— Не смотри так, — все еще спокойно остановил его Мэкицэ. Он перестал давить виноград и принялся мыть ноги в корытце с водой, принесенном Тией. — Где это написано, что я непременно должен вслед за вами вступить в коллектив? Выходит, коли вы прыгнете в колодец, то и я должен?

— Так вот что значит для тебя коллективное хозяйство… колодец?

— Нет, пока еще ничего не значит! В таких случаях нельзя идти на поводу, — уже мягче проговорил Мэкицэ, стараясь успокоить инвалида. — Каждый должен поступать по своему разумению. Никто не может решить за тебя, как тебе жить.

— Вижу, что ты хорошо вызубрил урок, — презрительно пробормотал Доду.

— Ну, ты полегче, — повысил голос Мэкицэ, поняв, что инвалид намекает на Тию. Но сделал он это не для того, чтобы защитить ее, а чтобы не подумали, что он под каблуком у жены. — Почему ты считаешь, Доду, что я не могу сам рассудить и позаботиться о себе?

— И так все ясно, — проворчал инвалид.

— Гляди, пущу в тебя этим корытом, — взбеленился Мэкицэ. — Ты, видно, вздумал, что кто-то другой может решить за меня это дело?! — Мэкицэ вынул ноги из корыта и зашлепал босиком к инвалиду. — Неужто ты вообразил, что я отдам свою землю? Ведь после этого мне останется только побираться или бегать, как Бумбу, от одного к другому в поисках работы — к Бобейке или к Илие Цигэу? Ведь я уже испытал это прежде… Знаю, чем это пахнет, и врагу не пожелаю попасть в такой переплет.

— Выходит, мы окончательно одурели и хотим снова стать холуями, — вспылил Доду.

— Это ваше дело, — спокойно ответил Мэкицэ, — но землю я не отдам.

Только теперь Тэнэсаке будто встряхнулся от сна.

— Так ведь речь не идет, чтобы ты ее отдавал, товарищ Мэкицэ.

— Знаю я, каковы дела, товарищ Тэнэсаке… Читал… Да ведь все равно отдавать надо, а на это я не пойду.

— Так вот, значит, каковы дела, — скорее для себя повторил Тэнэсаке. — Ладно. Выберу как-нибудь время, зайду к тебе, и обсудим все вместе.

— Приходи, товарищ Тэнэсаке… Только толку от этого не будет.

Инвалид все еще не мог себе представить, что с этой минуты Мэкицэ расходится с ним. Он взял его за локоть и резко повернул к себе.

— И ты это серьезно? — спросил он приятеля, глядя на него широко раскрытыми глазами.

— Неужто стану дурака валять, как Киилэ рБумбу?

Так закончился тогда их спор. Мэкицэ снова с трудом оторвался от мыслей, словно вынырнул из стоячей воды. Тия все еще была настороже и зорко следила за происходящим. Кирилэ и Минэ Пуйя снова не прочь были выпить. Мэкицэ, высоко подняв кувшин, налил им, будто стараясь плеском вина расшевелить их.

— Расскажи, Кирилэ, — заговорил он с усмешкой, — как тебя записали?

— Знаешь ведь, — ухмыльнулся великан.

— Знаю, да хочу еще раз послушать.

Тия вздрогнула в тени, и лицо ее немного оживилось. Она не могла понять, почему Барбу так нравилось выслушивать эту историю, но все же заинтересовалась. Кирилэ Бумбу вдруг ожил, будто и не пил, он расплылся в улыбке, осветившей круглое, как полная луна, лицо.

— Ну ладно! — согласился он, обрадованный, что может доставить Мэкицэ это удовольствие. — Ночью мы рубили с тобой кукурузные стебли, днем я лег поспать и проснулся лишь к вечеру, чтобы снова пойти на работу. Только вышел на порог, гляжу, а во двор ко мне входят Доду, Георге Влад и Тэнэсаке. Тэнэсаке надвинул шапку на глаза и, как всегда, дремал, Георге Влад весь сиял, словно в гости пожаловал, а за ними ковылял Доду. Как увидел я их, сразу понял, что они пришли насчет коллектива. «Ну постой, думаю, я вас сейчас охлажу, слишком вы уверены в себе». И даже не стал вставать с завалинки. Присели они рядом и улыбаются. Только этот увалень смотрел на мой пустой двор и, наверное, думал про себя: как только он сводит концы с концами? «Посмотрим, куда денется ваша улыбка», — говорю я себе и встаю с завалинки, руки в карманах. А Дида прилипла к окну и таращится, навострив уши. — «Товарищ Кирилэ, — говорит Тэнэсаке, радостно глядя на меня. — Слышал, что ты хочешь записаться в коллектив». — «Не знаю, — отвечаю, — что вы там слышали, но я никогда этого не говорил». — Ха! Ха! Ха! — расхохотался Кирилэ. — Все они подскочили, будто их шилом в зад кольнули, побледнели, заерзали по завалинке, потом переглянулись. «Как, — взбрыкнулся Доду, — да ты же сам мне говорил!» — «Ну и что же, может, и говорил, когда туго было, а теперь подрабатываю, и мне хватает». — «Товарищ Кирилэ, — пустился елейным голосом прорабатывать меня Георге Влад, — коллективное хозяйство такое да сякое, — одним словом, манна небесная и спасение от всех бед». — «Брось, — говорю я ему, — не студи понапрасну глотку, знаю я эти песни. Коли угодно, сам пойду вместе с вами распевать их, как на колядах… Знаю, да не хочу». — «А ну кончай, — насупился Георге Влад. — Знаешь, как у него получается, когда он хочет пустить ребятам пыль в глаза. У кулаков побывал и сразу повернул, пошел на попятный». — «Нет, — говорю, — у меня, дурака, своя башка на плечах, и пусть никто не пытается повернуть ее, все равно не получится, слишком большая она да тяжелая».

Кирилэ Бумбу снова расхохотался, да так, что вместе с ним затрясся стул и чуть не весь дом. И только в тишине, наступившей после его здорового громкого смеха, снова послышался шум дождя, барабанившего в окно. Лицо Мэкицэ расплылось в улыбке, прояснились глаза и у Минэ Пуйя, оторвавшегося от своих мыслей. Только Тия, хотя и успокоилась немного, оставалась настороже, недоумевая, чему они радуются.

— Так вот, стою я, значит, посреди двора с тайной мыслью разыграть этого Доду. Тэнэсаке снова повел своим сонным взглядом над двором далеко за село. И тут выскакивает эта дурочка Дида и орет во всю глотку, что мы запишемся. — «Твоя воля, — говорю я ей, — да только из одной плошки со мной больше есть не будешь». — «Выходит, ты нам враг, Кирилэ, — встал Доду. — Подожди, еще на коленях приползешь в коллективное хозяйство… Пошли, товарищ председатель», — говорит он Георге Владу. И оба зашагали к воротам. Но Тэнэсаке с места не сдвинулся. «Я, — говорит, — не могу поверить, чтобы ты так переменился… Коли такие, как ты, не пойдут в коллектив, тогда кому же идти». Тут он протянул мне руку на прощанье, — многозначительно поднял палец Бумбу, и я воспользовался этим и хлоп ему в ладонь заявление. Ведь целый месяц, с тех самых пор, как он приехал к нам в село, таскал эту бумагу в кармане. «Я, — говорю, — от всего сердца вручаю вам заявление. Быстро же вы человеку приговор выносите, — крикнул я вслед Доду и Георге Владу. — Слова сказать не дали — и за ворота. Пусть, мол, остается по уши в грязи и нищете, пусть только нам хорошо будет!» — «А мы уж решили, что ты спятил», — сказал Доду и засмеялся. Захохотал и Тэнэсаке, схватившись руками за живот, и только Георге Влад так и ушел, насупившись, видно, слишком долго студил глотку, когда старался просветить меня.

— А зачем ты это сделал? — с недоумением спросила Тия.

— Чтобы немного расшевелить их, — пробормотал Кирилэ. Язык у него заплетался, но в голове сохранились еще проблески мыслей. — Кроме того, мне захотелось, чтобы и меня попросили. Почему бы им и меня не попросить немного?!

И Бумбу улыбнулся с достоинством, которого Тие тоже не дано было понять.

— Может, и в самом деле неплохо в этом коллективе, — пробормотал Мэкицэ, чтобы не портить настроение Бумбу… — Для тебя он вполне подходит, Кирилэ… Но для меня…

Потом Кирилэ Бумбу совсем опьянел. Все окружающие предметы виделись ему теперь плавающими в волокнистых, похожих на вату облаках. Возможно, доконала его не выпивка, а ночь, проведенная у котла. Руки больше не тянулись к стакану, голова склонилась на плечо, и он заснул, уткнувшись подбородком в грудь. Когда Бумбу внезапно просыпался, то видел все вокруг как в тумане и, продолжая улыбаться, бормотал что-то заплетающимся языком, оживляя нависшую тишину. Минэ Пуйя тоже перестал пить. Он еще держался и, погруженный в невеселые думы, что-то напевал себе под нос. Барбу Мэкицэ, поглощенный своими мыслями, оставался, возможно, таким же трезвым, как Тия, не разрешая себе выпить лишнего. Он поднялся, встряхнул Кирилэ, сказал ему, что пора уходить. Тот принялся было искать свою бутыль, но Тия кинулась вперед и остановила его.