В ответ на вопрос мужчины-терапевта, чем она объясняет этот кризис, Иоланта заговорила о письме. Оно разбудило память, вызвало полное возвращение в прошлое! Она думала о родителях своих родителей, о своей семейной истории, об отце, который всегда кричал на нее и никогда ничего не разрешал, о матери, которая заботилась только об ее младшем брате Карло, а ее, еще маленькую девочку, превратила в его няню и постоянную компаньонку. Она ненавидела эту свою обязанность, а теперь Бруно – новый Карло для нее. Ее семья всегда связывает ее, она никогда не была свободна! С другой стороны, она знает, что этот сеанс (десятый) должен быть последним, и с его приближением она ощущала все большую тревогу. Она чувствовала ужас оттого, что ее бросят. Чтобы стать ближе к терапевтам, она купила книгу доктора Сельвини (женщина-терапевт из нашей команды) и перечитывала снова и снова ту часть, где приводится дневник пациента. Ей казалось, что этот пациент – она сама, вплоть до конкретных деталей… Высказав это все, она разрыдалась.
Мужчина-терапевт: "Итак, Иоланта, это письмо вызвало у вас мысли о нас. И что же вы к нам чувствуете?"[32]
Иоланта (внезапно успокоившись, с завлекающей улыбкой): "Я должна быть откровенна с вами, доктор. Для меня вы – пока еще тень. Но доктор Сельвини овладела моим сердцем! Ее улыбка – это все для меня. Улыбки, которые она дарит мне, когда мы прощаемся в конце сеанса… вот что помогает мне".
Мужчина-терапевт: "А вы, Луиджи, что вы чувствуете по отношению к нам?"
Луиджи: "… Я думаю, что вы милые люди… ммм… мне трудно сказать… (Решившись) Я не могу сказать, что испытываю к вам враждебные чувства."
Мужчина-терапевт: "Но какие реакции были у вас, когда вы читали письмо? Иоланта рассказала нам, а вы? Что вы думали?"
Луиджи: "Ничего особенного… Вы сказали, что я слаб… Это правда, но что я могу сделать с этим? (Пожимает плечами)"
Мужчина-терапевт: "Иоланта сказала нам, что вы испытывали тревогу, и это было в первый раз, что…"
Луиджи (дисквалифицирующим тоном): "Тревогу… да, пожалуй, можно сказать, что я не оставался равнодушным, и видя Иоланту такой расстроенной… и перспектива окончания терапии в такой ситуации… это было несколько…"
Иоланта: "Ты тревожился больше, чем я!"
Мужчина терапевт: "А вы, Иоланта, что вы чувствовали по отношению к Луиджи? Что вы думали после чтения письма?"
Иоланта (словно захваченная врасплох): "Что я думала?… Я думаю, что он… сейчас я скажу вам кое-что, что вас… (Ребячливо хихикая, прикрывая рот рукой) Я думаю, что он должен был бы быть для меня тем, кем никогда не могла быть моя мать… и если бы вдруг он смог это – что невозможно, – я поглотила бы его… уничтожила бы".
Во время этого разговора мы впервые увидели, что Луиджи взялся утихомиривать Бруно. Несколько раз он вставал, чтобы усадить ребенка на место. Что касается Бруно, мы увидели, что он вовсе не стал хуже, напротив, его состояние и поведение улучшились. В последние несколько сеансов он отказался от эхолалии и нечленораздельных криков, имевших место в начале терапии. На этом сеансе он вел себя гиперактивно, подчиняясь приказаниям лишь на несколько мгновений, – играл с пепельницами, высовывался Из окна. Чикко, насколько мог, подражал ему. Родители рассказали, что после второго сеанса Бруно стал иначе выбирать себе жертвы: теперь он изводил не женщин, а мужчин.
Комментарий. По мнению терапевтов, поведение супругов представляло собой не более чем всеохватный Маневр, имеющий целью предотвратить опасность определения их взаимоотношений. По сути дела, во врученном йа девятом сеансе письме терапевты впервые изолировали 'ядерную семью и сказали что-то об отношениях внутри нее. Обратной реакцией на это явился маневр, состоявший из нескольких шагов.
Первый шаг сделал отец в начале сеанса. Это была деквалификация, которая может быть озвучена в виде следующего сообщения: "Мы послушно выполняли ваше
Предписание, но оно не оказало абсолютно никакого влияния на единственного пациента, которого вы должны "Женить, – на Бруно. Значит, оно оказалось неудачным".
Следующий шаг, который выполнили оба супруга, был типичным шизофреническим маневром: они вырвали из контекста одно слово и манипулировали им так, чтобы дисквалифицировать определения взаимоотношений как с семейным партнером, так и с Бруно.
Иоланта вырвала из текста слово "связана", проигнорировав его смысл по отношению к Луиджи и Бруно. Ее удивительным образом "отбросило назад" – на целых два поколения! Таким путем ей удалось исключить из обсуждаемого взаимодействия и сына, и мужа: как могли они связать ее, если она уже связана другими? Более того, Луиджи – на самом деле не Луиджи, а ее мать, точнее, ему следовало бы быть тем, кем ее мать никогда для нее не была. Будь он способен выполнить эту роль (что она считала невозможным), она бы поглотила его. Что до Бруно, то в отношениях с ним Иоланты на самом деле нет, потому что когда она с Бруно, она в действительности с Карло, своим младшим братом. В настоящем у Иоланты есть единственная великая любовь – к женщине-терапевту доктору Сельвини, которая, увы, лишь улыбается Иоланте в конце каждого сеанса; доктор Босколо (мужчина-терапевт) – не более чем тень. (Кто знает, не стал бы он плотью и кровью, если бы терапия продолжилась? Но пока пусть остается в резерве, готовясь к неизбежной битве. У него еще есть некоторая надежда проявить себя.)
Посредством этого великолепного заключительного маневра Иоланта смогла сообщить всей группе (сообщение транслировалось на различных уровнях и с различными целями, одной из которых было, несомненно, желание вызвать раскол среди терапевтов) о своем желании продолжать игру. Терапевты, со своей стороны, благодаря этому смогли непосредственно на себе испытать притяжение шизофренической игры, очарование которой бывает таким манящим.
Что же касается Луиджи, то он выделил из контекста слово "слабый", лишив его таким образом исходного значения. Он полностью проигнорировал в письме ссылку на его желание "связать" Иоланту, так же как и на его тайную коалицию с Бруно. По поводу чувств к терапевтам он мог только сказать, что у него нет враждебных чувств.
Так ему удалось дисквалифицировать содержание письма, характеризующее его взаимоотношения с женой и сыном, и избежать какого-либо определения отношений с терапевтами. Более того, своим строгим надзором за поведением Бруно в течение сеанса он выразил отрицание коалиции с ребенком, о которой упоминалось в письме.
Таким образом, мы видим, что главным стилем коммуникации в этой семье было непризнание себя и другого во взаимоотношениях. В поведении Иоланты это выступает особенно явственно. Она действительно отсутствует во взаимоотношениях как с сыном, так и с мужем. Она пребывает со своей родительской семьей, когда страдает, и с доктором Сельвини, когда любит и надеется.
У Луиджи непризнание себя в отношениях с женой и сыном выражается менее драматично и, возможно, менее причудливо, но присутствует в столь же явной форме. Он не воспользовался маневром Иоланты, помещающим между мужем и женой ненавистных (ее родителей и брата) или любимых (доктор Сельвини) людей, благодаря чему она смогла ничего не сообщить о том, ненавидит она мужа или любит его, а также ожидает ли она от него какого-либо конкретного заявления. Луиджи не реагировал на этот маневр, поскольку он и так отлично работал на него. (Как если бы Иоланта сказала: "Теперь между нами появился новый человек, доктор Сельвини. Она, может быть, еще разочарует меня, но ты – ни в коем случае, так как мне от тебя ничего не нужно, по крайней мере– ничего невозможного".)
Луиджи, со своей стороны, заявил, что принимает данное терапевтами определение его характера: слабовольный. Но это принятие – не что иное, как дисквалификация, поскольку в письме Луиджи не назван слабовольным, а охарактеризован как человек, которого сын Считает таковым в его взаимоотношениях с женой. Более того, Луиджи дисквалифицировал и саму эту дисквалификацию – своей манерой поведения, тоном голоса, жестами, пожиманием плечами. Он признал, что тревожился, но объяснил это внезапной сильнейшей реакцией Иоланты на ее детские воспоминания. Таким образом, Луиджи уж точно не существует в отношениях с кем-либо, даже с терапевтами, по отношению к которым он отказался выразить какие-либо чувства. Понаблюдав это все, терапевты решили оказать воздействие, направленное на центральную проблему, – невозможность для супружеской пары определить свои взаимоотношения. Нам было необходимо найти терапевтический парадокс. Мы решили дать супругам письменное предписание, в котором их отношениям было бы дано четкое и одинаковое для обоих определение, помещающее их на один уровень. Их отношения должны были быть определены в нашем предписании как отношения любви, которые, будучи сверхсильными для партнера, вызывали у него отрицание или непризнание. Поскольку непризнание являлось главным оружием обоих супругов, именно его и следовало предписать им, позаботившись о том, чтобы ему был придан определенно позитивный смысл.
