Она обязательно позвонит.

Она обязательно скажет, что с ней все хорошо.

Она обязательно попросит поскорее приехать и забрать ее в маленький городок.

Но пока незнакомая песня лилась из нее случайными словами, а салон теплел – можно было даже снять куртку. Он так же неприятно пах, но Марину это волновало все меньше. Она слышала улыбку Бабочки и смех Алексея. И почему-то представляла Ваню, сидевшего рядом: он задорно болтал ногами и покачивал головой, зажмурив инопланетные глаза. В кулаке он сжимал ключи – наверняка боялся потерять, – с которых свисал тот самый подвешенный за шкирку медведь. Марина попыталась рассмотреть брелок, но в этот момент машина резко затормозила, а через лобовое стекло в салон заглянул сердитый красный глаз светофора.

Сквозь затемненные окна – папа говорил, у них свое особенное название – новый город казался вечно спящим, будто заблудившимся в бесконечной ночи. Марина протянула ему руку, вплющила ладошку в холодную гладкость стекла. Город смотрел на нее, но не видел. Он выплевывал людей из дверных проемов и рычал машинами. «Я укушу, откушу, проглочу. Даже косточек не оставлю», – пугал Марину город. Но она бесстрашно делилась с ним теплом. И надеялась, что он его немножечко чувствует.

– Бургер хочешь? – вдруг отвлек ее Алексей. Он успел повернуться, когда зеленый кругляк отпечатал на его щеке свой свет.

– Мама говорит, это вредно, – взросло ответила Марина, приглаживая растрепавшиеся волосы. – От него потом живот болит.

– А ты, значит, не пробовала? – усмехнулся он, вновь отправляя машину вперед. – Всему вас, девки, учить надо. Как завещал котенок Гав: «Если осторожно, то можно». И не будете вы ни толстыми, ни вредными, ни больными.

– Трепло ты, Лешик, – устало вздохнула Бабочка, сминая и приподнимая пальцами свои кудри, отчего они обращались настоящими белыми барашками. Таких Марина часто рисовала в тетради – они играли с буквами.

– А не понравится – отдашь мне. Я голодный сегодня, как скотина.

Никто не ответил. Но и по молчанию было ясно: и Марина, и Бабочка согласились. Поэтому Алексей зарулил на парковку у темно-зеленого здания с опоясывающим его коричневым козырьком и скрылся за дверьми, оставив проголодавшихся пассажиров ждать его в теплом нутре машины. Бледный свет с потолка медленно поедало холодное утро. Марина удивлялась: когда солнце вставало в маленьком городке, к нему возвращались краски, чужой же город оставался серым, будто с выцветшей фотографии.

Когда Алексей вернулся, в его руках шуршали непривычно пахнущие пакеты. В них была непохожая на картошку картошка и круглые булки с котлетами в хрустящей бумаге. Одну из таких Марина робко взяла и осторожно, стараясь не шуметь, принялась разворачивать. Ей было страшно. Страшно и неправильно. Окажись рядом мама, обязательно отчитала бы – что берет еду немытыми руками, что питается не пойми как. У Марины горели щеки, а кусала она, крепко зажмурившись.

Но никто ее не отчитывал. И это тоже казалось неправильным.

– Ну как? – только и поинтересовался Алексей, отправляя в рот целую пригоршню картофельных палочек.

– Вкусно, – тихо ответила Марина, немножко стесняясь это признавать.

– А чего так неуверенно? – хохотнул он. – Вон, Геля за обе щеки уплетает. Довольная такая.

– Ой, помолчал бы, – недовольно бросила Бабочка и провела по губам мизинцем, смахивая крошки. Жест Марине очень понравился: она непременно попробует так же. Может, выйдет некрасиво, но лишь потому, что у нее нет белых ногтей, на которые садятся ненастоящие бабочки.

Свою еду Алексей положил на колени и тронулся, время от времени ныряя за картошкой. Марина же понемногу обкусывала полукруглую булку, сохраняя напоследок все, что лежит под ней. А когда на руках остался лишь сок от помидоров и белые пятна соуса, она принялась облизывать ладони, изредка поглядывая в зеркало над лобовым стеклом и надеясь, что Алексей не видит. Бабочка же вытирала пальцы влажными салфетками.

Совсем скоро машина замерла у невысокого синего бордюра, рядом с домом, в котором Марина насчитала девять этажей. Под окнами ютилась стоматология (если надпись, конечно, не врала), выглядевшая нелепо: ее словно вылепили из остатков пластилина и приклеили к стене из оранжевого кирпича. Марина вздрогнула и принялась тереть зубы рукавом: она не чистила их целый день, у нее даже щетки с собой не было.

– Ты что делаешь? – возмутилась Бабочка, поймав Марину за странным занятием.

– В порядок себя приводит, – объяснил Алексей, зашуршав пакетом. Видимо, пытался найти завалявшиеся на дне картошины.

– Я тебе щетку куплю. – Бабочка скривила лицо и на мгновение стала некрасивая. Но брови снова обернулись белыми дугами вместо острых углов, а поджатые губы расползлись в улыбке. – Ты же в поезде спала. Куртка вся грязная. – На этот раз она не ругалась, а говорила мягко, как переживающая мама.

– Я могу метнуться быстренько. Глазом моргнуть не успеешь! – Алексей ловко щелкнул пальцами. – Еще и торт принесу. К чаю. Маргарита Станиславовна…

– Выгонит она тебя. – Бабочка не дала ему договорить. – Сам знаешь, что ты ей не нравишься. Потому что ты, Лешик, трепло.

– Трепло с тортом, – заметил он, заглушая машину. Та чихнула и, выдохнув, перестала урчать довольным котом. – Вылезай, Мариш. Видишь, не хотят меня пускать. Ну ничего, еще увидимся же, да?

– Да, – не слишком уверенно сказала Марина, вовремя опустив голову, чтобы не видеть его улыбку, которая каким-то чудесным образом вмиг лишала выбора.

Закинув мусор в рюкзачок, а рюкзачок – на плечи, Марина встала. Лежавшая на коленях шапка, о которой она благополучно забыла, упала прямо в оставленную сапогами лужу. Завязки свернулись двумя грустными спиральками. Марина наклонилась за ней, сгибаясь под тяжестью рюкзачка, подняла двумя пальцами за цветок – и вдруг заметила что-то прямо рядом с пассажирским креслом: небольшое, непонятное, явно застрявшее. «Наверно, Алексей потерял», – подумала Марина, потянувшись за вещицей. Она собиралась уже открыть рот, радостно сообщить о находке, которую с трудом удалось вытащить, – но так и не смогла заговорить.

– Ну чего ты там застыла? – обратилась к ней Бабочка, приоткрывшая дверь и высунувшая на улицу свои красивые сапоги с ремешками.

– Да вот, шапку уронила, – промямлила Марина. – Прямо в лужу.

– Ничего, постира-аем. – Бабочка зевнула, совсем не изящно потягиваясь.

Марина стояла недвижно. Рюкзачок пытался придавить ее к земле. А в ладошке лежал подвешенный за шкирку медведь с тонкой порванной цепочкой, торчавшей из головы.

Замок опасно клацнул рядом с Бабочкиными пальцами, и дверь ввалилась внутрь.

– Ты только не бойся, – предупредила Бабочка, проталкивая Марину вперед, в темный узкий коридор.

Квартира чем-то напоминала их дом в маленьком городке. Пока Марина топталась на коврике с вежливой надписью, стряхивая грязный снег с сапожек, она успела рассмотреть бежевые обои с белым узором: кое-где они выцвели, а по углам у самого потолка свернулись в рулончики. Тяжелый шкаф – из-за него коридор казался еще уже – будто стоял здесь со времен, которые папа тепло звал советскими. Марина их не застала, но вещи там делались крепкие, великанские. И скрипучие. Так и шкаф тихо завизжал поросенком, когда Бабочка скормила ему Маринину куртку.

– Ангелиночка? – Голос хозяйки шкафа тоже скрипел, но из комнаты, дверь в которую заменяли деревянные висюльки. Такие обычно охраняли вход в кухню и трещали, когда их раздвигали в стороны.

«Как вша», – недовольно бурчала бабушка, стоило маме появиться из кухни, затрещав точно такими же висюльками. Конечно, мама воспринимала эти слова на свой счет и обижалась.

– Да сиди ты, – недовольно бросила Бабочка, и в этот момент ее движения заострились: она резко дернула язычок молнии вниз и стряхнула с себя куртку, будто та очень сильно ее разозлила. – Хоть на этот раз не забыла, как меня зовут, – сказала она еще тише, чтобы не слышала хозяйка шкафа.