Я всмотрелась в портрет.
– Соболезную вашей потере. – Я перевела взгляд на него и по тому, как он торопливо вскинул лицо, поняла, что он рассматривал мою грудь. Которую, в его оправдание, не заметить было трудно: по моде 1815 года акцент в вечерних нарядах делался на декольте – корсет нескромно выталкивал грудь вверх, но, в отличие от повседневных образов, ту не прикрывали фишю или короткий жакет-спенсер.
Удивленная и слегка пристыженная, я, кивнув, вернула ему портрет и оглядела гостиную, отчаянно надеясь придумать новую тему для беседы. Комната, представшая передо мной, имела продуманно-обшарпанный вид: разнообразная мебель в кожаной обивке, стопки книг и дорогого вида турецкий ковер, впрочем, довольно истертый.
– Ваш дом очень удачно расположен, здесь решительно пастораль. – Район Челси в то время был скорее деревней и к Лондону не относился. – Вы давно здесь живете?
С виду увлеченный атласом, Лиам в разговор не вмешивался. Но именно в этот момент оказавшись в выгодном положении за спиной у Генри, он посмотрел на меня и с улыбкой кивнул. Он насмехается над моими навыками ведения беседы или это знак одобрения? Почему он не приходит мне на помощь?
– Почти два года, но я хорошо здесь обжился. Надеюсь, что переезжать отсюда мне придется нескоро.
Генри поселился здесь после смерти Элизы, видимо, потому что хотел избежать печальных ассоциаций, связанных с предыдущим домом. Я знала, что переехать ему все же придется – и довольно скоро. Когда его банк разорится, он лишится этого дома вместе со всем его содержимым и навсегда покинет Лондон. Никаких больше званых ужинов, походов по театрам и визитов родственников, живших за городом: он примет сан и до конца жизни будет нуждаться в деньгах. Знать, что ждало его в будущем, было странно; это чувство навевало горечь и некую меланхолию.
– Ах, вот и остальные. – Он повернулся на звук голосов, донесшихся из холла. – Сегодня очень скромный прием; надеюсь, вы не против. Только мистер и миссис Тилсон – они мои соседи и практически родня мне, моя лондонская семья. Настоящие мои родственники – провинциалы до глубины души. Кроме моей сестры Джейн – она жила бы здесь, если бы могла.
– До чего необычно, – сказала я. – И почему же?
Он, кажется, не ожидал такого вопроса.
– Она обожает наблюдать за людьми, а здесь их большое разнообразие.
– Вы не думали перевезти ее сюда после смерти вашей супруги? – спросила я – меня снедало любопытство, но вопрос был все же слишком личным, чтобы задавать его тому, с кем я только что познакомилась. Поэтому я добавила: – Но я что-то увлеклась предположениями. У нее, вероятно, есть собственный дом, которому нужна хозяйка.
– Она не замужем, – сказал он. – Но да, она живет с нашей матерью и еще одной сестрой в Гемпшире, так что дом у нее есть. Мне бы и в голову не пришло вырвать ее оттуда с корнем, да и остальные воспротивились бы. Впрочем, она довольно часто здесь гостит – и скоро приедет снова. Возможно, вы и сами захотите с ней познакомиться.
Я склонила голову набок, надеясь, что он говорит всерьез, но тут в гостиную вошли Тилсоны, и ответить ему я не успела.
Они были примерно одного возраста с Генри, но выглядели старше. Мистер Тилсон был благодушен, румян и пышнотел. Когда мы сели ужинать, я изумилась тому, сколько он ест. В один момент его тарелка была полна, через миг – уже пуста, но ел он при этом спокойно, не торопливо и не жадно. Миссис Тилсон была бледна и худа и вид имела изнуренный – как и подобает той, что пережила одиннадцать родов. Ее младшему ребенку было около двух лет.
Когда нас представили друг другу, они не проявили ни холодности, ни теплоты: тогда я впервые столкнулась с тем, что позже привыкну считать стандартными манерами английского дворянства, и впервые заподозрила, что Генри отличается от большинства.
Он и Лиам продолжили беседу за ужином. Подзуживаемый Генри, Лиам рассказывал исполненные самоиронии байки о том, как мы добирались сюда с Ямайки: как нас трепали шторма и морская болезнь, как мы едва не попались в руки пиратов, как нас практически обобрали хозяева трактира на пути из Бристоля, где мы высадились на сушу, как ошеломили нас масштабы и великолепие Лондона. Лиам все вещал и вещал, расслабленный, искренний, чуть ли не наивный, но в то же время смешной, а я только диву давалась, насколько недооценила его талант к импровизации.
Ужин по георгианской традиции состоял из двух перемен блюд, стол ломился от разнообразных угощений – гости подкладывали себе те, что стояли ближе, и ели, пока не наедались. Затем лакей убирал все блюда и выносил новые, схожие с предыдущими, только без мяса, и запивали их белым вином вместо красного. Единственным, кто пил без остановки, был мистер Тилсон, хотя на него это заметного эффекта не оказывало – разве что лицо его становилось все краснее.
После второй перемены принесли бутылку портвейна и блюдца с сухофруктами и орехами – застолье продолжалось. Посреди дискуссии о том, придется ли снова воевать с Соединенными Штатами – Генри и мистер Тилсон считали, что это неизбежно, Лиам с ними не соглашался, – миссис Тилсон украдкой бросила на меня взгляд и поднялась. Подошло время нам удалиться и оставить мужчин в компании спиртного.
– Не будем мешать джентльменам решать судьбу мира, – кивнув, сказала миссис Тилсон и выплыла из комнаты, а я последовала за ней, и мы вернулись в гостиную, с которой для меня начался этот вечер.
Она расположилась в одном из кресел возле камина, и я поступила так же. Установившееся за этим безмолвие затягивалось. За ужином она почти не участвовала в беседе, и я так и не смогла понять, что она за человек и о чем с ней вообще говорить. Хуже того, я понятия не имела, что за человек я сама. Как доктор Рейчел Кацман я бы с радостью расспросила ее о сотне разных вещей: о процессе деторождения, об уходе за младенцами, о гигиене, о детской смертности. Будучи мисс Мэри Рейвенсвуд, я сидела, сложив руки на коленях, и не могла выдавить из себя ни слова.
– Ваш брат – большой шутник, да? – сказала миссис Тилсон. Я не сразу поняла, как воспринимать этот вопрос, но ее скупая улыбка меня обнадежила. – Мне не было так весело с тех пор, как я отказалась от театра.
– Что вы имеете в виду под словом «отказалась»?
– Лишь то, что я перестала туда ходить.
– И почему же?
– Он стал казаться мне слишком фривольным местом. Визиты туда не совместимы с моим христианским долгом.
Я знала, что Джейн Остен дружила с истово верующей миссис Тилсон, как знала и то, что Джейн Остен, пусть и серьезно относившаяся к религии, посещала театр, как только выдавалась такая возможность.
– Надеюсь, вы не подумаете обо мне плохо, мадам, если я сознаюсь, что меня приводит в восторг перспектива посещения театра, ибо много лет у меня такой возможности не было.
– Дорогая мисс Рейвенсвуд! Вам и положено развлекаться, пока вы в городе. Вне всяких сомнений.
– Но и забывать о долге перед Спасителем все-таки негоже, – пробормотала я.
Миссис Тилсон просияла.
– Раз в неделю мы с сестрами и старшими дочерями читаем и обсуждаем Евангелие. – Она добавила: – Изволите к нам присоединиться?
– Буду счастлива. – Интересно, подумала я, она предложила это из вежливости или это действительно случится?
Мы улыбнулись друг другу. Не успела я придумать новую тему для беседы, как она произнесла:
– Верно ли я поняла доктора Рейвенсвуда: вы впервые в Англии? И оба всю жизнь провели на Ямайке?
– Впервые. Но брат учился в Эдинбурге и раз-другой бывал в Лондоне.
– Конечно, ведь пересекать Атлантику так опасно.
Долгая война с Францией, которая сильно осложнила возможность выезжать за пределы Британских островов, закончилась только минувшим летом; люди до сих пор с трудом воспринимали мысль о том, что наступил мир. Она взглянула на меня – я прочла в ее глазах невысказанный вопрос.
– И все же ваши родители не считали климат неблагоприятным?
– Наша кофейная плантация располагалась в горах, там климат умеренный. – Я запнулась. – Или вы имели в виду климат нравственный?
