Ни у кого из друзей Тревера не было подобной книги, мама умела доставать редкие вещи. Они все трое об этом знали, и мальчик и мама и папа. Но предпочитали об не распространяться. Неизвестно, как бы отреагировала на это общественность их довольно таки уединенного местечка.

Но касательно книги Тревер конечно не мог удержаться, чтобы тут же не рассказать об этом своему другу Коллинзу. То есть рассказать по телефону, потому что удержаться до следующего дня, когда они увидятся в колледже, было совершенно нестерпимо. Но их разговор произошел вечером. А в тот момент, за ужином, мама выглядела как ни в чем не бывало, или старалась выглядеть.

– Когда папа вернется? – спросил мальчик.

Мама улыбнулась.

– Скоро. Ешь, давай.

– Он рассказал тебе, что он видел в воздухе?

– Что же?

Возможно, не рассказал.

Папа видел нас с тобой. Он видел облако. Там, высоко над грозой, где облаков не бывает. Но оно было. И там, за столом, сидели мы и звали его.

– Он все это тебе рассказал?

– Да.

– Знаешь, папа испытывает новый самолетный двигатель. Этот двигатель способен вынести самолет на такую высоту, на которую никогда раньше не летал ни один самолет. И там, высоко над нашей планетой, свет распространяется по другим законам. И самолет как бы не успел приспособиться к такой высоте. Поэтому папе просто показалось, понимаешь?

Тревер заморгал глазами. Если бы мама знала то, что он видел, ее мнение бы изменилось. И он решился ей рассказать.

– Знаешь мам, в тот момент, когда папа видел нас с тобой, я лежал в гамаке и смотрел в небо. И я видел облако. Точнее не облако, а рот. И этот рот разговаривал со мной. Он сказал «здравствуй Тревер», и еще он позвал меня. Ты знаешь, я изучаю азбуку глухонемых, поэтому могу читать с губ. Я уверен, что не ошибся. И еще я понял, я осознал это только сейчас, этот рот – это был рот папы. А потом… потом облако рассеялось. И над ним в небе шел папин самолет. Я бы отличил его из тысячи. То есть это то самое облако…

Мама засмеялась, глядя в окно. Заходящее солнце отбрасывало в гостиную косые лучи, заставляя играть лучиками на темном лакированном дереве, глиняных вазах, полках с книгами: атласах, словарях, старинной энциклопедии.

Потом она взъерошила Треверу волосы, не глядя на него.

– Фантазер ты. Будешь спать на свежем воздухе, еще не то приснится.

Тревер промолчал. Как жаль, что мама ему не поверила. Но ведь он видел рот так явственно…

Незаметно от мамы Тревер взял книгу с собой в колледж.

Тревер не был отличником, но и троечником его никто назвать не смог бы. Он добросовестно учил уроки, старался делать домашние задания, как и все иногда списывал. Бывало, что списывали у него. Учительница зоологии, нервная накрашенная дамочка, как будто вынашивала на детей обиду за то, что они вообще приходили в класс, и не упускала случая поиздеваться над учениками. К Треверу лона особо не могла придраться и откладывала издевательства до особого случая.

На сегодняшнем уроке изучали сезонные миграции птиц. Учительница показала видео озер Северной Дакоты в Вахпетоне, покрытых миллионами птиц. За несколько километров от озер воздух гудел от звона их крыльев. А в небе, где одновременно носилось никак не менее ста тысяч особей, выстраивались и немедленно исчезали, превращаясь в другие, диковинные фигуры. Рассматривая картины в воздухе, Тревер пытался угадать, о чем думают птицы. Но ничего не получалось. Книга лежала на его парте под тетрадкой. Миссис Гаглот незаметно подкралась сзади, со стороны лаборантской, пользуясь тем, что ученики смотрели фильм и ее перемещения оставались незамеченными. И схватила книгу, лежащую на столе Тревера.

– Так, молодой человек. Посторонний предмет на уроке? Придется вызвать ваших родителей.

– Пожалуйста, миссис Гаглот, – попросил было Тревер, но непреклонный вид училки не предвещал ничего хорошего. Обиднее всего было то, что дисциплину-то он по большому счету не нарушал, книга тихо и мирно отдыхала на столе под тетрадкой. Он не только сам не успел ее толком рассмотреть, но и Коллинзу не успел показать. Только мельком вытащить из сумки и показать на большой перемене после урока. И вот теперь придется нарушать обещание.

Коллинз был старше Тревера на целых два года, и мальчик гордился дружбой с ним. У Коллинза уже была девушка, Бэкки из соседней школы, и они встречались. Вместе ходили на городские праздники и в кино. И Коллинз делал ей домашние задания. Треверу Бэкки тоже нравилась, но она даже не смотрела в его сторону. Тревер думал, что Бэкки может заинтересоваться книгой и возможно познакомит его со своей сестрой. И вот теперь сам факт возвращения книги под вопросом.

– Ну что у тебя там, показывай, – по-деловому заявил Коллинз, повстречав Тревера а перемене. Выказывать более дружеские чувства на публике он не хотел, чтобы не ронять свой авторитет. Дружить с малышней считалось непрестижным. Если б не отец Тревера – пилот истребителя…

– Училка конфисковала книгу. Вернёт только родителям, – уныло ответил Тревер.

– И ты собираешься это так оставить? – возмутился Коллинз, – ты же не делал ничего плохого, даже не читал ее. Она просто хочет тебя подставить, повыпендриваться за твой счет.

– А что я могу сделать? – не понял Тревер.

– Зайди к ней после уроков. Постарайся уговорить. Скажи как тебе нравится биология в конце концов.

Тревер отдал должное идее приятеля, хотя терпеть не мог миссис Гаглот и ее уроки, скучнейшие и зануднейшие. За исключение фильмов, которые она иногда показывала. Но кто их не показывает? Математик разве что.

В конце дня он постучится в учительскую, подойдет к миссис Гаглот и скажет: «Миссис Гаглот, мне очень нравятся ваши уроки. Они такие интересные. Отдайте мне, пожалуйста, мою книгу, и не надо ничего говорить моим родителям». И она отдаст ему его книгу, разразившись потоком сентенций минут на двадцать. Придётся их дослушать, тут уж ничего не поделаешь.

Тревер и рассказать бы не мог, как он дожил до конца дня. Так ему сильно хотелось получить обратно свою книгу и закрыть этот вопрос с ненавистной миссис Гаглот. На последнем уроке он почти спал. Математик, бородатый малоразговорчивый мужчина, весь урок вычерчивал на доске формулы, доказывая какую-то теорему. Должно быть очень важную, без которой совершенно невозможно жить, но совершенно непонятную Треверу. Математик рисовал на доске круги, стрелки. Греческие буквы перемежались с латинскими. Знак суммы мелькал то там то сям. В какой-то момент мальчику показалось, что на доске возникла пентаграмма, а в классе запахло серой. Он встряхнул головой. Учитель уже стирал материал с доски, как-то воровато посматривая в сторону аудитории. Тревер огляделся по сторонам, чтобы увидеть в тетради других учеников, которые конспектировали урок, чтобы проверить свои предположения о пентаграмме. Но конец урока никто не записывал. Даже отличница их класса, Пупса Мальвинина, с деловым видом заканчивала играть в крестики-нолики сама с собой. Играть с ней уже никто не хотел, потому что она всегда выигрывала. Тревер так явственно видел пентаграмму, но обсудить ее появление на доске оказалось не с кем. Всем было наплевать на то, что рисовал учитель.

А вот запах серы явственно щекотал ноздри. Значит, не померещилось. На всякий случай он уточнил у Дохляка, двоечника и разгильдяя.

– Слушай, ты чувствуешь, что чем-то воняет?

– Ну и че? – не понял Дохляк, – в туалете целлулоид жгут как обычно.

Так и не решив загадку запаха, – ведь не мог же мистер Скотт и правда заглянуть во время урока в преисподнюю? – мальчик, приняв постный вид, поплелся в преподавательскую. Стол Миссис Гаглот находился около окна, под сенью внушительной пальмы, растущей из здоровенного горшка. Если бы училка сидела за своим столом, она легко могла бы сойти за паучиху, прячущуюся в паутине из пальмовых листьев. Но миссис Гаглот за своим столом не оказалось, хотя ее сумочка стояла на столе, свидетельствуя о том, что хозяйка еще не ушла домой. Книги на столе не лежало.