Ворота поселка оказались заперты и запечатаны обратным контуром.

– Троллий зад, – сказал Альвине, торча у магмобиля, и подумал, насколько эльфу уместно ругаться тролльим задом. Решил, что не уместнее, чем тьмой, и поругался еще и тьмой, для гармонии. Потрогал контур «щупом» анализатора, получил по пальцам. Снова ругнулся. Этим утром ругалось просто восхитительно. И раз уж он ругаться стал… Свет взвился спиралью, серой тенью мелькнул порог, грань обдала холодом и сиянием. Два шага – и запертые ворота поселка были уже за спиной. Барьер стоял только от перехода тьмой.

Служебная печать, браслетом обнимающая запястье, задергалась, намекая, что агент Валар исчерпал лимит на светлое воздействие вне категории. Тут же ожил магфон. Никогда не спящий, видимо, Арен-Тан вылил тонну негодования за манеру лезть в шиповник с голой жо… задом. Кто так настропалил обычно сдержанного инквизитора, Альвине уточнять не стал, оно ему надо? И так за превышение лимита получил сверху столько указаний, что «голой жо в шиповник» можно было бы счесть изысканным времяпрепровождением.

Но инструкции могут и подождать. Тщательно вычистив немного припылившийся костюм и пальто, Альвине поспешил поскорее увидеть и, по возможности, обнять колючее и родное.

– Солнышко! – не сдержался он, когда Митика выскочила наружу в каком-то жутком платье на голое тело и мелькая голыми же щиколотками.

Поймал, подбросил, снова поймал, прижал к себе, делясь теплом и радостью. Осознание и ощущение, что на ней под платьем нет ничего, было и сладким и горьким, и он прятал свои эмоции за дурашливой маской.

– Что на тебе за ужас! Ну ничего этим темным доверить нельзя. Сделали из моей мелиссе замарашку, одели в рогожку… Ты здорова, сердце мое? – спросил он, прекращая дурачится. Она кивнула. – А… Холин?

Он не хотел о нем спрашивать, но для нее это было важно. Она волновалась за своего Холина, а он, Альвине, волновался за нее. Хотя это было не просто. Черный мор не слишком избирателен. Но они в порядке. Оба.

– Откуда ты здесь взялся?

– Я в авангарде светлого воинства, – старательно рассмеялся Альвине. – Ветром принесло, попутным.

– А за рулем был вампир?

– Не угадала, но и без него не обошлось. Лодвейн связался с УМН, сообщил о подозрениях на черный мор. УМН дернуло инквизицию и целителей.

– Но при чем здесь ты?

– Инквизиция же, а я просто оказался ближе всех к месту событий… Ладно, сам полез. И потом, кому как не мне, представителю дивного народа и обладателю света? Кто, по-твоему, остановил черный мор после завершения последней из Смутных войн, когда количество носителей темного дара в королевстве уменьшилось на две трети?

– Инквизиция и светлые целители.

– Угу, конечно, а в Драгонии до сих пор в учебниках пишут, что это они уничтожили зачинщиков Смуты, – Эфарель покосился на храм и статую с вороном. Статуя Посланника притягивала, будто Альвине к ней ниткой привязали. Черное… белое… Разницы никакой, все храмы работают одинаково и одинаково выглядят. Но раз тянет, нужно зайти. Светлому в храм Изначальной Тьмы. Обхохочешься. А Холин с крылечка смотрит так будто уже пару раз зомбировал, упокоил и готовится сделать это еще разок в особо изощренной форме: разобрать и собрать обратно поэкзотичнее, вставив руки с ногами в не предназначенные природой места.

Свет души прятала руки в наброшенное на плечи пальто и счастливо сияла. Смотреть на этот свет было все так же сладко и так же горько.

– Зачем ты здесь на самом деле, тьен Эфар? Или лучше обращаться к тебе тиаро Валар?

– Ваша Изначальная речь все лучше, тьени, – шаркнул сапогом Альвине. – А если на самом деле, то тьен Эфар, тряс поджилками, что может потерять тебя навсегда, а агент Валар прибыл вот за этим, – Он приподнял мою руку запястьем вверх и очертил искаженную печать-ограничитель. – Можешь в двух словах, как это произошло?

– В двух – могу. Каскадный пик.

С Холином пришлось разговаривать. Так что в храм Альвине бежал как в укрытие. Вот уже где прописная язва. А тоже – сияет. Отражает ее свет, которым Альвине так щедро делится с ней, и сам же в ней отражается, в каждой ее грани, в каждом кусочке, осколке, сколе. Они оба там: он и Холин. Но Холина она слышит и зовет, а его – только слышит. Что нужно сделать чтобы и его стала звать? Оставить часть себя за гранью, как Холин оставил?

За всю свою жизнь Альвине не доводилось встречать существа упрямее, наглее и целеустремленнее. Он бесил и вызывал уважение. Он дорог Мике, а значит будет дорог и ему, потому что без этой темной сволочи она погаснет. И нужно думать, как его вытащить из бездны, куда он сам себя запинал. Запереть его темную суть в его темном теле, чтоб не думала ускользнуть. Была когда-то такая древняя казнь, когда к мертвому телу привязывали суть. Но Холин живой. Еще какое-то время будет. Значит будет время подумать.

Дверь храма поддалась, тьма воткнулась в суть иголками, но Альвине сбросил щиты и сразу стало легче. Не пытаться отгородиться – пропустить насквозь.

Алтарь из обсидиана, часть гигантской косы, поющий тьмой источник…

Я слышу, как ты звучишь…

Здесь кто-то был… Хоралом резонирующий с миром в той же тональности, что источник над алтарем. Кто?

Тень на троне за алтарем шевельнулась, полыхающий мрак осел, пропуская фигуру в плаще, шагнувшую сквозь обсидиан, будто каменной глыбы там не было.

— Дедушка Эльви?

Состояние, в котором пребывал Альвине, иначе как словом «офонарел» было не обозначить. Он встречал Голос раньше и дивился, что не может угадать, отчего этот древний кажется ему знакомым, а тут вдруг как озарение.

Действительный старейшина Фалмари и самый старый из долгоживущих Эста Эльве Фалмарэль подарил книжку и рассказывал скрипучим голосом жуткие сказки, от которых Альвине, будучи ребенком, по возвращении из «гостей» неделю спать не мог. Затмить такое впечатление было сложно, потому Альвине эту единственную встречу на всю жизнь запомнил. И тут вот.

– Это лишь его оболочка, поющий миру, – скрежетал мерзким голосом конструкт, скрытый спинкой трона, совершенно идентичный тому, что был в пещере в Фалмари-мар. – Тот, кого ты знал, сам просил меня освободить его суть от оков.

– Зачем ты призвал меня?

– Чтобы напомнить, – рука Голоса, увитая мириадами нитей, высунулась из широкого рукава, темный когтистый палец указал на «око».

– Я знаю, где мне надлежит быть, – заупрямился Альвине, ему и своих видений хватало, а «око» точно какую-то пакость подсунет. Темное же, хоть и такое же красное, как в храме Изначального Света. Глупо звучит.

– Уверен?

Если бы Голос не выглядел, как старейшина Эста Эльве, Альвине бы не поддался и не шагнул на рубиновый круг. И вновь увидел свой свет – золотую звезду в коконе мрака и всем сердцем ощутил, снова, что потеряет, когда обретет. Гадство. Он и не сомневался.

– Что ты принес Госпоже?

– Ты сам меня призвал, тебе и одарять.

– Я уже одарил, – механически скрипел конструкт, а на темном лице Голоса явно читалось ехидство, когтистая рука указывала на рубиновый круг «ока» мизинцем, большой палец был поджат.

– Мне нечего отдать.

– Всегда есть что отдать, последнее – ценнее всего.

– Я не понимаю.

– У тебя достаточно времени, чтобы понять. Сколько раз ты видел этот момент?

– Трижды. Сейчас – четвертый.

– Сколько золота во мраке ты встречал за свою жизнь?

– Троих. Третья обожгла мне душу, и я стал светом для нее.

– Можно быть светом для кого-то, но кто станет светом для тебя?

– У меня есть моя искра.

– Искра… Бусина… Такая же, но другая. Да и кто говорит о сейчас? Ты поспешил, голос мира. Вам отмерено так много, а ты торопишься жить, будто ты человек.

– Ты прав, кто бы ты ни был, всегда есть что отдать, а если не отдают – отнять. Но ты не жив и не понимаешь, чтобы любить – достаточно сердца. И огня. А от огня…

– Будет свет. И я ничего не отнял. Надежду нельзя отнять. У тебя достаточно времени, чтобы понять и это, Эллевиен тен’Фири.