23 . Когда еще испанцы пребывали в волнениях и заботах, спустился к ним с гор некий монах, сказавший, что есть для них место куда удобнее для сооружения крепости и будет у них и там достаток и власть. И показал он им Хандак, где и теперь стоит их город. А тогда стал его правителем Апохапс. И вот из него, словно с некоего акрополя, принялись они совершать набеги на весь этот остров, а помимо того, и на соседние, так что даже кое-где обосновались и обращали в рабов коренных жителей. [37] Легковооруженные воины захватили двадцать девять критских городов, и лишь один-единственный остался не взятым, невредимым, хранил верность Слову, блюл в неприкосновенности свои обычаи и сохранял христианство. Тогда, словно беспорочная жертва, отдан был на заклание и Кирилл, епископ Гортины, отказавшийся им в угоду отречься от Христа, и кровь его, неизменно там оставаясь, вопиет к Богу, как кровь Авеля и Захарии[69] . Миро оттуда верующий может собрать губкой, а вот цвет крови изменить нельзя. Сооружены там гробницы и могилы и многих других, принявших тогда мученичество за Христа, а также десяти знаменитых мучеников. Таким вот образом и в такое время были критяне похищены из числа христиан.

24 . С великим трудом избавился Михаил от окружавших и тревоживших его врагов, и надо бы ему обратиться к Богу, у него испросить благоволения, умилостивить его своими делами, а он действовал и правил вопреки гражданским установлениям, будто своими руками, а не Богом был спасен. Когда умерла его жена, Михаил хотел всех убедить, будто хранит о ней незабвенную память, и в то же время тайно, секретными напоминаниями побуждал синклит заставить его вновь жениться, причем велел действовать не только увещеваниями, но и принуждением и даже возмутиться, если этого не случится. «Негоже, – должны были они сказать, – жить царю без жены и оставлять наших жен без госпожи и царицы». И вот в конце концов уступил царь этим фальшивым речам (это недолго могло оставаться в тайне). Прежде всего он потребовал, чтобы все дали ему собственноручную роспись относительно того, чего не было тогда и не могло быть в будущем, а именно, что и после его смерти будут они защищать и оборонять его будущую супругу и детей и считать их, как должно, госпожой и царями. Таким образом, рассчитывал он царствовать не только в свой век, но и после, хотя все, должно полагать, зависит от длани не людской, а божественной, коей и цари царствуют и тираны властвуют над землей. И вот властитель всей земли подчинился приказу синклита и, отвергши целомудренную жизнь, будто вопреки воле сочетался браком, взяв в жены не какую-нибудь другую, а женщину, давно отвергнувшую мир с его радостями, обрученную с Христом, с детства в подвижничестве проводившую свои дни в обители на острове Принкипо[70] , Богу преданную. Имя ей Евфросинья, и была она дочерью того самого Константина, который по справедливому суду матери был обречен на ослепление[71] . Такое он совершил и делами своими не только не умилостивил, но еще и прогневил Бога.

25 . И вновь отправил он войско против занявших и оскверняющих Крит агарян. Полководцем же был Кратер, тот, что правил в то время стратигидой Кивириотов. Взяв из своей и всех других областей семьдесят диер, он с шумом и великой самонадеянностью двинулся на врагов. Однако и те решили от боя не уклоняться, а, напротив, в сражении явить силу войска и свое мужество (из всех агарян они самые достойные). И вот, когда солнце только коснулось земли своими лучами, те и другие храбро выступили и сшиблись в схватке; до середины дня не дрогнула ни одна сторона, но в мужественном бою являли они свою опытность и силу. [38] И лишь когда на закате утомленные критяне устремились в бегство, ромеи пустились преследовать их по пятам, при этом многих из них убили, а многих бросивших оружие захватили в плен. При старании они, может быть, могли бы тут же и город взять, если бы опустившаяся ночь не смешала все кругом и не уготовила им, жаждущим передышки, вместо спасения смерть. Они вроде как бы уже победили, надеялись легко захватить назавтра немногих оставшихся и потому предались пьянству и неге, словно находились не в чужом краю, а у себя дома, и не позаботились ни о страже, ни о других мерах безопасности, предписанных воинскими правилами, а на уме у них были лишь сон и все с легкостью разрушающая и ниспровергающая беспечность. Вот почему в середине ночи бодрствовавшие в своем отчаянном положении критяне, узнав от своих стражей, что ромеев одолели сон и вино, сразу совершили вылазку и всех перерезали, так что, как говорится, не удалось оттуда вернуться и спастись даже вестнику[72] . Один лишь стратиг попытался спастись, взойдя на торговый корабль. Агарянский предводитель повсюду его разыскивал, нигде не мог обнаружить, а когда услышал, что тот бежал, велел отправить на поиск суда, с предводителями. Его поймали на Косе, распяли на кресте и умертвили. Вот что случилось в том сражении, принесшем ромеям великое несчастье[73] . Беда заключалась не только в поражениях: с тех пор там утвердилась многоглавая гидра, которая, если отрубали ей голову в одном месте, отращивала ее в другом.

26 . Затем некий муж по имени Оорифа, человек, не обделенный ни умом, ни находчивостью, ни военным опытом, собрал по царскому приказу войско, названное сороковником (его воинам раздавали по сорок золотых[74] ), и с небольшими своими силами стал совершать набеги и на остальные острова, опустошал их и разорял, при этом в одних случаях действовал из засады, в других – в открытом бою[75] . Что же касается этого острова, то он как бы оставил его нам. Его судьба станет Божьей заботой, однако немало будет он заботить и нас, дни и ночи источавших свою душу в мыслях о нем[76] .

27 . В это время некий Евфимий, турмарх Сицилии, воспылал любовью к одной деве из монастыря, уже давно принявшей монашескую схиму, и, ни перед чем не останавливаясь ради утоления страсти, как бы взял ее в жены[77] . Ему не надо было далеко ходить за ободряющим примером (как уже говорилось, сам Михаил осмелился на нечто подобное[78] ), поэтому он похитил деву из монастыря и насильно привел к себе. Ее братья, однако, явились к Михаилу и рассказали о случившемся, а тот велел стратигу[79] , если обвинение подтвердится, отрубить преступному Евфимию нос по всей строгости закона. Евфимий, узнав и о требованиях закона, и о царской угрозе, нашел себе сообщников среди подчиненных и товарищей-турмархов, прогнал явившегося к нему пожатому случаю стратига и бежал к амерамнуну Африки, которому обещал подчинить всю Сицилию и платить большую дань, если только провозгласит он его царем и предоставит помощь. И вот амерамнун провозглашает его ромейским царем, дает большое войско, а взамен получает от него во владение Сицилию, но не только ее, а и другие земли, тоже обреченные на эту погибель. [39] Об этом подробно и ясно сообщается в сочинении Феогноста, того самого, что писал и об орфографии[80] . Книга эта попала к нам в руки, и каждый желающий может там подробно обо всем прочесть. Впрочем, вскоре Евфимий получил возмездие за свое восстание и беззаконие – ему отрубили голову. Дело было так. Облеченный в царские одежды, он отправился к Сиракузам и, оставив свою охрану и свиту на расстоянии выстрела из лука, приблизился к городу и обратился к его жителям как настоящий царь и властитель. Когда он подходил, его узнали два брата, которые, сразу поняв друг друга, мирно приблизились к нему и воздали подобающие царю почести. Евфимий с радостью принял от них провозглашение, выслушал других и подозвал их поближе, чтобы поцеловать в знак милости. Он нагнул голову, прижал уста к устам одного из них, но был схвачен за волосы вторым братом, а первый отрубил ему голову. Такой конец ожидал Евфимия[81] .