Словарь матерных выражений в голове даже как-то не сразу подобрал подходящее определение тому, что я только что увидел.
Оберштурмфюрер, тем временем, сорвал цветочек и прицепил его себе на кепи. Эстет, мать его!
Остальные фашики погрузились по машинам, радостно перехохатываясь и обсуждая сиськи какой-то Лильки.
– Куда теперь? – спросил по-немецки высунувшийся из окна грузовика водила.
– В Плескау, – махнул рукой оберштурмфюрер. – С остальным тут Ганс разберется.
«Почему они до сих пор не перешли на русский? – озадаченно подумал я. – Играть теперь вроде больше не перед кем…»
Или мероприятие устроили для приезжих туристов?
Меня снова затрясло от злости. Это кем надо быть вообще? В воспаленном мозгу на пару мгновений вспыхнуло рекламное объявление: «Полное погружение в эпоху! Реалистичность – 100 процентов! За отдельную плату патроны и жертвы будут настоящие!»
И, такие, – фрррррр! – полетели купюры… А на их фоне в яму падали срезанные пулями старики, женщины и дети.
Грузовик и мотоцикл синхронно взревели моторами, из-под колес полетели ошметки земли. Фашики в кузове бодро затянули какую-то развеселую песенку.
Я машинально прислушался, пытаясь разобрать слова.
Ein Heller und ein Batzen,
Die waren beide mein:
Der Heller ward zu Wasser,
Der Batzen ward zu Wein
(С копейкой и с полтиной
Расстанусь я легко:
Копеечку – на воду,
Полтину – на вино!)
Мотоцикл и грузовик скрылись за деревьями. А я все лежал неподвижно, сжимая мосинку так сильно, что казалось, что она сейчас сломается в железной хватке моих пальцев. Нахлобучило. Мозг отказывался принимать реальность происходящего. Вот травинка нос щекочет. Паук с пестрым брюхом деловито исследует мой рукав, прикидывая, как бы его приспособить к строительству паутины, которую я сломал, когда падал.
Бззззз… Комар над ухом. Кровопийца мелкий. В колено корень упирается, надо бы ногу отодвинуть. Солнечный луч пробился через хвойно-лиственный купол и припекает плечо. Пахнет сухой летней травой, тающей на жаре смолой, чем-то цветочным еще.
Вот же он, лес. Такой знакомый и обычный – елки, осинки, пни трухлявые, кусты колючие. Пичужка какая-то над головой заголосила.
А может не было никаких фашистов? Ну, сон приснился реалистичный, с кем не бывает? Вот сейчас я встану на ноги, отряхнусь от налипшего лесного мусора, а на поляне – никакой ямы, никаких трупов, никаких следов от колес.
Я поднялся, чувствуя себя деревянным, как тот буратино.
Черта с два это сон. Кислый запах пороха вплетался в коктейль мирных лесных ароматов. Взрыкивал в отдалении мотор грузовика, заглушая бодрую песенку про немецкого любителя прибухнуть. А посреди поляны в земле зияла яма, на краю которой беспомощно задирал лапы плюшевый медвежонок.
Чтобы идти по свежему следу от колес в лесу, никакого навыка следопыта не требуется. Но шел я осторожно. Не пытался догнать до визуального контакта, но и не тормозил. Обстановочку тоже срисовывал, мало ли что?
Ну и к местности тоже пытался привязаться. Мой внутренний компас все еще показывал мне фигу. Я точно знаю, где мы выволокли на берег свои лодки еще вчера, места вроде насквозь знакомые, хоженые-перехоженые. И туристы всякие вроде нас там частенько тусят. И дорог в лесу накатанных хватает.
Вот только я будто забрел куда-то не туда. Кому расскажи, на смех поднимут. В трех елках между Лугой и Вырицей заблудился, хорош разведчик! Маразм подкрался незаметно?
Что-то белое валяется, бумажка какая-то… Со следом протектора недавно проехавшего по ней колеса. Машинально подобрал, перевернул. Глаза почти бездумно пробежали по тексту листовки.
«Обдумай!
С перебежчиками обращение еще лучшее, им выдается усиленный паек и по желанию их устраивают на работу по специальности»
И чуть ниже, сразу под фашистским орлом, сжимающим в лапах свастику, мелкий шрифт:
«Эта листовка действительна как пропуск для бойцов, командиров и политработников!»
Рука сжалась в кулак, сминая желтоватую бумажку.
Только пульс грохотал в пустой голове.
Я прибавил шаг, поняв, что почти уже не слышу впереди шум моторов.
Свежая колея разошлась в две стороны. С одной стороны эти фашисты приехали, а в ту сторону уехали. И отчетливо пахнуло дымом свежего пожара.
Колебался я всего пару секунд. Никуда, на хрен, этот грузовик от меня не денется. А там может выжил кто…
Что именно произошло, я примерно уже понял. Там деревня. Жителей согнали, отвезли к яме и перестреляли. Дома подожгли, вот дымом и тянет.
И уехали в какой-то Плескау, оставив наводить порядок какого-то Ганса.
Плескау… Плескау…
Слово какое-то знакомое, если бы на лекциях по истории на сиськи однокурсниц не пялился, может и раньше бы вспомнил.
Плескау – это же Псков! Фашисты его когда взяли, то переименовали на свой манер и свои порядки там установили. Так это я в Псковской области, получается?!
То-то мне лес кажется каким-то не таким, и привычных ориентиров найти не получается. Только вот как я сюда попал? Уснул под Вырицей, проснулся за полторы сотни километров?
От географических размышлений меня отвлек бодрый ржач и возмущенный возглас на немецком.
– Эта тварь мне руку прокусила!
Я замер, где стоял. Потом медленно двинулся в сторону голосов. Остановился и осторожно выглянул из зарослей.
Нда, картина маслом…
К смолистому стволу дерева привязана растрепанная светловолосая девушка. Одежда, вроде гражданская, но увешана пучками трав. Рядом три солдафона.
Одежда на груди пленницы разорвана, лица не видно, ветка закрывает. А вот на грудь отличный обзор как раз… Бл*хя, меня даже могила не исправит! Какой бы трэш вокруг не творился, я все равно буду пялиться на сиськи! Стыдно должно быть, дядь Саш, пятый десяток разменял почти…
– Ты смотри, Ганс, как бы она тебя бешенством русским не заразила! – каски фашистов затряслись от смеха. – Если будешь по ночам в медведя превращаться, я тебя первый застрелю!
– Откуда у тебя серебряные пули, Йохан? Оборотней серебряными пулями убивают! Так что перегрызет тебе Ганс горло, гавкнуть не успеешь!
– Да замолчите вы оба, шутники нашлись!
Двигался я медленно. Чтобы ни один лядский сучок не треснул, ни одна веточка не шелохнулась. И слушал их бодрый треп во все уши. Девчонку к дереву явно не за то, что у нее отличные сиськи привязали. К соседней березке была прислонена винтовка явно не немецкого образца. «Светку», самозарядную винтовку Токарева, я в руках сам никогда не держал, только на фотографиях видел. Винтовка с громоздкой оптикой, явно для снайперских дел предназначена. На прикладе насечки – счет убитых. А эта самая девушка из этой самой «Светки» (как я понял из трепа немцев) троих фашистов успела снять до того, как ее взяли. И теперь гордая троица в касках и с двойным «S» в петлицах ожидала, когда сюда явится какой-то герр Киснер, потому как надо допросить «эту советскую тварь» и узнать, где остальные партизаны.
Кроме этих троих – никого. Во всяком случае, пока.
– Красивая девка-то! Может пока ждем, того, а? Используем по назначению? – пускал слюну один из фрицев с закатанными по садистки рукавами.
– Уверен, что у нее там зубов нет? А то вернешься к своей Матильде, а детишек делать нечем будет!
– Но-но, ты мне сказки свои рассказывать брось!
Один из фашиков сунул привязанной девушке руку под юбку. Остальные заржали.
– Герр Киснер сказал, что сам будет ее допрашивать…
– Так мы ее рот трогать и не будем! Даже кляп вставим, чтобы не кусалась больше! Ганс, придержи ей голову!
– Не-не, Йохан, я не участвую! Меня дома невеста ждет. Как закончим здесь, поженимся. Думаю, к ноябрю управимся. А ты чего молчишь, Макс?
