– А как же я могу-то? Как могу-то сидеть, когда Ангелиночка, дочечка моя, приехала?
Из-за поворота, треща висюльками, вышла маленькая женщина. Она вся была в складках кожи, чем напоминала Марине забавных собак-гармошек. Она носила черный в ярких узорах и таких же ярких дырках халат, белые гольфы и слишком большие тапочки, которые шлепали при каждом шаге. А ее седые волосы походили на облако – совсем как у Бабочки.
– Ой, а ты и не одна! – удивилась Маленькая Женщина и громко хлопнула сухими морщинистыми ладонями, после чего сильнее закуталась в халат, в дырках которого проглядывали старые коленки.
– Здравствуйте, – сказала Марина, вспомнив о вежливости. Она уже расстегнула сапожки и поставила их рядом с Бабочкиными, красивыми и взрослыми.
– Ма-ам, – устало протянула Бабочка, заправляя кудряшки за уши: только сейчас Марина заметила, какие они круглые и как торчат в стороны, зато из мочек росли тяжелые цветы, оттягивая их вниз, – это Марина. Андрей Геннадьич попросил за ней присмотреть.
– Тьфу ты. – Тонкие, почти незаметные брови Маленькой Женщины медленно поползли к переносице. – Сдался он тебе, этот Геннадьич? Он же старый! У тебя же был хороший… этот, как его… Никитка. Шустрый такой, рыженький. Он еще ногой стучать начинал, когда нервничал.
– Во-первых, не Никитка, а Олег, – поправила ее Бабочка, протянув Марине ладонь, за которую та тут же схватилась, – во-вторых, не стучал ногой, а пальцами щелкал, а в-третьих, не у меня, а у Аньки. Анька, помнишь? – Она повысила голос, мгновенно обронив терпение, когда ей не ответили: – Сестра моя!
– Коза. – Маленькая Женщина дернулась, напомнив куколку на ниточках, и посмотрела на Марину: сощуренные глазки в паутине морщинок глядели недобро, как пуговицы у старого плюшевого мишки, казавшегося из-за густой шерсти вокруг них вечно хмурым. – А ты не пугайся, деточка, – ласково прошамкала она, и ее пластилиновое лицо смялось. Губы приподняли уголками щеки, опустились белесые брови. Маленькая Женщина вмиг забыла про какую-то козу.
Голый пол холодил ноги – даже теплые колготки не спасали. Он состоял из множества мелких дощечек, сходившихся под углом и напоминавших бесконечно длинные лысые елки. Их изрядно погрызло время, оставив после себя темные продолговатые пятна. Будто в квартире жили, но совсем не любили ее. Марина боялась сделать шаг, поэтому так и стояла, теребя свободной рукой шнурок на вязаной розовой кофте. Как же его хотелось взять в рот и помусолить, но за это мама давала по рукам и называла Марину невежливой. А она не хотела плохо выглядеть перед Бабочкой и Маленькой Женщиной.
– Не стесняйся. – Бабочка легонько сжала Маринину ладонь своей потеплевшей рукой. – Это мама моя, Маргарита Станиславовна. В прошлом – балерина.
– Можешь звать просто бабушкой, деточка, – сказала Маленькая Женщина, вновь приподняв свои морщины улыбкой. Иногда она свистела, когда язык показывался между губ. Родная Маринина бабушка так не умела, а еще она держала зубы в миске. Возможно, миска Маленькой Женщины просто потерялась. Или сбежала, такая же нелюбимая, как и вся квартира. – Пойду чайник поставлю. Могла бы и предупредить, что приезжаешь, – с укором бросила Маленькая Женщина и скрылась, затрещав напоследок висюльками.
И стоило только ей пропасть, как Бабочка опустилась рядом с Мариной на одно колено. Она принялась взбивать Маринины волосы, пытаясь, видимо, превратить их в подобие своего белого облака. Но те были слишком тонкими. Мама вечно напоминала об этом, заплетая Марине два низких хвостика – их она обзывала крысиными. Но, глядя на мамину длинную косу, на папин вихор, Марина думала, что обязательно распушится, только позже.
– Она немного не в себе, – зашептала Бабочка, стряхивая с Марины невидимую пыль и поправляя ее теплую юбку, застежка которой съехала набок. – Так бывает, когда память начинает подводить. Очень сильно. – Эти слова Бабочка особенно выделила, будто желая отпечатать внутри Марининой головы. – Она путает имена и может заблудиться, если пойдет гулять одна. За ней, конечно, приглядывают соседи, но это не всегда помогает. Понимаешь? – Марина кивнула, хотя не поняла ничего. – Так вот, я хотела попросить, пока ты тут, можешь последить за ней? Она тихая, но иногда плохо слышит, отчего…
И вдруг захрипело, зашумело на кухне, и оттуда полился густой – теперь Марина, кажется, поняла смысл этого слова – мужской голос. Он тянул букву «о», будто позабыл остальные, и его это нисколечко не смущало. Марина потянулась к ушам, а Бабочка подбоченилась, поднялась резко на длинных ногах. Марина удивленно уставилась на острые стрелки на ее белых брюках. И ни единого залома, ни единого пятна, в то время как Маринины колготки угрожали вот-вот порваться на больших пальцах.
– Мама! – прикрикнула Бабочка, заглядывая на кухню. – Выруби ты уже это радио!
– Так не слышно же, – отозвалась Маленькая Женщина, когда мужчина перестал надрываться.
У родной Марининой бабушки, маминой мамы, дома тоже стояло трескучее устройство, которое любило жевать виниловые пластинки. Оно издевательски щелкало иглой, донельзя искажая песни из мультфильмов. И в то время как мама с теплом доставала большие конверты из плотной бумаги, на которых были утратившие со временем цвет Львенок и Черепаха или Паровозик из Ромашково, Марина судорожно искала отговорки, только бы не слышать шипящий и дрожащий женский голос, проникавший под кожу и покалывавший кончики пальцев. Но если дома, в маленьком городке, Марина могла сбежать на улицу, придумав себе дело, – например, убрать кроличьи какашки и поменять воду в поилке, – то здесь ей придется слушать надрывающегося мужчину, ведь одну ее вряд ли выпустят даже в магазин.
Впрочем, рядом с Бабочкой мужчина притих, а мгновенье спустя и вовсе замолчал. Зато ее голос зазвучал громче.
– Вот поэтому ты и глохнешь! – возмущалась она.
Заглянув в кухню сквозь висюльки, Марина увидела, как Бабочка угрожающе нависла над Маленькой Женщиной, отчего та стала казаться еще меньше.
– Хорошо хоть, вещи в окно выбрасывать перестала, – устало выдохнула Бабочка и осела на скрипучую табуретку у окна. – И к соседям стучаться. – Из нее разом вышла вся злость. Залитые молочным светом кудряшки перестали блестеть.
Кухня была квадратная, с большим окном во всю стену. Белый подоконник пустовал. Там, где у мамы с бабушкой рядками стояли цветочные горшки, лишь сиротливо лежала забытая желтоватая газета. Места здесь было непривычно мало – всего-то на одну хозяйку или четырех гостей. Вместо стульев небольшой тонконогий столик окружали накрытые лоскутными чехлами табуретки. И, пусть под рукомойником возвышалась гора немытой посуды, вокруг царила чистота – ни пылинки. Сюда будто приходили лишь затем, чтобы погрустить над песнями хриплоголосого мужчины по радио.
– Заходи, чего встала? – Пусть прозвучало невежливо, раздраженных ноток в голосе Бабочки больше не было.
Марина зашла, мягко ступая на носочках, чтобы не издать лишнего звука и не спугнуть витавшее в кухне настроение. Оно – Марина знала по бабушке и маме – у взрослых очень уж напоминало белку, готовую вот-вот сорваться с места и маленькой рыжей пулей взлететь вверх по дереву. Вот только на смену безобидному зверьку обычно приходило существо больше и опаснее. Оно валило на Марину мелкие проступки, даже грязную плиту, к которой она могла и не приближаться вовсе.
Табурет скрипнул. Марина села и поерзала. Квартира Маленькой Женщины всячески пыталась показать Марине, что чужая тут она, – поэтому дула из оконных щелей холодным ветром и приклеивала белые колготки к линолеуму.
После темной и тесной прихожей, будто приехавшей за Мариной из маленького городка, кухня казалась неестественно новой, вырезанной со страниц маминого любимого журнала про ремонт. Но Марина не могла насладиться ее безупречной белизной: взгляд вечно падал на пол – к прилипшим белым колготкам и крохотному пятнышку, которое она поначалу не заметила. Именно в этом пятнышке было столько глупого взрослого несовершенства, что Марине стало не по себе. Как в день, когда мама в первый и единственный раз отвела ее в детский сад. Тщательнее присмотревшись, Марина неожиданно для себя поняла: таких пятнышек-несовершенств тут много.
