Автор «Моей Сибириады» Надежда Бердова принадлежит к поколению «детей войны». Большинству представителей этого поколения неведома их родословная, дальше дедов – и то если повезло – знание их о предках, как правило, не распространяется. Строители «светлого будущего» позаботились о том, чтобы в умы и души будущих «строителей коммунизма» не проникли какие бы то ни было сведения о существовании светлого прошлого, богатого традициями, с крепкими семейными устоями, с трепетным отношением к предкам, с полуязыческим отношением к природе. Большевистский эксперимент удался на славу.

Надежде повезло. Она родилась в Сибири, на Ангаре, где первозданность жизни первых поселенцев тех мест ещё сохранялась во всей своей полноте. Большие дружные семьи жили в любви и уважении друг к другу, милосердие и взаимопомощь определяли отношения между родами, ведущими отсчёт своей жизни на берегах реки со второй половины ХVIII века. С первых дней жизни детей окружала любовь многочисленных бабушек, дедушек, родных и двоюродных родственников, любовь деятельная и требовательная, наглядно демонстрировавшая, «что такое хорошо и что такое плохо». Получаемые уроки жизни формировали такой запас душевной прочности, что последующие удары судьбы – потери военных лет, смерть близких – не давали сломиться и потерять волю к жизни. Первая часть книги, названная автором «Ангарская сага», рассказывает в своих главах о счастливом детстве, неразрывно связанном с любимыми людьми и семейными преданиями. Отрывочность воспоминаний не портит повествования, напротив – создаёт эффект содержательной и глубоко звучащей симфонии. Особую роль играют здесь воспоминания о сосланных сюда «неблагонадёжных элементах» – невинно осужденных представителях несчастной русской интеллигенции, делавших жизнь местных жителей гораздо более разнообразной и насыщенной.

Вторая часть «Сибириады» – «Случайностей не бывает» – посвящена взрослой жизни автора книги. Бесконечно трогательный рассказ о любви и семейных радостях перемежается здесь с перипетиями жизни геологов, приключениями таежной жизни, впечатляющими картинами могучей сибирской природы. Вопреки известному совету Геннадия Шпаликова «никогда не возвращаться в прежние места» Надежда готова возвращаться в них снова и снова – ведь именно они сформировали её как личность, дали ей силу, способность «бороться и искать, найти и не сдаваться».

Судьба заставила автора уехать из Сибири в Подмосковье, но пережитое не отпустило Надежду, её «Сибириада» осталась с ней навсегда, и не зря: есть все основания полагать, что те, кто совершит предложенное ею увлекательное путешествие во времени и пространстве, станет богаче и мудрее. Доброго пути!

Лариса КОНДРАТЕНКО, журналист. Крым

Быт людей, населявших берега Ангары, был простым, но тщательно продуманным. Каждая постройка имела своё строгое назначение. Никогда хомуты, сбруи, дуги, вожжи и другая лошадиная упряжь «не лежала, где упала», всё было под крышей, на специальных крюках, подвесях с отдельным входом через прясла[1]чтобы удобнее было лошадь запрягать и распрягать. Здесь же хранился дёготь (им смазывали лошадей от гнуса летом и зимой от простуды) и солидол. Запах стоял особенный, завораживающий. Жили с деревенской точностью, спокойствием, последовательностью, порядком, которого придерживались жители прежде всего.

Дед Николай, родной брат расстрелянного моего родного деда Григория, часто повторял, если его в чём-то торопили:

– Успеется.

Но как-то раз на моих глазах дед чуть-чуть не опоздал заложить лёд на лето в погребок. После схода зимнего покрова с Ангары льдины ещё долго лежали на побережье. Дед сходил на берег, подобрал подходящую для погребка льдину, с расчётом, чтобы можно было ловко подвести к ней лошадь и погрузить на телегу. Тележка была на двух маленьких колёсиках, чтобы ниже к земле располагалась помочь, на которую клали груз. Затем с помощью лома на неё подталкивали льдину или другой груз. Дед был смышлёный, весёлый и всякую неудобную ситуацию и себя тоже мог осмеять, но потом обязательно исправить. И тут несколько солнечных дней нарушили дедовы планы: растопили льдину почти до основания. Утром, второпях, он запряг Орлика в колесницу и поспешил к берегу. Каково же было его удивление, когда он увидел спасительную льдину совсем махонькой, непригодной для хранения скоропортящихся продуктов летом. Он бросился по берегу искать другую льдину, а тут как назло – то велика, то мала. Так мотался он, бедный, с чувством вины в душе перед своей женой Манешей и всей семьёй. А вина-то была большой…

Дело в том, что накануне был день Николая Угодника. Ну как было ему не угодить? Вот и угождал дед бражкой с друзьями да по-соседски в свой день рождения, а потом назавтра, а ещё и послезавтра. Короче, всё одно к одному.

«Ох, – подумал дед, – Николаю „угодил“, а вот Манеше нет».

Долго бродил вдоль берега, наконец обрадовался:

– Ну, вроде подходящая льдина!

С помощью лома дед подвинул её на подстил, привязал дуги и быстро-быстро поехал к дому, уговаривая Орлика:

– Ну, ты уж постарайся, милой, в горку, знаю, тяжело тебе. А мне, думаешь, легко? Видишь, чёрт попутал, да и Манеша тоже хороша – как сделает браженку – ну не оторваться! Она, милый, она во всем виновата, бражка эта, а мы вот теперь с тобой расплачивайся. Ну, я тебе сразу, прямо сразу, как спущу лёд, дам пригоршню овса, нет – две. Давай, милой, немного осталось в гору, а дальше прямо пойдём. Вот молодец, всё понял. Ты для меня всё: и надёжа, и помощниче, а если я тебя иногда подстёгиваю бичиком, прости. Бичик-то ведь тоненький, да я и не крепко, а так чтобы разговор поддержать, чтоб тебе не скучно было одному. Я ведь тоже многое прощаю тебе.

Вот с такими причитаниями дед подъехал к дому. Его жена, Манеша, уже поджидала, отворила тяжёлые ворота, положила руки под фартук и стояла, поджав губки.

– Вишь, Манеша, – оправдывался дед, – эта оказалась ещё лучше, так что не зря я три дня угодничал, он, Угодник-то, мне и помог. Закрывай ворота, чтоб никто не видел, что дед у тебя вдогонки живёт.

В доме всё было негласно поделено. Дед никогда не касался чугунков, ухватов. Даже дрова приносила Манефья Михайловна, зная заведомо, какие ей сегодня будут нужны: в морозы – берёзовые, хлеб испечь – сосновые, были даже еловые, чтобы летом протопить ими печь, прочистить печные колодцы и трубу, для разжигания самоваров шёл уголёк из осинки.

Деду же принадлежало конное хозяйство: сани, таратайки, телеги и вся утварь для езды. Он был большой мастер по этому делу, содержал в колхозе всю лошадиную упряжь.

Но однажды и Манеша опростоволосилась. Бражку, после того как выстоится и наберётся хмеля, то есть покрепчает, разливали в трёх- и пятилитровые бутыли. Оставшуюся кашицу от ржаного хлеба выбрасывали, что Манеша и сделала. Сели они с дедом снять пробу домашней настойки. Сняли. Хороша! Захмелели. Потом непременно надо было полежать (закон деревни – отдыхать после обеда). А тазик с остатками за недосугом Манеша оставила на дворе. Отдохнув, вышла во двор, а там под навесом лежат дохлые курицы вместе с петушком – наклевались остатков. Манеша поняла, что причинила большой урон домашнему хозяйству, и, чтобы не пропадало добро, бросила кур на крышку погреба, то есть в холодок. Коленьку гневить в это время было нельзя. Манеша удалилась за печку, решила ждать подходящий момент, чтобы оповестить супруга, что курочек больше нет (и это в жаркий летний период, когда едят в основном окрошку с яйцами, и парунью уже не посадишь – поздно, а что делать?). Ну, погоревала-погоревала, набрала кипятка – ошпарить кур, чтобы легче было ощипывать, и тихо вышла во двор.