В попытке успокоиться я снова занялась билетами, но обнаружила, что не в состоянии сосредоточиться: линии получались кривыми, перфорация недостаточно глубокой. Я сидела в маленькой хижине посреди большого леса, и мое лицо было искажено яростью. Хорошо еще, меня никто при этом не видел.

Я старалась убедить себя, что все в порядке, – по крайней мере чипсы из плодов хлебного дерева теперь по акции. Видимо, если не считать моих компульсивных покупок, спросом они не пользовались, и теперь их предлагали за полцены. Я покупала их по три пачки всякий раз, когда видела в магазине, и это означало, что насущная потребность в поиске хлебных деревьев в парке отпала. И все же теперь, когда я приноровилась к разметке карты и последовательно восполняла пробелы на ней, отмечая там скопление каштанов, тут хурму и так далее, у меня возникло желание разыскать наконец и хлебные деревья. И с недавних пор я очутилась в странном положении, проводя поиски хлебных деревьев не ради собственной выгоды, а по чисто профессиональным соображениям, но по-прежнему не находя их. До знака я добралась без труда, но когда проследовала в направлении, в котором он указывал, обнаружила все те же пресловутые каштаны и хурму. Поначалу я пыталась поговорить о своей проблеме с господином Хакота, но он неизменно предлагал сходить и проверить знак, а я не могла со спокойной совестью согласиться на это, помня о его больной спине. Спустя некоторое время я перестала докладывать о своих неудачных поисках хлебных деревьев.

Благодаря моим утренним и дневным обходам карта постепенно начинала вырисовываться. Помимо дождевика «Кангрехо Обаяси» и полотенца, я нашла на деревьях драный флаг и шарф. Ввиду того, что здесь, в парке, из утерянных вещей преобладала одежда, мне казалось, вероятность обнаружения предметов, никак не связанных с «Кангрехо», довольно велика, но по какой-то причине все мои находки относились к атрибутике «Кангрехо». На шарфе тоже значилось имя Кольдобика Исагирре. Почему я нахожу только вещи с его именем? Неужели Исагирре и все связанное с ним настолько в тренде? Этот вопрос я задавала как людям, разбирающимся в футболе, так и тем, кто не имел о нем представления, и получала ответы вроде: «Ну он же техничный, целеустремленный, настоящий командный игрок, и это значит, что его в принципе любят, но есть и другие, более интересные игроки, которые гораздо популярнее его» и «Исагирре? Это его настоящее имя?». Видимо, звучание баскского имени многим казалось экзотическим.

Там, где я нашла флаг, было полно миндальных деревьев, а вокруг шарфа преобладал инжир. Я сфотографировала и флаг, и шарф Исагирре и показала их господину Хакота, который, похоже, впечатлился и сказал:

– Ого! А я их никогда не замечал.

– Мне передать их в музей? – спросила я.

– Да нет, не беспокойтесь, – отозвался он, еще раз взглянув на снимки.

– Но там так много плодовых деревьев, наверняка садовники приходят ухаживать за ними. Неужели эти вещи им не мешают?

– У нас в самом деле бывают специалисты, но они от субподрядчика, так что здесь появляются не так часто. Большинство деревьев, растущих в парке, могут обходиться без ухода. И потом, это распоряжение садовников – оставлять все личное имущество как есть.

Создавалось впечатление, что судьбу одежды «Кангрехо», раскиданной по парку, единолично решал господин Хакота.

– Они ведь, в сущности, отличные ориентиры. Вот сидите вы в хижине, захотелось вам инжира, и вы знаете, куда за ним пойти.

– Это верно.

Я не знала, стоит соглашаться или нет, но, видимо, в представлении господина Хакота этот поступок был самым естественным на свете, так что я кивнула.

– Здесь у нас растут два вида инжира: один плодоносит в июне или в июле, а другой – с августа по октябрь.

Объясняя все это, господин Хакота слегка надулся от гордости. Я уже в который раз отметила, как сильна его любовь к парку.

На станции по пути домой я увидела еще кое-что, имеющее отношение к Исагирре. Оно обнаружилось в бесплатном «Журнале ОДП», который раз в два месяца издавала компания-владелец монорельса, обслуживающего парк. В журнале публиковались в основном статьи о ресторанах, расположенных вдоль трассы, или о мероприятиях, проводимых в музее парка, но время от времени попадались и материалы о «Кангрехо Обаяси». На обложке последнего выпуска по нижнему краю снимка хурмы красовался крупный заголовок: «Кольдобика Исагирре: большое интервью (начало)». Просматривая выходные данные, я неожиданно обнаружила, что журнал издается под редакцией рекламного агентства «Ханабатакэ», то есть компании госпожи Эригути.

Но по пути домой в поезде журнал я так и не прочитала. День выдался хлопотный – вдобавок к трем заблудившимся посетителям мне пришлось иметь дело с человеком, который сгоряча зарыл обручальное кольцо в лесу, а потом решил вернуть и попросил меня сопровождать его в поисках. Откровенно говоря, я вымоталась. Когда я сообщила господину Хакота о человеке с кольцом, он спокойно объяснил, что таких среди посетителей попадается довольно много. Не в силах заставить себя выбросить или продать свои кольца, или хотя бы убедить себя, что они готовы от них избавиться, эти люди приходят, чтобы зарыть кольца в лесу.

Я кивала, слушая, как незнакомец объясняет мне, что жена наверняка понадобится ему в старости, и с нежностью вспоминала те дни, когда просто сидела у себя в хижине, мирно перфорируя билеты.

На следующий день я взяла журнал с собой в хижину и в тишине и покое леса внимательно прочитала интервью с Исагирре. Как и следовало ожидать, автором статьи значилась Мари Эригути. Неужели ее всегда звали Мари, задалась я вопросом, вспоминая ее и спокойствие, которое она неизменно излучала.

Интервью не содержало ничего особо сенсационного. Я узнала следующее: шесть месяцев после перевода команды в низшую лигу Исагирре пробыл в Стране Басков и стал донором костного мозга для своего отца. Во время пребывания там, лишившись контракта и ухаживая за отцом, он сотрудничал с местной командой и начал упорно тренироваться вместе с ней, что время от времени помогало ему отвлечься. Его интересы не ограничивались Франциском Ксаверием, но простирались и на древние времена, и он в особенности увлекся знакомством с гоминином Обаяси. На снимках, иллюстрирующих интервью, широкая невинная улыбка футболиста казалась прежней, но я заметила, что с тех пор, как заболел его отец, лицо Исагирре стало выглядеть чуть более взрослым.

Дочитав интервью до конца, я решила сходить на прогулку. В лесу я наткнулась на мужчину с кольцом, от которого узнала, что он все-таки решил зарыть кольцо, в итоге почти полчаса слушала его. По его словам, он вернулся домой и сообщил жене, что она ему в старости еще понадобится, а она лишь молча покачала головой и ушла из дома. «Вам не кажется, что она могла бы хоть что-нибудь ответить?» – спросил мой собеседник, и я замялась, не зная, что сказать. Ведь он как-никак посетитель парка, значит, я обязана общаться с ним вежливо, как с любым клиентом. Я сдержалась, хоть меня так и подмывало выпалить: «В таком случае могу я посоветовать вам или продать это кольцо, или избавиться от него каким-нибудь другим способом?» Но вместо этого я протянула ему один из маркеров:

– Почему бы вам не обозначить место – на случай, если вы снова захотите выкопать кольцо?

– Ну, если вы так считаете… – отозвался он, написал на пластике «кольцо» и, закончив копать, воткнул маркер в землю.

Пока я стояла там, беседуя с ним и подавляя зевоту, меня охватило острое желание вновь перечитать интервью с Исагирре. Меня впечатлило то, что он стал донором костного мозга для родного отца, хоть я и сознавала банальность этого упоминания.

Я подвезла мужчину с кольцом на своем багги, высадила его у конторы на опушке леса и вернулась к себе в хижину. И тут меня ждала очередная странность, следующая после исчезновения соуса для лапши: журнал, который я оставила на столе, теперь был открыт на странице с Исагирре. А ведь перед уходом я закрыла его, и окна хижины были закрыты, так что ветер не мог перевернуть страницы.