Ноттэниэль зашагал прочь на отекших лапах, спотыкаясь на ровном месте и некрасиво брюзжа себе под нос. Идти домой он не стал целенаправленно, так как и в стенах, и за их пределами — градус температур не менялся. Раздвинув ветки бурьяна, Ноттэниэль вышел к крутому склону, поросшему кустарниками, внизу которого шумел один из притоков Северной реки. Он любил сидеть на большом гладком камне, возвышающемся над зарослями, и наблюдать живописный склон. Если где-то ему и было уютно, то только здесь, особенно — с поздней весны до конца лета, когда всё вокруг пылало красками зелени. Тогда и камень сиял и переливался с чёрным и серым отливом, нагреваясь на солнце и превращаясь в тёплую подушку, на которой, под жужжание привлеченных жаром насекомых и пение диких вод, можно было познать самые сладкие сновидения. Ветви с листьями всех оттенков зелёного окутывали дебрями этот пятачок земли, изолируя его от городской суеты, от ущербных пейзажей трущоб, помогая Ноттэниэлю забыть о своей грязной маргинальной натуре и ненавистном обществе.

Но в эту ночь всё было как назло отвратительным: коричнево-черные воронки проталин нездоровой сыпью темнели в снегу, земля комкалась между пальцами, кустарники хмуро гнулись к обрыву, а излюбленный камень Ноттэниэля был пугающе неказистым, как лысая голова великана. Еще вчера тот же серый пейзаж возрождал в нем предчувствие цветущей весны. Что же изменилось? Неужели отсутствие какой-то белокурой дамочки подле него заставило мир так потускнеть?

Природная эмоциональность Ноттэниэля взяла своё. Он сорвал с груди цепочку с драгоценным камнем в золотой оправе, которую подарила ему Шарлотта Де Муар, и запрокинул лапу в броске, собираясь избавиться от болезненного воспоминания, закинуть его на самое дно бурлящей, как и его чувства, реки. Но остановился. Изумрудный самоцвет дрогнул в его кулаке и успокоился. Капля цвета в черно-белой реальности — блестящая, как глаза мадемуазель, переливчатая, как её смех. Он не мог вычеркнуть Шарлотту из жизни, как бы сильно того не желал. Она въелась в его кровь, в его сердце, поселилась в нём, словно неизлечимая болезнь, от которой он умирал, умирал, как будучи вместе с ней, так и без неё.

Помешанный иллюзией, навеянной украшением, Ноттэниэль не услышал, как позади него захрустели ветки. Он обернулся, закашлявшись оттого, что ему в морду пахнуло падалью. Бром осклабил клыки в насмешке, не стесняясь своего зловонного дыхания.

— Славный вечерок, не так ли, котик? — посмеялся он, обмениваясь многозначительными взглядами со своими парнями. Волки вели себя лениво, но такими они были всегда. Ноттэниэль знал, как молниеносно их пьяные улыбки сменяются одичалым рыком, и какими выносливыми могут они быть, преследуя добычу.

Он принял деловую осанку и растянулся в лукавой улыбке, которая здорово срабатывала, когда нужно было напустить на себя аристократической важности. Она красила его даже в одеянии уличного попрошайки, не удивительно, что Шарлотта повелась на неё.

— Ах, Бром, это ты! Не ожидал тебя увидеть здесь! — тщательно скрывал своё беспокойство Ноттэниэль. — Я думал, мы больше не сотрудничаем.

— Мы получили заказ, дорогой котик!

— Прости, Бром, но мне некогда на тебя работать! — Ноттэниэль догадывался, что к чему, и нарочито вёл себя, как придурок, который не понимает, что его хотят убить — излишняя экспрессия отлично маскирует неуверенность и страхи.

— Стоять! — Челюсти другого волка щелкнули перед мордой Ноттэниэля. — Куда это ты намылился без нашего разрешения, м?

Волки повылезали из кустов, зажимая Ноттэниэля у обрыва.

— А это что? — пользуясь моментом Бром вырвал из рысьих лап цепочку. Эмоция беспечности сошла с морды Ноттэниэля, уступая место лютому гневу.

— Дай сюда! — рявкнул он, напомнив волкам, что рыси тоже умеют рычать.

Неприятели разразились хохотом.

Ноттэниэль уже было ринулся в драку, но волки налегли на него сзади, и под их тяжестью, не ступив и шагу, он осел на землю.

— Выглядит дорого! — оценивающе причмокнул Бром, рассматривая золотое украшение. — Вещица явно дамская. Она от Шарлотты? — смекнул он.

— Ты знаешь Шарлотту? — Уши Ноттэниэля побледнели.

— О, да, ещё как! — соврал капитан со смешком. — Аппетитная дамочка!

— Ой, умора! — надрывались со моему волки!

— Наш капитан такой остряк! — плевался слюной Дрог.

— Что вы с ней сделали? — процедил сквозь зубы Ноттэниэль, его сердце в бешенстве выпрыгивало из груди.

Но Бром не думал отвечать, выдерживая интригующую паузу, в процессе которой его рот стягивала издевательская ухмылка.

— Если ты хоть пальцем её тронул!

Волки повалили взвившегося Ноттэниэля, и Бром как предводитель был с почтением допущен к обездвиженной добыче.

— То что, котик? Заплачешь горькими слезами по своей возлюбленной? — насмехался он, распахивая пасть, чтобы сделать первый несмертельный укус, после которого все страхи и слабости жертвы вываливаются наружу. И как же расчудесно было ему наблюдать за превращением серьезного господина в слезливое ничтожество, вымаливающее свою жизнь. Бром любил потреблять пищу фаршированную ужасом, сломленную до глубины души. Тогда она становилась нежнее, слаще, прямо как отбивная, томленая в пряном соусе. И ему не терпелось увидеть, как будет унижаться перед ним надменный и эксцентричный Ноттэниэль.

С ножен звонко слетел кинжал, полоснув волчью лапу.

— Он вооружен! — предупредил волк, которому не повезло отхватить первый удар. Это восклицание подорвало охотничий настрой стаи, и те отступили.

Трусость подчиненных взбесила Брома. Понимая, что они позорят его, он со всей дури прокусил Ноттэниэлю плечо, собственным примером показывая, на что способен волк.

Бром отскочил, когда по груди его хлынула кровь, окрашивая белую шерсть красным. Ноттэниэль тоже был весь в крови, но зато с отвоёванной свободой и кулоном мадемуазель Де Муар, который капитан обронил в пылу сражения.

— Капитан, вы ранены! — комментировал факты Дрог.

Бром сплюнул клок окровавленной шерсти и лоскуты ткани.

— Вижу, — сказал он, слизывая кровь с носа. — Но истинного волка раны только раззадоривают, верно, парни?

Волк с оцарапанной кинжалом лапой тупо загоготал, будто великая истина снизошла на его безмозглую голову. Он запихнул лапу себе в рот, обсосал ее, как леденец, и объявил:

— Тогда, как насчёт кровавой вечеринки?

Волки, глядя на него, быстро возвратили свое охотничье расположение духа и взяли Ноттэниэля в кольцо, готовые к командам капитана.

— Приятного аппетита! — огласил Бром, приглашая стаю отужинать кошатиной.

Ноттэниэль потратил крупицу имеющихся у него сил, чтобы отползти на ветвь, что нависала над обрывом. Она была толстая, но лишь настолько, чтобы не переломиться под его весом. Он знал, что волки ни за что не пойдут за ним, так как риски не оправдывали себя.

Откинувшись на спину и делая продолжительные вдохи, помогающие ему не отключиться сознанием, Ноттэниэль наблюдал, как поступят волки.

— Ха-ха, как это по-кошачьи — залезть на дерево в миг опасности! — сказал Бром, присаживаясь на камень. — Что ж, мы подождём. Посмотрим, кто из нас первым истечёт кровью и умрёт!

Дрог пощупал ветку лапой и даже предпринял попытку на неё встать, но та отклонилась вниз под такой страшной амплитудой, что у волков заходила шерсть на загривках. У Ноттэниэля и у самого от таких качелей схватило сердце. Чтобы не упасть, он обхватил ветку, которой раздваивался основной ствол, и увидел, как припрятанный им подарок Шарлотты подмигивает ему блеском глаз мадемуазель и выпадает из кармана. Чуть не расколов зубы друг о друга в невыносимой боли, вызванной резким движением, Ноттэниэль попытался поймать цепочку, но опоздал. Самоцвет утонул в бурной реке, какое-то время подсвечивая воду ореолом изумрудного свечения.

Ноттэниэлю понадобилось усилие, чтобы отвести взгляд от почерневшей воды. Он откинулся на спину в полной безнадёге, какую волки с удовольствием осмеяли.