Ничего о нем не знаете? Виделись однажды? Дважды по телефону разговаривали? Сами нашли ремонтников? Хлопотали? Для незнакомого человека? Или вы все же были знакомы раньше, просто забыли? А в квартире сколько раз бывали? Одна или с кем-то?

Софья что-то вяло отвечала. На возмущение досужими предположениями у нее не было сил. Но окончательно доконали расспросы на тему: где она была во столько-то, что делала там-то. Ничего себе! Получается, и она под подозрением?

Во время всего разговора – или допроса? – в кухню, где они с Голохватовым сидели возле шаткого, накрытого газетами столика, то и дело входили разные люди и что-то делали. Что именно, она понять не могла. Один раз зашел Иван. Она подняла на него глаза и удивилась, что на нем нет наручников. Ведь он же преступник. Или нет?

Иван поймал ее взгляд и едва заметно кивнул. И что это значит?

Потом к ним подошла женщина, пахнущая табаком и почему-то селедкой. Она сняла отпечатки с холодных Софьиных пальцев и молча ушла. Забежал какой-то тощий и вертлявый, наклонившись, что-то сказал Голохватову и хохотнул. Это уж совсем непонятно.

Затем заглянул какой-то юнец и сообщил, что обход соседей ничего не дал. Голохватов кивнул и взглянул на Софью с таким выражением, словно это она была виновата, что обход оказался безрезультатным.

Мимо пронесли на носилках труп. Софья сглотнула и спросила, можно ли выпить воды. Голохватов пожал плечами и даже не подумал поинтересоваться, не дурно ли ей. Вместо этого он остановил носилки и попросил взглянуть на убитого. Она взглянула и ответила, что человека не знает.

Как ни странно, мертвое тело сокрушительного впечатления на нее не произвело. Наверное, труп свежий, потому и выглядит как живой, подумала она и почувствовала огромную усталость.

Оказалось, что с ее появления возле трупа прошло черт знает сколько времени. Она пришла примерно в восемь, а теперь стрелка близится к десяти. Зачем ее держат? Ведь совершенно очевидно, что она тут оказалась случайно. Даже не свидетель, ведь самого убийства она не видела. И никого не встретила, когда поднималась в квартиру.

Когда ее в конце концов отпустили, она дошла до дома, пошатываясь.

Вот уж воистину – не делай добра, не получишь зла в виде трупа с ножом в спине!

Она легла не раздеваясь и долго дрожала в темноте под пуховым одеялом. Потом нащупала рукой выключатель от торшера и зажгла свет.

Так спокойнее.

Странно, но его не задержали. Должно быть, служители закона немного растерялись от невозможности представить, зачем хозяину, только что вернувшемуся из командировки, нападать с ножом на рабочего, делавшего в квартире ремонт. Впрочем, Иван был уверен, что растерянность не будет длиться слишком долго. Максимум до завтрашнего утра. А потом его задержат как подозреваемого в убийстве.

Значит, времени мало, а дел много. Нужно поговорить с Софьей. Она может испугаться его прихода, да и вообще, скорее всего, уже спит, но другого варианта все равно нет.

Иван вспомнил шоколадные глаза соседки и темные гладкие волосы, стянутые на затылке. Тоже шоколадные. У нее даже голос звучал… шоколадно. Не сладко и приторно, а мягко и как-то… непонятно как. Ну… словно звук скользит по облитой шоколадом стенке гортани.

Иван хмыкнул.

Да ты, брат, лириком заделался! Что ж, самое время.

Он еще немного подумал, а потом решительно вышел из квартиры и направился в соседний подъезд.

Он ожидал долгого топтания под дверью, но Софья открыла почти сразу и вылупила на него глаза, черные в слабом свете коридорной лампы.

– Иван… Сергеевич?

– Софья, мне надо срочно с тобой переговорить, – быстро начал он, боясь, что она захлопнет дверь.

Она помолчала, глядя на него, как ему показалось, с ужасом, а потом распахнула дверь.

– Входи.

Он втиснулся в коридорчик и прислонился спиной к узкому шкафчику.

– Софья…

– Не в коридоре же… Проходи в квартиру.

Раз приглашает к себе, значит, не слишком напугана. Это уже неплохо. И даже не обратила внимание, что они перешли на ты.

Иван прошел в кухню и не чинясь сел за стол. Помедлив, Софья устроилась напротив и сцепила руки в замок.

Он не стал ничего объяснять и извиняться за вторжение. Начал с главного:

– Смотри, что я нашел.

Достав из кармана целлофановый пакетик, он осторожно вытряхнул на стол какую-то пыльную серую тряпочку.

Софья вытаращила глаза.

– Что это?

– Платок. Носовой.

– Носовой? Так. И… какой вывод я должна сделать из увиденного?

– Этот платок я нашел на месте преступления.

Софья раскрыла глаза еще шире.

– Где, пардон?

– В комнате, где был обнаружен труп.

– Господи боже! И ты не отдал полицейским? Почему?

– Интуитивно.

– И что это «интуитивно» значит?! Ты скрываешь от следствия улики?! Хоть представляешь, чем это может кончиться?!

Протасову показалось, что реагирует она слишком бурно, поэтому он чуть отодвинулся от стола, принял расслабленную позу и заговорил самым спокойным голосом, который смог найти в своем арсенале.

– Понимаешь, я не уверен, что это улика. Я же не у трупа ее отнял. И лежал платок довольно далеко – в куче мусора у самой стены.

– Все равно, – упрямо тряхнула головой Софья, но заговорила тише. – Это может иметь отношение к убийству.

– Может иметь, а может не иметь.

– Тогда почему мы о нем говорим?

Логику включила. Молодец.

– Пока не знаю, но мне кажется, что это важно.

– Что именно?

– Выяснить, чей платок и, самое главное, что в него было завернуто.

– С чего ты взял, что было?

– А вот смотри.

Иван осторожно развернул платочек и разложил на столе.

– Видишь сгибы? Так, так и так. В платке точно что-то было. Какая-то небольшая и плоская вещичка. Что, по-твоему, это может быть?

– Да откуда я знаю?

Софья нагнулась и поводила носом.

– Фу! Пахнет отвратно.

– Думаю, он тут давно.

– А тут – это где? В куче мусора?

– Нет, в печке. Предположу, что платок был спрятан в печи. В конструкции голландок я ориентируюсь плохо, но где-нибудь в дымоходе или в районе вьюшки.

– И сколько, по-твоему, он там лежал?

– Сто лет, – быстро ответил он.

Софья приподняла левую бровь. Красивую. Шоколадную.

– Неужто? Прямо сто лет? Да за это время он давно бы истлел.

– Это если не упаковать его в металлическую коробочку.

Шоколадные глаза блеснули интересом.

– Ты еще что-то нашел?

– Нашел. Правда, не сразу связал с платком.

Иван, как фокусник, достал и выложил перед Софьей куски того, что в самом деле отдаленно напоминало коробку.

– На нее наступили и раздавили. Но в лупу можно рассмотреть год, когда были сделаны эти леденцы.

– Какие еще леденцы?

– В этих коробочках до революции леденцы продавали. Моя мама в такой хранила шпульки и иглы для швейной машинки. На этой сбоку написано: одна тысяча девятьсот одиннадцатый.

– Но почему ты уверен, что платок хранился именно в ней?

– Раньше я ее тут не видел и не думаю, что кто-то мог принести коробку с собой. А кроме того, взгляни: следы пребывания в печке видны очень четко. Конечно, огонь ее не касался, но все равно – копоть. Платок хранился в коробке, а в него было что-то завернуто. Очень ценное, точно не шпульки.

– Иначе зачем прятать! – воскликнула сообразительная Софья.

Иван чуть было не улыбнулся, но сдержался и просто кивнул.

– Вот именно.

Софья кончиками пальцев дотронулась до платка.

– Коробочка закрывалась плотно. Платок неплохо сохранился.

Она нагнулась и вдруг схватила Ивана за руку.

– Тут чьи-то инициалы вышиты!

– Где? Я не заметил.

Они склонились над столом голова к голове.

– Было вышито белым по белому, поэтому плохо видно. Но, подожди… Буквы можно разглядеть. «Л» и, кажется, «Р». И виньетки.

Она подняла глаза и вдруг очень близко увидела его лицо. И темную щетину на подбородке. И внимательный глаз в щеточке ресниц. И родинку на щеке. Возле уха.