Процитируем сразу же несколько строф из стихотворения Ивана Сурикова «В степи» (1869), упомянутого во второй строфе стихотворения Высоцкого: «Кони мчат-несут, / Степь всё вдаль бежит, / Вьюга снежная / На степи гудит. / Снег да снег кругом, / Сердце грусть берет, / Про Моздокскую / Степь ямщик поет… / Как простор степной / Широко-велик; / Как в степи глухой / Умирал ямщик».
Сходство ситуаций во всех трех текстах очевидно. Между тем в стихотворении Сурикова, ставшем впоследствии народной песней, герой-ямщик поет о другом ямщике, замерзшем «в степи глухой». Высоцкий же упоминает этого, поющего, ямщика. Так что ситуация повторяется.
Однако, оценивая действия замерзающего ямщика («бросил кнут»), Высоцкий включает их в свою систему образов, вкладывая в них новый — символический — смысл: раз кони в творчестве Высоцкого являются олицетворением судьбы, несущей человека по жизни, то действия того ямщика из стихотворения Сурикова приобретают в стихотворении «Снег скрипел под мной…» образный, фигуральный характер, как и в «Конях». Потому и построено это стихотворение по принципу чередования строф, в которых лирический герой говорит о себе (о том, как он идет по снегу), со строфами, в которых говорится о ямщике из песни Сурикова (о том, как он не хлестал своих лошадей), что на уровне подтекста и ходьба по снегу, и гонка лошадей — это лишь разные образы жизни. И в стихотворении Высоцкого сравниваются образы жизни лирического героя и ямщика (кстати, в образе ямщика лирический герой уже выступал в «Смотринах»: «И я запел про светлые денечки, / Когда служил на почте ямщиком»).
Метафорически переосмысливается и сама ситуацию «замерзания» в суриковском стихотворении: ямщик замерз в холодной, «заснеженной» атмосфере страны. Высоцкий переносит образ снежной вьюги из той песни в современную ему советскую эпоху и придает ей символический характер. Как известно, образы вьюги и заснеженной, обледенелой России часто встречаются в его поэзии: «Кончилось лето, / Зима на подходе, / Люди одеты / Не по погоде» /3; 155/, «Куда я, зачем? — можно жить, если знать. / И можно без всякой натуги / Проснуться и встать, / Если мог бы я спать / И петь, если б не было вьюги» /1; 264/, «Следы и души заносит вьюга» /2; 115/, «За окном — / Только вьюга, смотри, — / Да пурга, да пурга…» /2; 605/, «Знаю я ту вьюгу зимы, / Очень шибко лютую!» /3; 53/, «Сигналим зря: пурга, и некому помочь!» /3; 234/, «Сквозь пургу маячит свет» /3; 279/, «Все пейзажи в январе — пустыри, / Снег метет к двери. / Всю ночь до зари / Подбираются сугробы к двери <.„> Холода всю зиму подряд / Невозможные!» /3; 150/, «Снег удлинил в два раза все столбы, / А ветер сбросил мощь свою со счетов» / 3; 157/, «Холодно, метет кругом: я мерзну и во сне, / Холодно и с женщиной в постели… / Встречу ли знакомых я — морозно мне, / Потому что все обледенели» /1; 242/, «В порт не заходят пароходы, / Во льду вся гавань, как в стекле. / На всей планете нет погоды — / Похолодало на земле» /2; 584/, «Гололед на Земле, гололед, / Целый год напролет гололед» /1; 245/, «На дворе уже не осень, / Скоро стану льдом боюсь» /1; 331/, «И души застыли под коркою льда» /3; 123/.
Поэтому лирический герой хочет взломать этот лед: «Лед надо мною, надломись и тресни!» («И снизу лед, и сверху — маюсь между…», 1980), «Я взламываю лед и прохожу Певек» («Километры», 1972), «Свет впереди! Именно там / хрупкий ледок. / Легок герой, — а Минотавр — / с голода сдох!» («В лабиринте», 1972’56). Да и о своей «маете между льдами» он уже говорил в черновиках «Человека за бортом» (1969): «И пусть не в море мой проляжет путь, / Путь преградят наземные торосы»[2571] [2572] (торосы — это нагромождения обломков льда).
Стоит также заметить, что метафорический образ льда встречался и до Высоцкого: «Смерть Сталина позволяет появиться и небольшим трещинам на толстом покрове льда, сковавшего страну»[2573].
Вернемся вновь к стихотворению «Снег скрипел подо мной…» и подытожим сказанное. Ямщик не гнал своих коней, то есть не ускорял свою судьбу, не жил в быстром, стремительном темпе, и поэтому замерз в ледяной атмосфере страны: «Он, хлеща лошадей, мог движеньем и злостью согреться, / Ну а он в доброте их жалел и не бил, и замерз».
А в концовке стихотворения проводится мысль, отражающая суть всей образной системы Высоцкого, связанной с конями: «Ах, ямщик удалой, — / Пьет и хлещет коней! / А непьяный ямщик — замерзает». Здесь представлены два противоположных способа жизни. Первый характерен, в частности, для самого поэта (а значит — и для его лирического героя). Чтобы не «заснуть» в ледяной и омертвелой атмосфере страны, чтобы не впасть в оцепенение и бездействие, нужно «похлестывать», ускорять свою жизнь, благодаря чему человек пробуждается от спячки и понимает, что надо действовать («Дай не лечь, не уснуть, не забыться!»).
Теперь вернемся к «Коням привередливым» и сопоставим их со стихотворением «Снег скрипел подо мной…». В «Конях» герой хочет напоить коней, но продолжает их хлестать. Здесь он хочет напоить коней или, иными словами, «споить» свою судьбу (то есть можно сказать, что поэт пьет сам), надеясь, что его «хлестание», которое он не может уменьшить, хоть ненамного замедлит его приближение к смерти.
А в стихотворении «Снег скрипел подо мной…» «ямщик удалой пьет и хлещет коней». При всем внешнем сходстве с «Конями» ситуация здесь совершенно другая. «Ямщик удалой», то есть авторский двойник, пьет для того, чтобы не «замерзнуть», и хлещет коней, чтобы «согреться», то есть «гонит» свою судьбу, намеренно ускоряя темп своей жизни[2574] — налицо резкое отличие от «Коней». К тому же в «Конях» он намеревается «споить» свою судьбу, а в стихотворении он пьет сам… Сравним также с двойственностью образа судьбы в песне «Погоня» (1974), где лирический герой, спасаясь от гонящихся за ним волков, обращается к коням: «Выносите, друзья, выносите, враги!». Друзья — потому что единственная надежда осталась на них, а враги — потому что они не смогли предвидеть нападение волков.
Но почему же все-таки лирический герой в «Конях» не может хлестать своих коней не так часто, как он это делает? Вот что говорил по этому поводу сам поэт: «Я иначе жить не могу. Если буду просто длить жизнь, просто небо коптить — так я жить не умею»[2575] [2576]. Но тут же вспоминается «Песня о Судьбе»: «Я ваньку валяю / И небо копчу». Это лирический герой говорит про те моменты своей жизни, когда ему удается «споить» и «закормить» свою судьбу, после чего он освобождается от ее опеки и начинает куролесить — «коптить небо», делать все, что ему вздумается. Но именно судьба лирического героя, хоть он и изнемогает под ее гнетом, направляет его действия, заставляя его исполнить свою миссию и «испить чашу» до дна. Как сказано в песне «Мне судьба — до последней черты, до креста…» (1977): «Только чашу испить не успеть на бегу, / Даже если разлить — все равно не смогу. / Или выплеснуть в наглую рожу врагу, — / Не ломаюсь, не лгу — не могу. Не смогу!»16!
Когда лирический герой избавляется от судьбы, то есть когда «судьбы нет», он, хотя и обретает свободу, но его жизнь не приближается к смерти и потому обесценивается, а когда «судьба есть», то появляется смерть, к которой эта судьба ведет героя, и жизнь тотчас приобретает ценность, так как каждое мгновенье становится на вес золота — особенно мгновенье такой короткой жизни, как жизнь Высоцкого.
Лирический герой хочет напоить коней, то есть «споить» свою судьбу, чтобы уйти от предопределенного ему скорого конца, но продолжает их нахлестывать, все время восклицая, умоляя: «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!». Иными словами: «Вы не смотрите, что я вас так хлещу — по-другому я не могу, потому что не умею жить иначе, но чувствую, что не выдержу этого темпа, и поэтому вы “хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!”».
