Эрнесто (прерывая и внезапно становясь оживленным и понимающим участником дискуссии): Вы говорите, что когда я взрослею соответственно вашим ожиданиям, я на самом деле не взрослею, потому что на самом деле я не провозглашаю свою (дальше – кричит) декларацию независимости!

Мужчина-терапевт: Именно так.

Эрнесто: Но с ними то же самое (показывая большим пальцем на родителей). Они тоже впутаны в эту историю… эти чудаки!

Мужчина-терапевт (уходя от опасности критики родителей): Это сложный вопрос, Эрнесто. Давай рассмотрим историю твоего возвращения к приему лекарств. В конце последнего сеанса мы отменили лекарства, не так ли? Мы этим давали понять, что считаем тебя готовым повзрослеть, фактически мы почти приказывали тебе взрослеть. А ты начал снова плакать, чувствовать себя больным, и твои родители снова стали давать тебе лекарства. Это показывает, что твоя проблема была и остается связана с нами. Заставив их снова дать тебе лекарства, ты тем самым сообщил, что хочешь сам решать, когда взрослеть и как взрослеть. Я бы не сказал, что это дух противоречия, скорее, как ты выразился, это декларация независимости по отношению к нам.

Эрнесто (агрессивно): Но тогда что мне делать с лекарствами?

Женщина-терапевт: Реши сам прямо сейчас, принимать тебе их или нет.

Эрнесто (нетерпеливо): Тогда я решаю прямо сейчас, что не буду их больше принимать!

Мужчина-терапевт (поднимаясь, чтобы положить конец дискуссии): На следующий сеанс вы придете после летних каникул, третьего сентября. У Эрнесто будет время подумать о своей проблеме с нами.

В течение всей этой беседы мать не произнесла ни слова, но напряженное выражение ее лица показывало, что она находится под сильным впечатлением от сказанного. Эрнесто, вновь ставший оживленным и общительным, дружески пожал руки терапевтам. Отец, медливший выходить из комнаты, неуверенно произнес: "Но… но в таком случае..? Вы можете дать мне надежду..?" На что терапевт отвечал простым жестом в направлении Эрнесто, уже вышедшего вслед за матерью из комнаты.

Вероятно, читатель уже спрашивает себя о причинах нашего твердого решения не входить в прямое обсуждение отношений между родителями и ребенком. Фундаментальная причина названа в седьмой главе, посвященной позитивному осмыслению ситуации. Ответ на вопрос отца, по сути, мог означать лишь одно из двух: 1) произвольное истолкование поведения родителей как причины поведения сына, то есть их критику; 2) произвольное истолкование поведения сына как намеренно провокационного, то есть негативную оценку поведения сына.

Ясно, что при любой из этих альтернатив терапевты были бы дисквалифицированы тотчас же или на следующем сеансе сыном, которому ничего бы не стоило обесценить иллюзию альтернативы, заявив (как он и сделал по отношению к матери), что он не виноват в своем поведении, что не может поступать иначе, или же родителями, которые пришли бы раздраженными и подавленными и объявили бы, что их попытки вести себя иначе оказались безрезультатными.

Это основная причина, но не единственная. В первые годы проведения наших исследований мы упорно придерживались заблуждения, что подросток не может стать "лучше", пока не удастся изменить внутрисемейные отношения, особенно отношения между родителями. Единственным способом достижения этого изменения было открытое обсуждение проблемы – интерпретация всего происходившего на сеансе как в терминах отношений между поколениями, так и в терминах отношений родительской пары с целью изменить то, что является "неправильным".

Главное, чего мы достигли, были отрицания и дисквалификации и в лучшем случае лишь поверхностный прогресс. Помимо этого, наши действия приводили и к более серьезной ошибке – адресованному подростку имплицитному сообщению, что необходимым условием его роста является изменение родителей. Мы не понимали тогда, что именно симметричная претензия на "реформацию" родителей составляет суть подростковых отклонений, в том числе психотических. Более того, не существует такого подростка с нарушениями, который не был бы убежден: его дела идут плохо главным образом из-за неправоты его родителей. Родители убеждены в том же самом, и каждый не сомневается, что истинная вина лежит на другом.

Важно заметить, что в ригидно дисфункциональных системах, к которым относятся системы с психотическим взаимодействием, дети (и не только идентифицированные пациенты) с готовностью принимают на себя роль "реформаторов", обозначая угнетенного родителя, привязывая родителя, склонного к бегству, или, наконец, пытаясь занять место неудовлетворительного родителя. Предельный вариант последнего случая мы наблюдали на примере одной девушки-подростка, которая зашла так далеко, что взяла на себя роль "предка по мужской линии", став вульгарной, грубой и вспыльчивой, и все для тоге, чтобы занять место отца, который проявлял себя как слабый и неэффективный.

Добровольность принятой роли не мешает тому, чтобы она была также назначена системой, хотя это назначение всегда осуществляется скрыто, через тайные коалиции и фракции, которые затем тотчас же отрицаются или распадаются, в соответствии с правилами игры.

Терапевты в этой ситуации стремятся разрушить ошибочное убеждение, что родители должны измениться, обеспечив тем самым условия для роста ребенка, чтобы перевернуть ошибочную семейную структуру посредством инвертированного сообщения. Это сообщение должно донести тот смысл, что улучшение отношений между родителями или замена их в их функциях – вовсе не дело детей, что подросток может благополучно вырасти и стать взрослым независимо от типа отношений между родителями.

Важно, чтобы подросток убедился в том, что отношения родителей его не касаются. Однако это здоровое убеждение едва ли у него появится, пока он будет видеть, что на сеансах семейной терапии терапевты оказывают на родителей давление, побуждая их изменить свое поведение. Он и сам занимался этим многие годы. Неудивительно, что некоторые идентифицированные пациенты отказываются от участия в такой терапии после нескольких сеансов. Почему бы им не отдохнуть немного, пока кто-то делает их работу за них! Прежде наша наивность позволяла нам верить: мы не только освобождаем подростка от его неприятной роли, но также показываем всей семье пример того, какими должны быть хорошие родители. На самом же деле мы просто вели себя как подростки с отклонениями, изо всех сил стремящиеся поставить своим родителям плохие оценки^[28].

Глава 12. Терапевты без возражений принимают кажущееся улучшение

Этот терапевтический прием, уже проиллюстрированный в главе 9-й ("Ритуал в борьбе с беспощадным мифом"), заключается в том, что мы без оговорок принимаем улучшение – например, исчезновение симптома, – даже несмотря на то, что оно не подкреплено соответствующим изменением паттернов взаимодействия в семейной системе. Имеется подозрение, что такое улучшение является маневром, в который включены все члены семьи, пусть даже он проявляется исключительно через идентифицированного пациента. Цель семьи-уйти от опасной темы и сохранить status quo. Для такого улучшения характерны внезапность и необъяснимость в соединении с беззаботным отношением и известным оптимизмом: "Все хорошо, прекрасная маркиза…" Таким образом семья косвенно сообщает терапевтам о единодушном стремлении своих членов вскочить на первый же уходящий поезд и умчаться на нем из терапевтического пространства как можно скорее.

В этом случае, когда ясно, что семья пытается взять под контроль терапевтическую ситуацию, терапевты не могут позволить себе упустить инициативу Казалось бы, это семейное поведение можно интерпретировать как "бегство в здоровье". Однако наш опыт говорит, что подобная интерпретация была бы ошибкой, поскольку она предполагает критическое отношение, совершенно несовместимое с принципом позитивной коннотации, и потому должна вызывать отрицания и дисквалификации или, хуже того, симметричную борьбу. Наконец, как мы видели в случае семьи Казанти, это устремление к бегству часто появляется после какой-либо терапевтической ошибки или терапевтического вмешательства, правильного само-то по себе, но преждевременного или невыносимого для семейной группы.