Например, лонгитюдное исследование, о котором сообщает Рискин, по-видимому, не удовлетворяет этим требованиям, так как принятая им концептуальная модель сочетает в себе системные и линейные понятия.

Со своей стороны, будучи далеки от аналогичных проектов, мы должны ограничиться лишь обратным наблюдением: все семьи, с которыми мы работали и которые имели члена, идентифицируемого как шизофреник, характеризовались описанным выше стилем взаимодействия.

21

Здесь важно уточнить, что позитивная коннотация является метакоммуникацией (то есть неявным сообщением терапевта по поводу коммуникации всех членов семейной системы) и тем самым относится к более высокому уровню абстракции. В теории логических типов Расселла постулируется принцип, согласно которому то, что включает все элементы множества, не может быть элементом множества. Давая позитивное метасообщение, то есть сообщая об одобрении поведения всех членов множества, мы тем самым делаем метасообщение обо всем множестве и, следовательно, поднимаемся на следующую ступень абстракции (Whitehead, Russell, 1910–1913).

22

Здесь мы должны заметить, что невербальный аспект нашей позитивной коннотации полностью соответствует вербальному: никаких признаков заученности, иронии или сарказма. Мы способны на это, когда совершенно убеждены в необходимости присоединения здесь и сейчас к гомеостатической тенденции семьи.

23

Здесь мы используем слово «авторитет» в позитивном смысле, как в латинском «auctoritas», происходящего от «augere», что значит «делать больше, превосходить другого».

24

Мы сформулировали эту гипотезу на основе предшествующего опыта; подобные ситуации чрезвычайно часто повторяются при работе с семьями детей-психотиков. Мы часто обнаруживали, что родители в таких семьях оказываются пойманы в ловушку двоякой скрытой симметрии: между собой и с неким значимым членом большой семьи, от которого оба, конкурируя, надеялись получить лавровый венок победы, то есть безусловное одобрение (которое, разумеется, никогда никому не доставалось).

25

Исходя из опыта собственных неудач, мы категорически отказываем семье в терапии, если один из ее членов проходит индивидуальную терапию. Мы не раз видели, что в этом случае, пусть даже индивидуальный терапевт не возражает против начала семейной терапии или, более того, сам посылает к нам семью, между двумя терапиями неизбежно начинается конкурентная игра.

26

Терапевты не сообщили семье о замеченном ими повторяющемся феномене: если один из членов семьи отваживался на какую-либо критику клана, его высказывания непременно обесценивались другим членом семьи. Предписав вышеописанный ритуал, терапевтам удалось изменить именно то правило, которое поддерживало этот трансактный стереотип.

27

Говоря об «играх в безумие», мы не можем не упомянуть случай семьи, состоящей из пяти человек, идентифицированным пациентом в которой была Мимма, пятнадцатилетняя девушка, больная анорексией. Одной из причин своего отказа от еды она объявила страх загрязнения. Семья отреагировала на это тем, что превратила кухню в подобие больничной операционной, где все было прокипячено и стерилизовано. Во время еды все остальные члены семьи («Лишь бы бедняжка Мимма поела. Господи, помоги ей съесть хоть что-нибудь сегодня!») сидели вокруг стола в белых лабораторных халатах, стерилизованных перчатках и с покрытыми головами. Даже в этой семье на тот момент, когда она обратилась за терапией, ни один человек не сомневался в том, кто именно «безумен», – разумеется, Мимма!

28

У нас была возможность получить конкретное доказательство ценности нового подхода, когда три семьи, терапия которых дала неудовлетворительные результаты, были столь великодушны, что спонтанно вернулись к нам для дальнейшего лечения. Одна из этих семей (с психотическим пациентом) вернулась к нам через три года с довольно прозрачным желанием утереть нам носы и показать нам нашу беспомощность. На сей раз нам понадобилось лишь несколько сеансов, чтобы изменить семейную игру и вызвать трансформацию.

29

Имеется в виду отсутствие не на первом сеансе – на нем непременно должны присутствовать все члены семьи. Мы категорически отвергаем любые попытки родителей договориться с нами о первой встрече без ребенка. На основе первого телефонного контакта заполняется предварительная информационная анкета и в соответствии с обозначенными в ней сведениями на первой встрече должна быть вся семья полностью.

30

Это напоминает распространенную ситуацию, когда проповедник бранит прихожан за то, что многие отсутствуют. К счастью для него, паства не смеет ответить: «Но, Ваше преподобие, мы-то здесь!»

31

В отечественной классификации психических заболеваний диагноз был бы «Ранняя детская шизофрения» (Примечание научного редактора).

32

Этот вопрос был тактическим маневром, заранее спланированным командой с целью получения обратной реакции, которая могла бы пролить свет на игру семьи с терапевтами. Терапевты выслушали ответ, никак его не комментируя.

33

Здесь у читателя может возникнуть вопрос не только о том, почему семьи, получая столь странные предписания, выполняют их, но и почему они вообще приходят на следующий сеанс! Тот факт, что они принимают предписание и вновь приходят к нам на сеанс, лишний раз доказывает, что позитивная коннотация, то есть полное принятие семейной системы терапевтами, позволяет терапевтам быть принятыми в семейную игру, в которой такие дихотомии, как разумное/неразумное, реальное/нереальное, как бы не действуют, и, более того, они становятся помехой для терапевтической контригры.

34

Здесь мы хотим еще раз выразить свою убежденность в необходимости строгой индивидуализации терапевтического вмешательства. Через год после успешного завершения случая Джулио мы наивно повторили то же вмешательство в другом случае мужской анорексии, при совершенно иной семейной ситуации и, как и следовало ожидать, не получили никакого результата.

35

Это типичный пример того, как семья после эффективного вмешательства перераспределяет роли, чтобы игра могла продолжиться. Если на этот раз отец великодушен с терапевтами, то работу по дисквалификации их должен взять на себя кто-то другой в семье.

36

Это симпатичное предложение не высказывается, разумеется, в прямой словесной форме, оно должно быть экстраполировано из массы коммуникативных маневров, традиционно обозначаемых термином шизофренизмы. Тем психотерапевтам, кто, как и мы, имеет опыт индивидуальной терапии пациентов с диагнозом «шизофрения», известна огромная соблазнительность этого сообщения. Это более чем сообщение – это приглашение посвятить себя целиком, подобно Одиссею, долгому, долгому путешествию и, как и он, встретиться с устрашающими существами – Полифемом, Цирцеей, Сиренами, а также с очаровательным, хотя и мимолетным видением Навзикаи. Но в таком путешествии терапевт, как бы он ни старался, непременно столкнется с собственной неуклюжестью, лишенный подлинной интуиции и подлинной чувствительности. Как вообще ему могло прийти в голову считать себя терапевтом?

Он ощутит, как его, заточенного вместе с пациентом в ледяных стенах, холод от которых пронизывает до самых костей, уносит черный поток страдания. Ему будет казаться, что он пытается вскарабкаться по крутым стенам громадной пирамиды, на вершине которой находится его беспомощный пациент, кричащий от страха и муки. Время от времени, однако, он будет замечать мгновенный проблеск мягкого сияния, и это будет успокаивать и возвращать ему надежду. Порой его взгляд, словно у утомленного кладоискателя, в свете краткой вспышки молнии узрит мерцание драгоценностей, которые он так долго искал. Иногда, пребывая в отчаянии, словно бесплодная женщина, он почувствует вдруг в своем чреве ребенка, которому, увы, так и не суждено будет появиться на свет.