В записях говорится, что, умирая, Роберт Олмстед твёрдо верил, что живёт во дворце на дне океана, возможно, поэтому его тульпа боится недавних перемен в Иннсмуте больше, чем городской истории.

На другом берегу Мануксета мы сворачиваем на восток, на Ривер-стрит и следуем по ней, пока не добираемся до Уотер-стрит и гавани. Всё смотрится старинным и поблёкшим, но не заброшенным — намеренный эффект. Начался прилив и рыбачьи баркасы в доках трутся друг о друга. Я задумываюсь, пользуются ли ещё ими для рыбалки или просто, чтобы возить туристов, а, может, и не только для этого. На набережной есть кафе и рыбные рестораны, ещё сувенирные лавки и маленький морской музей. Вдобавок, здесь груды тыкв, по большей части на продажу, громоздящиеся у маленьких лавчонок. Их запах пропитывает воздух, мешаясь с ароматом моря. Наверху парят чайки, испуская вопли, которые неумолимо вызывают в памяти бесконечное лето детства. По гавани туда-сюда прогуливаются семьи. Меня обгоняет ребёнок в ведьмовской шляпе, держащий зелёный воздушный шарик с изображением рыбьей морды.

На воде качаются несколько кукурузных початков — случайно выпали из магазинной упаковки или местный обычай? Я снимаю эту сцену на телефон.

Гавань выстроена вокруг чашевидного мыса, с открытой стороной справа от меня. Полоска земли еле-еле виднеется за водой. Помимо того, океан там становится бурным и диким, в отличие от этого тихого берега. Возможно, дальняя сторона больше походит на первоначальный Иннсмут. Когда я разглядываю её, то место источает потрясающее впечатление заброшенности.

Поскольку близится ночь и температура падает, серая пелена тумана поднимается с неспокойного моря, но, кажется, я почти различаю тёмную кляксу рифа, виднеющуюся из дальних вод к северо-востоку от мыса, где о него разбиваются волны.

Роберт упрямится. Когда я приглашаю его на беседу, всё, что он может, это твердить в моей голове: «Меня не заставят застрелиться».

Пожалуй, откажусь на время от его компании.

Оставив его бубнить у воды, я возвращаюсь по мосту к обветшалым, живописно разрушающимся, причалам. Вокруг них теснится уйма ярко раскрашенных лодочек, беспокойно поднимаясь и опадая на приливных волнах, словно чайки, ждущие кормёжки. Но потом я замечаю, что они скованы вместе и держатся у земли благодаря замкам. Как гласит рисованная вывеска на мостках, опять с карикатурными изображениями развесёлых рыболюдей, эти судёнышки могут нанять туристы. Вдобавок, организованные поездки на барках возят людей к Рифу Дьявола, где можно всматриваться в волны, надеясь увидеть нечто жуткое, что всмотрится оттуда в ответ. Я могла бы отправиться туда завтра.

По мне, причалы смотрятся просто прелестно. Они не чересчур «приукрашены», а их прогибающиеся доски навевают скорее успокоение, чем тревожный намёк на неминуемое угасании.

Я брожу по мосткам, впитываю атмосферу, изредка снимаю на телефон. Тут не очень много людей, поскольку большинство туристов, конечно же, предпочитает достопримечательности гавани и городского центра.

В конце концов мостки упираются в песчаную отмель, поросшую жёсткой прибрежной травой. Чувствуется крепкий солоноватый запах. Сгущаются сумерки и я замечаю фигуру у кромки воды. Она облачена в длинный мешковатый плащ и, по-видимому, копается в приливных лужах. Эта персона довольно неуклюжа, её движения напоминают напряжённого подростка, ещё не освоившегося со своим обликом.

При моём приближении фигура замирает и я чувствую в ней стремление скрыться.

— Привет, — говорю я — не слишком восторженно, по правде, чуть ли не со вздохом.

Я вижу, что передо мной женщина; пока что не разобрать её возраст, но она не ощущается старой. Она хмыкает и бочком отодвигается подальше. Видно, лишь как блестят глаза сквозь через длинные чёрные волосы, завесившие её лицо. Она необычна. Она недоверчива. Что она тут делает?

— Вы здесь живёте? — интересуюсь я.

Она выпрямляется и вперяет в меня взгляд. У ней огромные круглые глаза и вытянутое лицо, но челюсть твёрдая и прекрасно очерчена, губы немного тонковаты. Она молода, вероятно, двадцать с небольшим. У неё нет того «вида», который описывают, но, всё-таки, по-моему, она… другая. Распахнувшись, её длинный плащ приоткрывает рыбацкую блузу и брюки, заправленные в резиновые сапоги. На руке она несёт наполненную камнями и ракушками корзину. — Что вам нужно? — спрашивает она с заметным акцентом, в котором слышится чужеземная ритмика.

— Я — фотограф и хотела бы сделать ваш снимок.

Она издаёт короткий смешок. Она достаточно раскусила меня, чтобы не возражать на это. Она не фотогенична в обычной манере, поэтому мои причины её запечатлеть, вероятно, извращены в смысле ином, нежели сексуальный. Фрик.

Но она не омерзительна. Напротив, она бросается в глаза: её длинные волосы колышутся на ветру, как пряди водорослей, взгляд твёрд и тёмен. Я могу представить её на фотографии и это будет великолепно. Это станет не фотографией фрика.

— Меня зовут Мэйси Хорн. — Я вытаскиваю из кармана визитную карточку. От долгового пребывания в куртке она потёрлась по краям, но я всё равно протягиваю визитку.

Она не двинувшись смотрит на карточку.

— Когда я фотографирую место, мне требуется его внутренний мир, если хотите, его дух. Я разыскиваю интересных людей, которые сами по себе истории…

Я прерываюсь. Это звучит несуразно.

Женщина берёт у меня визитку, подносит её к самым глазам, рассматривает. — И вы заплатите? — спрашивает она.

— Да, — сразу же отвечаю я, пусть даже на данный момент мои финансы не так уж велики. — Я заплачу двадцать пять долларов за несколько снимков.

Она фыркает. — Пятьдесят. Хотите — да, не хотите — нет.

Можно сказать, что торговаться она не умеет, но, конечно, цена всё ещё невелика. Я киваю. — Ладно. Я это потяну, если вы уделите мне целый час. Завтра?

Она кладёт мою визитку в карман. — Пусть будет утром. Пораньше. Около семи. И без того найдутся дела.

— Прекрасно. — Я делаю паузу. — Вы позволите узнать ваше имя?

— Кеция.

Меня так и тянет нацелить на неё телефон, но, чувствую, это не входит в наше соглашение; такое покажется слишком поспешным.

— Я остановилась в «Джилмен-Хаус». Может, встретимся там?

— В семь я буду ждать снаружи, — роняет она и поворачивается ко мне спиной.

Я стою там ещё несколько секунд, потому что, хоть наша сцена и закончилась, мы оба всё ещё находимся в ней. Это щекотливая ситуация. Пойду и посмотрю, как там Роберт. — До свидания — говорю я, но она не отвечает.

Я нахожу Роберта сидящим на мемориальной скамье у гавани. Он печально смотрит на море. Я видела фотографии из его истории болезни, но человек передо мной выглядит по-иному, возможно, более походя на то, что я считаю интересным, чем на то, каким реально был. Он угрюм, смотрится аскетично, но привлекателен, худощавый и готичный. Никто не верил его душераздирающим историям. Он трагичен.

— Вернёмся в отель, — предлагаю я. — Посидите в баре в одиночестве, но у вас полно денег и вы сможете там выпить.

Когда я создаю воображаемых людей, то пытаюсь дать им некую автономию, позволение существовать, когда меня нет рядом. Разумеется, понятия не имею, срабатывает это или нет.

Я встречаю Роберта за завтраком. Он сидит за одним из столиков и, видимо, ждёт уже какое-то время. Он раздражён. Я сажусь и здороваюсь. Подходит официантка, чтобы принять у меня заказ — шведского стола здесь нет. Сегодня Канун Всех Святых — день, когда, по общему мнению, истончается завеса между мирами живых и мёртвых. Возможно, это правда. Роберт, с другой стороны стола, выглядит, как живой.

— Этим утром я собираюсь фотографировать молодую женщину, — обращаюсь я к нему. В мыслях я говорю вслух, но, естественно, общаться с невидимыми людьми на публике не рекомендуется. Пусть наши беседы остаются личными и безмолвными. — Я хочу, чтобы вы пошли вместе со мной и сказали, что о ней думаете.

Роберт не отвечает, лишь глядит на меня и моргает.