упрекать своего друга. Кто поступил бы лучше под пыткой? Но какого черта Табари так разболтался и все преувеличил? Позже он ответит за это: Вийон изъязвит его в «Завещании», где очень точно определит свой дар мэтру Гийому де Вийону. Франсуа завещает своему покровителю… книги, которых у Табари, этого вечного должника, вероятно, нет.