Идентичность, существующая между моим воображением и моими героями, несомненно, соответствует моей собственной духовной структуре. Через посредство своих героев я комментирую, критикую и пытаюсь определить свои отношения с внешним миром. Я сказал бы даже, что через их посредство я ищу самого себя, что ради постижения сути жизни я с их помощью проникаю в толщу жизненных событий и разыскиваю тот эликсир, что питает каждого отдельного человека, твердо считая при этом, что ферментом современного общества являются идеалы коммунизма.

Октябрь 1972 г.

Бухарест

ПОЖАРЫ

Теплый октябрьский день… Тихо… Усталая и тяжелая тишина повисла над улицами… Языки пламени обагряют на горизонте небо, заволакивают его дымными космами…

Юноша идет медленно, держа в руке небольшой чемодан и перекинув через плечо дождевик. Он изнурен, весь в поту и то и дело останавливается, чтобы перевести дух. Он худ, бледен, с кругами вокруг глаз, после недавно перенесенной болезни. В больнице он получил письмо… Его дядя, сельский учитель, приглашал к себе подлечиться на свежем воздухе. Он, конечно, согласился. Поездка на поезде оказалась более тяжелой, чем он предполагал, и Пауль сошел на перрон, шатаясь от усталости. Село, где жил дядя, было в сорока километрах, но обычный рейс местного поезда по каким-то непонятным причинам был отменен, и ему посоветовали попытаться уехать на автобусе.

За металлическими оградами красовались элегантные виллы, увитые плющом. Они выглядели пустыми, покинутыми. Хозяева бежали. Изредка попадались прохожие. Иногда он, как загипнотизированный, вглядывался в оранжевое зарево пожара. Да, это был пожар… Добрался до небольшой площади, почувствовал себя плохо, закружилась голова. Знаком подозвал извозчика и сел в пролетку.

— Вы больны, сударь…

Пауль не ответил.

— А откуда вы приехали? — снова спросил извозчик.

— Издалека.

Лошадь лениво цокала копытами, колеса с грохотом и скрипом катились по мостовой.

— И фабрика сгорела, — бормочет извозчик, — а сейчас горит четырехэтажный дом. Ничего не поймешь. Будто сами загорелись… — ехидно хмыкает он.

В центре они остановились, и дальше Пауль пошел пешком.

Горящее здание дымило где-то рядом. Клубы дыма поднимались к небу. За углом Пауль увидел пожарников в касках и брезентовых робах. Они лихорадочно тащили шланги, лили воду, устанавливали вдоль стен лестницы. Много молодых ребят в гражданской одежде помогали пожарникам, тоже тянули пожарные рукава, волокли огнетушители, взбирались на крыши соседних домов, через разбитые окна заливали огонь в помещениях. Кругом грохотало, люди кричали, охрана оттесняла назад группы любопытных.

— Проходите, проходите…

Пауль стал искать автобусную станцию. Его направили по улочке, идущей параллельно той, где находилось здание городского управления. Он увидел издали старую, ободранную машину, которая словно навечно застыла у тротуара. Несколько пассажиров покорно ожидали, сидя в тени на багаже.

— Сломался двигатель, — объяснил ему кто-то.

— И никто его не чинит?

— Шофер ушел за частями в мастерскую.

Пауль поставил чемодан на землю. Веки были будто налитые свинцом. Он сейчас спал бы неделю, не просыпаясь, без еды и питья. От слабости юноша был весь мокрый, рубашка промокла насквозь на спине и на груди. Он растянулся прямо на тротуаре, положив голову на чемодан. Задремал. Сколько времени прошло, не помнит. Разбудили его взволнованные голоса.

— Вставай, парень! — Какая-то крестьянка трясла его за плечо. — Проснулся? Слава богу, едем.

В машине он втиснулся на последнюю скамью. Женщина вытащила из узелка хлеб и сало. Угостила и его, жалостливо и сочувственно разглядывая юношу. Ее лицо было изборождено глубокими морщинами. Вздохнула…

— Ох, тяжкие времена!..

Автобус трясло, как в лихорадке: танки и военные машины разбили асфальт, дорога была вся в ямах и завалена камнями.

Пассажиры сонно клевали носом, лениво перебрасывались словами. До Пауля смутно долетел тревожный разговор о бандитских налетах. Смеркалось. Сбросив оцепенелость, он посмотрел на часы: уже семь вечера. На горизонте открывались во всей своей зеленой и медной красе поросшие лесами горы. Небо было окрашено в красные тона. На первой остановке ему надо было выходить.

— Будет ветер и дождь, — сказала женщина.

Пауль поблагодарил ее и, с трудом протиснувшись к выходу, выпрыгнул из машины.

Перешагнув через канаву, он постучал в высокую калитку. Спросил, нельзя ли нанять подводу до Секу. Хозяин внимательно выслушал и попросил его подождать на завалинке. Он довольно быстро вернулся в сопровождении парнишки по имени Петрикэ.

— О цене с ним сговоритесь.

Однако парнишка денег не захотел брать. Он знал учителя и готов был отвезти Пауля в Секу задаром.

— Ваш дядя хороший человек, — подтвердил и крестьянин.

Петрикэ подогнал подводу, усадил Пауля рядом с собой на доску. Лошадь с места пошла рысью. Дорога, темнеющая в сгущающихся сумерках, вилась среди полей спелой кукурузы. Извилистая линия холмов терялась в фиолетовом закате. Скоро поля кукурузы кончились, и их встретил сильный лягушачий хор.

— К болоту подъезжаем, — пояснил Петрикэ.

Громкое кваканье заглушало все другие звуки, победоносно разносясь по равнине, уже погруженной в ночь. На небольшом бревенчатом мостике лошадь замедлила бег.

— Это рукав озера, — опять заметил Петрикэ.

Но Пауль не видел ничего, кроме заболоченного оврага.

— Туда дальше большая вода, — указал Петрикэ.

Густая роща тянулась по противоположному берегу болота, огражденного плакучими ивами — застывшими и хмурыми. Петрикэ прошептал:

— Здесь мой дедушка неделю назад встретил одного человека из банды Милитару… У него был наган, и он приказал дедушке отдать муку… Дедушка муку вез.

Какая-то птица метнулась справа, чуть не задев их.

— Летучая мышь, — засмеялся Петрикэ.

Дорога вилась, еле различимая в темноте.

На другой день утром Пауль поднялся поздно. Накануне вечером он почти не говорил с дядей. Тетя поцеловала его в лоб и проводила в комнату. Усталый, он отказался от ужина, выпил только два стакана воды и лег спать.

Вдохнув всей грудью, он отбросил одеяло, встал и начал одеваться, оглядывая комнату. Она была обставлена просто: стол, шкаф, плетеный половик, этажерка, заставленная книгами.

Тетя Ортенсия постучала в дверь и позвала завтракать.

— Отдохнул?

Она поджарила ему яичницу, налила чашку молока. Пауль ел медленно, не торопясь. Потом вышел во двор. Двор был обширный, поросший травой, цветами; изгородь отделяла его от огорода и фруктового сада. На краю огорода журчал ручей. За ручьем начиналось поле.

Все это было знакомо юноше с детства. Он помнил густое ореховое дерево, на которое часто взбирался и под которым валялся после обеда на расстеленном одеяле. Вот и дерево — его листья все так же шелестят, как и раньше. Он дружески похлопал дерево по старой, потрескавшейся коре. Еще помнил он чабанскую собаку с длинной белой шерстью в черных пятнах, звали ее Молда. По-видимому, околела. На крыше сарая дядя хранил удилища. Все было на месте. Даже поплавки и крючки были в порядке…

Листья с деревьев в саду уже начали осыпаться. Пауль остановился около блекло-зеленого пересохшего ручейка. Только чахлая струйка пробивалась, чуть слышно журча между камнями. Он присел на пенек. Хорошо! После долгих месяцев болезни и больницы, после лихорадочных волнений последних дней он очутился наконец в тихом оазисе, наедине с небом, с землей, с книгами из дядиной библиотеки. Солнечный луч, проскользнув сквозь ветви, играл на его груди.

Дядя вернулся к концу дня.

— Я был в волости по школьным делам, — извинился он.

Он поседел. Две глубокие морщины прорезали его лицо вокруг рта. Кожа рук загрубела и вроде задубела. Только глаза не изменились — остались такие же зеленые и живые.