– Это же Я! Ты – это Я! – заговорил вдруг Амыш, изменившимся голосом.
Бог сказал эти слова один, другой, третий раз, все более и более воодушевляясь и вроде как распаляясь, но, не нагреваясь, а будто наполняясь и даже приподнимаясь над землей. Вот и сокол отлетел в сторону, и белка с плеча соскочила. Даже медведь с барсом и лисом замерли, но стоят на месте – стыдно ведь бежать, как два трусливых зайчишки.
Замешательство бога и его свиты длилось довольно долго. Не известно, чем бы все кончилось, но волшебная свирель вдруг выскочила из сумы и упала к ногам табунщика.
Амыш тут же понял, что говорит.
Конечно! Он нашел преемника!
Словно гора свалилась с его плеч. От счастья бог óбнял ошарашенного Дауда…
Да, как передать, что почувствовал в этот миг Амыш? Впервые за тысячи лет он прикоснулся к человеку. Оказалось, он так в этом нуждался. Обняв Дауда, бог вдруг заплакал.
Не заплакал – зарыдал. Он рыдал о жене, которой у него никогда не было, доме, который не построил и детях, которые не родились. Бог горевал об отце и матери, которых оставил, о братьях с сестрами, которых не сберег.
Не в силах остановиться он все плакал и плакал, пока ни выплакал вконец все свое величие и бессмертие.
Когда Амыш вытер слезы и отстранился от Дауда, это был маленький сгорбленный старик, едва стоящий на ногах.
Одной рукой поддерживая бога, Дауд поднял с земли волшебную свирель и протянул ее Амышу.
– Она твоя, – сказал Амыш, вздохнул облегченно, и умер…
С быстротой молнии разлетелась по Южному Княжеству весть о храбром табунщике, убившем великана Емынежа.
Древняя как горы Туркужина бабушка Бица с гордостью рассказывала о герое-внуке и позволила себе плакать о Туте, который, по ее мнению, скорее всего, был скрытым героем, так и не сумевшим себя проявить.
Воинственные дядья Дауда, на самом деле очень добрые и нежные, теперь тоже открыто выражали свои истинные чувства…
Но не все радовались чудесному спасению Дауда и его возвеличению богами. Родители Адиюх даже опечалились. Они решили поскорее выдать дочь замуж. Прежде чем Дауд вернется с гор…
Пора моросящего дождя в землях княжества длилась довольно долго. Дауд любил это время долгожданной встречи с родными и любимой.
Когда зашли в селение, сердце табунщика забилось сильнее – за поворотом начиналась усадьба Канжа.
Ни морось, ни густой туман не помешали Дауду разглядеть прекрасную Адиюх. Она стояла у изгороди, закутавшись в большой пуховый платок.
Увидев Адиюх, юноша спешился, взял быстрокрылого пегого под уздцы.
Что-то незнакомое, непривычное появилось за лето в облике любимой, думал Дауд, поглядывая в сторону Адиюх. Он пропустил табун вперед, предупредил новых товарищей, что догонит и, поглаживая разгоряченного альпа по крупу, подошел к девушке.
От рождения смуглая кожа Адиюх словно светилась.
– Дауэ ущыт, си псэ? Здравствуй, душа моя, – приветствовал Дауд.
– Къохъусыж, с возвращением, – промолвила Адиюх.
Глядя на суженого горящими глазами, Адиюх рассказала, что родители выдают ее замуж.
Туман и морось навалились на Дауда, придавив тяжелей любого абра-камня(7)7. Там мать одна, промелькнула в его уме мысль и на секунду силы оставили его. Есть дядья и Бица, успокоила его вторая секунда новой мыслью и надеждой, и он ожил.
Третья секунда предложила решение проблемы.
– Попрощаюсь с матерью и приеду ночью за тобой, собирайся в путь, – сказал Дауд девушке, вскочил на альпа и поскакал догонять табун.
Не было на свете дороже ноши, чем та, что Дауд посадил на своего альпа следующей ночью. Пристроил он девушку, сел на пегого сам и помчался в горы.
Дауд, казалось, все просчитал: два дня и две ночи пути на крылатом пегом, где влет, где по горным тропам; а там гряда, Стена огня и другой, неведомый мир Севера.
Чем выше поднимался альп в горы, тем холоднее становилось. Дождь перешел в мокрый снег. Камни покрывались ледяной коркой.
Спешить нельзя, медлить тоже, думал Дауд, здесь так скользко и темно, почти ночь… наверно… стоило переждать… думал я, да не додумал…
В следующий миг альп споткнулся. Тоненькая Адиюх выскользнула из бурки и упала, ударившись об острые камни. Дауд тут же спрыгнул на землю:
– Адиюх, как ты? Слышишь меня?
Бездыханное тело девушки остывало прямо на глазах. Леденящим ужасом, бездонной чернотой вошло в мир Дауда осознание случившегося.
– А-а-а, мой Свет, моя Жизнь, суженая моя, не оставляй меня, про́клятого богами, одного. За что!?.. Что я натворил? – тихо запричитал Дауд, не замечая, как за его спиной черно-белый подарок бога Амыша, взмахнув крыльями, сошел с тропы и растворился во мгле серебристым туманом.
Отнес юный пастух свою любимую выше в горы – он знал, там есть небольшой грот, – уложил в нем бездыханное тело Адиюх, погоревал, наплакался, затем сказал: «Я иду к тебе, родная», – и прыгнул со скалы…
В это время по ущелью двигался отряд чинтов во главе со своим вечным правителем Ульгертом. Вдруг два луча яркого белого света вспыхнули высоко над пропастью, и погасли.
– Посмотрите, что там такое! – скомандовал Ульгерт.
История пятая
Первое небо или Верхний мир
То ли по старости и забывчивости, а может, по какой другой причине, бог Амыш не сказал Дауду, что волшебная свирель – не простой подарок. Ее обладатель принимал на себя обязательство служить всему живому – будь то травинка, бабочка или снежный барс. Такое служение забирало время жизни без остатка, а потому требовало соблюдения закона целомудрия, равного служению северных королей.
Так что можно сказать, с тех пор как Дауд получил в дар волшебную свирель, их любовь с Адиюх была обречена. Но обречена ли сама Адиюх? И что сталось с Даудом?
А с Даудом случилось вот что.
Простился он с любимой, сошел с тропы и прыгнул в пропасть. Летит Дауд в бездну и думает: погубил любимую… чем жить после такого… чем жить без любви, лучше не жить вовсе… пусть бы все скорее кончилось.
Вдруг он почувствовал благоухание альпийских лугов, прикосновение бархатных крыльев; затем удар, знакомое седло… и вот он уже сидит верхом на быстрокрылом подарке Амыша…
Пегий альп уже набирал высоту, когда Дауд подумал, что не дал ему имя.
Поняв, что спасся от гибели, Дауд почувствовал невероятный стыд. Конечно, не от того, что забыл дать имя альпу: быстрокрылый – друг, друзья умеют ждать.
Летел Дауд на альпе, не зная, как поступить и что делать. Разве имеет он право жить, став причиной смерти возлюбленной?
О, кто не оказывался невольным убийцей, наверно, вряд ли поймет Дауда. Когда от мысли о гибели Адиюх, его сердце в тысячный раз разорвалось на тысячу мелких кусочков, Дауд издал горький, жалобный стон и затих, покорившись судьбе и счастливому спасению.
Пролетев по небу, альп – назовем его Пегий – со своим седоком оказались на Горе Счастья, где-то у самой вершины.
Дауд не мог сказать, где именно находится. События, происходящие с быстротой сверкания молнии, совсем смутили его, но он точно знал, так словно кто сказал, что теперь нужно остановиться и ждать. Что он и сделал.
Спустя время на гору лег густой туман. Сначала туман окутал плотным кольцом обе вершины, а затем пополз вниз.
Еще немного и Дауд тоже погрузился в аспидно-серое облако. Когда туман спустился ниже, юноша, не сходя с места, перешел из ночи в день, из зимы – в ясное солнечное лето, из звенящей тишины каменных вершин – в гомон бурлящей жизни со светящимися летающими человечками-мотыльками и бесчисленным множеством диких и волшебно диких, разумных и безумно неразумных существ.
