Петренко на танцполе усиленно повторял за Елисеенко украинский танец вприсядку, то и дело падая на сраку. Уланова, согнувшись пополам, вытирала слёзы от смеха.

– Да ладно, нормальная она, – глядя туда же, мирно отозвался Никита. – Далеко не такая заучка, как тот же Елисей.

Спокойствие в голосе Авижича подогрело злобу и швырнуло её выше.

Теперь этот кипучий котёл бурлил уже в переносице.

Сбоку замаячили чеховские силуэты, и Артур хмуро подвинулся, пропуская обратно на диван Татьяну и её телохранителя.

– Брось, – проговорил Авижич, будто услышав его мысли. – По-моему, прикольно. Один показывает, остальные повторяют. Расчехлись, чувак, давай не будем обсирать друг другу вечер.

Музыка стихла; со сцены весело и задиристо заорал диджей. Барабанные перепонки могли отдохнуть; настал «час конкурсов и реклам».

– Яблочко! – проорал Олег, плюхнувшись на диван первым; от него пахнýло пóтом, смешанным с лимонно-морским дезодорантом. – Яблочко, Вера, было самым зрелищным! Вне конкуренции!

Отъехав в угол диванчика, он столкнулся с Никитой и шутливо ударил его в плечо жилистым кулаком. Втиснувшись на диван следом за Леопольдом, Уланова иронично закатила глаза, обмахивая ладонями разгорячённое лицо.

– Нет. Елисеевская присядка победила, – припечатала она. – Хрен мы её повторили.

– Я повторил! – возмутился Петренко, шумно вскрывая очередную банку с пивом. – Пить, пить… Сука, сдохну сейчас… Я всё повторил!

– Повторил, да жопу отбил, – лукаво парировала Уланова.

Елисеенко, что сел на диван последним, звучно расхохотался.

И хохотал куда дольше, чем весила шутка.

Хмыкнув, Артур демонстративно отвернулся. Каждую клетку тела заполняло унылое… одиночество. Ему здесь больше не было места.

Пора пить что-то покрепче. Быть трезвым уже наскучило.

За спиной разливался трескучий бас Авижича. Он громогласно рассказывал троице, как их танцы выглядели со стороны, и зычно смеялся; смеялись и они.

Кто бы ни смеялся – и как бы громко он это ни делал – переливчатый смех Улановой всегда умудрялся вырваться на поверхность шума.

К каждой бочке затычка.

– Я думал к вам уже пойти, настолько зрелищно выглядело, – наконец добубнив свою былину, Авижич подвинул бутылку к танцорам. – Давайте! Девочки, давайте!

«Девочки» угрюмо выставили вперёд руки с коктейлями; их лица выглядели так, словно из женского туалета выпускали только при условии, что бабы съедали по лимону с кожурой.

Теперь он был единственным, кто ещё не откликнулся на «давайте».

Сжав челюсти, Артур поочерёдно ткнул бутылку в елисеевскую и петренковскую банки, авижичскую бутылку и бабские коктейли.

Но сука-Уланова даже не заметила, что ей он объявил бойкот.

Она так упорно не замечала его, словно его здесь и не было.

Словно он остался гнить за ужином с маменькой и Володенькой.

– Так надо было идти, сидел он! – крикнул Свят Никите. – Реально, а чего вы сидите?

Спросил самый безногий.

Елисей так кичился своими танцевальными пируэтами, словно ещё пару месяцев назад не он примерзал к стулу, когда танцевать хотела Измайлович.

– Кто бы говорил! – беззлобно проорал Авижич, явно подумав о том же.

– «Я не люблю танцевать!» – провозгласил Олег. – Дело было не в бобине!

Уланова потёрла переносицу и опустила глаза; её губы сложились в ухмылке. Лениво улыбнувшись, Елисей уткнулся носом в её шею.

– Ну всё, – завёл прогретый пивом Петренко. – Нам нужно отворачиваться, ребят.

– Тебе и вовсе лучше уйти, Олег, – вкрадчиво посоветовала Вера, запустив пальцы в волосы Свята. – А то мы как выпьем, нараспашку открываем Хромма.

Елисеенко и Петренко оглушительно заржали. Авижич крепился, невинно глядя на Чингачгука с выражением «не понимаю, чего все угорают». Брюнетка же смотрела на Уланову взглядом, от которого сворачивалось молоко во всех пинаколадах бара.

Порывшись в рюкзаке, Олег выудил оттуда потрёпанную книжку, на обложке которой значилось: «Искусство любить». Едва он увидел книгу, как его лицо, уже знатно пропитанное пивом, будто… посветлело.

– И лампа не горит, – замогильным тоном пропел Петренко, сжимая перед собой книгу, как Библию. – И врут календари…

– И если ты давно хотела что-то мне сказать, то… говори, – мигом подхватила Вера.

Идеально попав в каждую ноту Сплина.

– Любой обманчив звук… – мелодично продолжила Уланова, откинувшись на плечо Свята; в её глазах блестело полупьяное чувство мирского счастья. – Страшнее тишина… Когда в самый разгар веселья… падает из рук… бокал вина…

Свят поглаживал плечо Улановой и с отрешённой досадой разглядывал стол.

Он будто не мог дождаться, пока пение стихнет.

Петренко же слушал совершенно неподвижно; со странным умиротворением в глазах.

Его рот был так приоткрыт, будто он не дышал.

– И чёрный кабинет… И ждёт… в стволе патрон… Так тихо, что я слышу… как идёт на глубине… вагон метро…

…Она сумела создать над столом такую закрытую атмосферу, что Артур почти забыл, что они в паршивом клубе. На миг показалось: они снова в хэллоуинском зале.

Больше не таясь, он в открытую смотрел через стол, почему-то опасаясь пропустить детали; в груди чередовались усталость, тоска, злость и презрение.

И вот, опять. Уланова сейчас была на кого-то мучительно похожа. На кого?..

– Да успокойся ты уже, – лениво протянул Свят, когда она замолчала.

Изумлённо взглянув на него, Уланова быстро отвела взгляд; удивление в её глазах сменилось гневной досадой, но и она тут же исчезла.

Артур сглотнул и вновь уставился на танцпол. Невероятно. Ему захотелось разделить её досаду. Фраза Свята и правда взбесила.

Стоило Елисею открыть рот – и сумрак хэллоуинского зала тут же рассыпался.

Ещё бы, говнырь. Ему тот Хэллоуин до сих пор стоял в заднице распоркой.

Час конкурсной бесовщины подошёл к концу, и на танцпол полилась новая песня.

– Take me with you14! – оживилась Уланова, встряхнув волосами. – Пойду-ка я…

Встав на ноги, она жестом попросила полулежащего на диване Свята её пропустить.

– НЕТ! – бросил Елисей, сжав зубы. – Потерпи без своих танцев! Не могу, устал.

– Кто про тебя-то говорит? – прокричала Уланова, непреклонно пытаясь перешагнуть через засов его коленей. – Я хочу пойти потанцевать! Сама! Под эту песню!

– ВЕРА! – рявкнул Свят; его голос был похож на свист хлыста. – Сядь, сказал! Алкашей и уродов там полно, нахрена идти одной?! СЕЛА, СКАЗАЛ, ТВОЮ МАТЬ!

Лицо Улановой дёрнулось и на миг перекосилось – будто она была в шаге от слёз.

Но слёз не случилось.

Вместо этого она вырвала руку из елисеевской ладони, наклонилась к его лицу – так, будто собиралась шептать, – и во всю силу лёгких проорала:

– С МАРИНОЙ БУДЕШЬ ТАК РАЗГОВАРИВАТЬ! ХОРОШО УСЛЫШАЛ МЕНЯ?!

Если бы о них снимали мульт, волосы Елисея сейчас рванулись бы назад и затрепетали за ушами – будто ему в лицо подул могучий ветер.

До того яростным был её крик.

Распрямив спину, Вера бросила на Свята ледяной взгляд, перепрыгнула через его колени и исчезла в толпе. За столом набрякла неловкая тишина. Авижич переглядывался со своей тёлкой, а она – с бодигардом в парадном костюме подруги.

– Если тебя парит, чтобы к ней не лезли бичи, – небрежно бросил Олег, поднявшись. – То я посмотрю. Сиди.

Старательно удерживая тело в вертикальном положении, Петренко протиснулся вдоль столика, отлавировал между танцующими и подошёл к Вере. Свят наблюдал за ними, сжав на столе руки в потный замок; его лоб прорезали две глубокие морщины.

Антон Палыч бы сейчас написал, что он «обтекал зримо и густо».

Ядовитая злость не могла упустить свой шанс.

– Не боишься, царевич? – выплюнул Артур, кивнув на танцпол.

– Что ты наблюёшь, как тогда? – сухо поинтересовался Святослав, одарив бабу Авижича одной из своих безотказных улыбочек. – Нет, не боюсь.