И в песне «Ошибка вышла», и в «Конце охоты» герои применяют к себе одинаковый эпитет: «Вот так нас, милых, эдак нас» /5; 397/ = «Усвоил я, милые, верьте» (АР-3-32); используют одинаковый глагол: «Сейчас прочту и распишусь / Под каждою страничкой» /5; 381/ = «Расписались: “Мы больше не волки”» (АР-3-26); и говорят о своем чутье: «…Больным, подорванным своим, / Но чутким существом»[1858] = «Чуял волчие ямы подушками лап». А из-за издевательств со стороны власти они оказываются окровавленными: «И горлом кровь, и не уймешь» = «Кровью вымокли мы под свинцовым дождем»[1859]; поэтому мечтают о возмездии: «Эй! За пристрастный ваш допрос / Придется отвечать!» = «Да попомнят стрелки наши волчьи клыки, / И собаки заплатят с лихвою» /5; 534/. При этом лирический герой предстает еще и одинаково разгоряченным: «Жар от меня струился, как / От доменной печи» = «И живот запылал, и припал я на наст» (АР-3-25); и разъяренным: «Я злую ловкость ощутил — / Пошел, как на таран» = «Да, мы волчье отродье, / Мы матеры и злы» (АР-3-23).
В первом случае герой выступает в образе бывалого зэка, а во втором — видавшего виды волка: «Я терт и бит, и нравом круг» = «Я — волк, я опасный, матёр и хитер» (АР-3-32). Поэтому в песне «Ошибка вышла» он косвенно сравнивает себя… с волком: «Хотя для них я глуп и прост, / Но слабо подымаю хвост» = «Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав». И в обоих случаях он совершает прыжок: «Я злую ловкость ощутил / И прыгнул, как марран» /5; 404/ = «Я скакнул было вверх, но обмяк и иссяк» /5; 535/ (сравним также конструкцию последней цитаты с первой песней: «Я было взвизгнул, но замолк»).
Однако перед лицом смерти герой думает не только о себе, но и о своих друзьях: «Скажите всем, кого я знал, — IЯ им остался братом!» = «Я кричу обезумевшим братьям моим, / Чтобы к лесу бежали за мною» (АР-3-34), «Я скликаю заблудшие души волков — / Желтоглазых собратьев моих» (АР-3-24).
Власть же играет с ними в прятки (как в прямом, так и в переносном смысле): «У вас, ребятки, не пройдет / Играть со мною в прятки!» = «Двуногие в ночь запалили костры, / Попрятались в огненный круг до утра» (АР-3-22); «В этом доме потаенном / В год и менее того / Хочешь — можешь стать Буденным, / Хочешь — лошадью его» (АР-11-52) = «Где-то вырыты волчие ямы — / Потайные ловушки для нас» (АР-3-29).
Вместе с тем герои говорят, что не уступают своим врагам: «Он дока, но и я не прост» /5; 392/ = «Хитро и старо, но и волки хитры» (АР-3-22).
В обоих случаях пытки и бойня характеризуются как игра, причем веселая (для власти, разумеется): «Кругом полно веселых лиц — / Участников игры» /5; 389/ = «И потеха пошла в две руки, в две руки» /5; 212/, «Собаки — участники глупой игры» (АР-3-23) (напомним, что такая же картина была в «Охоте на волков»: «Не на равных играют с волками / Егеря <.. > Улыбнулся и поднял ружье»). А лирический герой смеется в лицо своим мучителям: «Я ухмыляюсь красным ртом, / Как на манеже шут» /5; 85/ = «Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу» /5; 213/.
Такое же «веселье» представителей власти, истязающих лирического героя, наблюдается в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» (1973), которое содержит множество параллелей с медицинской трилогией: «И надо мной, лежащим, лошадь вздыбили / И засмеялись, плетью приласкав» (АР-14-192) = «Он веселел, входил в экстаз» (АР-11-39).
В стихотворении герой говорит: «Я лежал под светилом двуликим — / И топтать меня можно, и сечь» (АР-14-194), — а в песне «Ошибка вышла» ему «стали мять бока». Причем двуликие светила будут упомянуты и в «Диагнозе»: «Хорошо, что вас, светила, всех повесили на стенку, — / Я за вами, дорогие, как за каменной стеной», — но, несмотря на это, герой был заключен на два года в психушку.
Приведем еще несколько общих мотивов: «Я похож не на ратника злого, /А на старого злого шута» (АР-14-192) = А я гадаю, старый шут: / Когда же раскаленный прут — / Сейчас или потом?» /5; 80/; «Кольчугу унесли — я беззащитен / И оголен для дротиков и стрел», «Я лежал под светилом двуликим» (АР-14-194) = «Лежу я голый, как сокол» /5; 78/, «Мне усмехнулось со стены / Сердечное светило» /5; 401/ («оголен» = «голый»; «Я лежал» = «Лежу я»; «под светилом» = «светило»); «И надругались, плетью приласкав» = «Все рыжую чертовку ждут / С волосяным кнутом» (поэтому в «Разбойничьей» будет сказано: «Сколько веревочка ни вейся — / Все равно совьешься в плеть» «Сколько веревочка ни вейся — / Все равно совьешься в кнут\»); «Зазубрен мой топор, и руки скручены» = «Подручный — бывший психопат — / Вязал мои запястья», «Я брошен в хлев вонючий на настил» = «И вот мне стали мять бока / На липком топчане» (напомним, что в «Гербарии» лирический герой тоже лежал на настиле: «К доске пришпилен шпилечкой»); «Пожизненно до битвы не допущенный» = «А вдруг обманут и запрут / Навеки в желтый дом?» /5; 389/ (для сравнения приведем цитаты из «Баллады о гипсе» и «Моих капитанов»: «И по жизни я иду, / загипсованный», «Ах, мой вечный санаторий — / Как оскомина во рту!»).
Чуть позже стихотворения «Я скачу позади на полслова…» была написана «Баллада о короткой шее» (1973), в которой лирический герой вновь оказывается безоружным: «Кольчугу унесли — я беззащитен / Для зуботычин, дротиков и стрел» /4; 71/ = «Глуп и беззащитен, как овечка, — / Для ножа готов и кистеня» /4; 354/.
В первом случае лирический герой вспоминает о том, как его «из седла… однажды выбили — / Копьем поддели, сбоку подскакав». Поэтому во втором будет сказано: «В Азии приучены к засаде: / Допустить не должен полубог, / Чтоб его подкравшиеся сзади / С первого удара сбили с ног» (а «сбоку» пытались сбить и друга героя в «Песне летчика-истребителя»: «Слышишь — он сбоку заходит»; АР-8-124).
И поскольку в черновиках песни «Бросьте скуку, как корку арбузную…» (1969) главный герой «мечтал о великих сражениях» /2; 494/, - в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» он «с князем великим поравняться в осанке хотел». Сам же поэт в анкете 1970 года на вопрос «Хочешь ли ты быть великим?» написал: «Хочу и буду», — и поэтому в «Балладе о Кокильоне» он назовет великим главного героя (своего двойника): «Вот три великих мужа, — четвертый — Кокильон!», — а в «Гимне морю и горам» такой же эпитет применит к себе лирическое мы: «Вот уже сколько лет, сколько зим / Мы причислены к лику великих!».
Кроме того, в стремлении лирического героя «поравняться» с великим князем угадывается знакомый мотив из спортивных произведений, в которых герой хочет догнать своего противника: «Разбег, толчок… Мне не догнать канадца» («Прыгун в высоту»), «Если б ту черту да к чёрту отменить, / То я бы негра и догнал, и перегнал» («Песенка про прыгуна в длину»), «Догоню, я сегодня его догоню!» («Песня про правого инсайда»), «А теперь — достань его, — / Осталось материться!» («Марафон»).
Перечислим еще некоторые мотивы из стихотворения «Я скачу позади на полслова…», которые находят аналогию в других произведениях: «И поступлюсь я княжеской осанкою» = «Я при жизни был рослым и стройным» («Памятник», 1973), «Спины не гнул, прямым ходил» («Дорожная история», 1972); «Но из седла меня однажды выбили. <.. > И если надо — то сойду с коня!» = «.. толкани — я с коня» («Песня конченого человека», 1971). А перед призывом его «толкануть» лирический герой говорил: «Я на коне…», — так же как в песнях «Я из дела ушел» (1973) и «Не заманишь меня на эстрадный концерт…» (1970): «Я влетаю в седло, я врастаю в коня…», «Через западный сектор, потом — на коня».
Кроме того, в стихотворении «Я скачу позади на полслова…» во многом предвосхищены издевательства, которыми власти подвергнут Правду (то есть самого поэта) в «Притче о Правде» (1977): «Кольчугуунесли — я беззащитен…» = «И прихватила одежды, примерив на глаз»; «И надо мной, лежащим, вздыбили / И надругались, плетью приласкав» = «Мазали глиной, спустили дворового пса».
