Описанные в начале этой главы события и процессы на локальном уровне Нальчика представляют собой нечто общеизвестное всем включенным наблюдателям и активистам тех лет – и, как правило, совершенно игнорируемое этнополитологами, которые сосредотачивают внимание на одних лишь этнических конфликтах. Шанибовская социальная сеть протооппозиции, которая на том этапе стала распространяться за первоначальные рамки круга друзей, тем или иным образом участвовала практически во всех движениях, имевших самые разнообразные цели. Более или менее тот же круг хорошо знакомых между собой людей примерно одного возраста и уровня образования участвовал и в борьбе за экологию, и в охране исторических памятников, и в неформальном распространении зачитываемых до дыр перестроечных газет и журналов, в организации митингов в поддержку перестройки и затем выборов. Лишь в самом конце этой последовательности политизирующих событий национализм становится преобладающим вектором, и лишь после того, как Москва очевидно утеряла контроль над центральным перераспределением ресурсов и развитием местных политических процессов, а именно – осенью 1989 г.

Обратимся к событиям за Кавказским хребтом, где в трех союзных республиках националистический прорыв состоялся значительно раньше, вызвал фрагментацию госструктур и многовластие, вскоре обернувшиеся насилием. Начало положили февральские события 1988 г. в Армении и Азербайджане. В апреле следующего 1989 г. по тому же пути сползания в пучину конфликтов внезапным толчком и с ускорением двинулась Грузия. Автономные республики Северного Кавказа, прежде всего Чечено-Ингушетия и Кабардино-Балкария, вступят в аналогичную полосу националистической мобилизации и уличных беспорядков значительно позднее, уже в 1991 г.

В критической точке 1988 г. различный характер моделей соперничества элит и контрэлит открывал возможности дальнейшего продвижения в двух направлениях. Первым была гражданская мобилизация для борьбы за демократический социализм, перерастающая в парламентарную и рыночную либерализацию. Как видно на примере Венгрии, Польши или Прибалтики, при условии недопущения со всех сторон насильственных действий это вело к либеральному переустройству государственных структур и упорядоченному переходу к капитализму – добавим, поскольку важно, под эгидой Евросоюза. В рамках этой модели идущие к власти высокостатусные интеллигенции в течение всего перехода сохраняли неоспоримый идейный контроль (культурную гегемонию в значении, введенном Грамши) над оппозиционной мобилизацией, в том числе сдерживая собственных уличных радикалов. Со своей стороны, очевидно, давно в душе смирившиеся с перспективой либерализации коммунистические власти отказались от использования доступных им силовых средств, особенно после того, как горбачевская Москва явно исключила вариант повторения оккупации Праги в августе 1968 г. В итоге посткоммунистический переход осуществлялся на основе договоренностей (пактов) и носил в целом мирный характер. Альтернативной моделью была бурная националистическая мобилизация, в основном направленная против соседних этнических групп. В такой мобилизации значительную роль играли активисты с маргинальным социальным статусом. Этот второй вариант открывал дорогу в межнациональные войны – со всеми последствиями для государств бывшей Югославии и Южного Кавказа.

Первой такой войной на территории СССР стал армяно-азербайджанский конфликт, более известный под именем нагорно-карабахского. В конце восьмидесятых, на излете траектории Советского Союза, повсеместно распространенным стало убеждение, что создание большевиками в 1920-х национальных автономий являлось частью далеко идущего имперского плана по принципу «разделяй и властвуй». Или же, как выражались национальные и либеральные публицисты тех лет, демонически провидческий Сталин оставил после себя множество «бомб замедленного действия», которые должны были приводиться в действие при всякой попытке осуществления демократических преобразований в будущем. Этот довод казался особенно сильным, поскольку в эмоционально накаленной атмосфере публичных разоблачений преступлений коммунистического режима ни одно решение, так или иначе связанное со Сталиным, не могло считаться заслуживающим оправдания. Однако вряд ли Ленин и Сталин, при всем их политическом гении и ни перед чем не останавливающейся непреклонности, могли быть столь дальновидными. Вернее, их видение будущего весьма значительно отличалось от того, как это представляли себе последующие критики в разгар перестройки.

В 1918–1920 гг. Карабах оказался пограничьем, которое оспаривали Армения и Азербайджан, неожиданно обретшие независимость в результате революции и распада прежней имперской администрации и ее силового аппарата. Конфликт сопровождался ужасающим кровопролитием, осуществлявшимся вооруженными формированиями обеих сторон при непосредственном участии местного крестьянства. Геополитический контекст, если вкратце, был следующим. Территориальные притязания новообразовавшихся «буржуазных» (на самом деле социалистических, но не большевистских и либерально-демократических) республик никак не совпадали с губерниями и округами прежней империи. Кроме того, имелись довольно значительные территории исторической Западной Армении, занятые царской армией в период наступлений 1915–1916 гг. против султанской Турции либо еще в войну 1878 г. Во множестве местностей, в том числе в Карабахе (как, впрочем, даже в самом «ядре» Армении и Азербайджана), исторически сложилась чрезвычайно запутанная этноконфессиональная чересполосица[219]. Весной и летом 1918 г., используя оправдание Брестского мира и просто превосходящую силу, в Закавказье входили германские и турецкие войска, затем после поражения Германии и Турции высаживались англичане. В 1919 г. на Версальской мирной конференции заявившим о себе республикам Закавказья скептичные западные дипломаты дали ровно год на подтверждение своих историко-культурных прав и административно-территориальной состоятельности. (Вероятно, западные правительства внутренне надеялись, что тем временем их союзник генерал Деникин разберется с большевиками, а затем и с самозванными националами.) Казалось, вполне либеральные и умеренные условия проведения плебисцитов по спорным территориям произвели чудовищные последствия – национальные режимы бросились загодя захватывать стратегические пункты, для чего им элементарно недоставало собственных войск. Действия возложили на полупартизанские отряды и самостоятельных вплоть до полного непослушания полевых командиров. Из чувства мести, ради исполнения национальной идеи и собственной славы они устраивали кровавые авантюры, провоцируя местное крестьянское население на активные конфликты, совершая демонстративные злодеяния, призванные внушить ужас и согнать с мест чуждое население, т. е. проводя именно то, что впоследствии было названо этническими чистками[220].

Первой реакцией большевиков после установления их власти в Закавказье была передача Армении населенных в основном армянами районов Карабаха – в полном соответствии с принципом национального самоопределения. К лету 1921 г. для Москвы особой разницы не было, поскольку и Армения, и Азербайджан стали советскими. Это был бы и сильный пропагандистский ход. Новая власть, если воспользоваться словесными оборотами ее собственной пропаганды, «принесла народам Кавказа победу пролетарского интернационализма», способного «в мгновение ока разрешить созданные буржуазными националистами» рознь и проблемы. Именно так глава советского Азербайджана Нариман Нариманов обращался к трудящимся Армении в конце 1920 г.[221] Этот политический курс сохранялся еще в начале июльского заседания большевистского Кавказского бюро (Кавбюро) в 1921 г. Однако за ночь между первым и вторым заседанием все изменилось, и по оставшимся неясными причинам Нагорный Карабах оказался в составе Азербайджана в качестве автономной области.