И вот вчера вечером он ко мне неожиданно нагрянул. Взъерошенный и печальный.

– Неспокойно стало в мире, – сказал он, разматывая длинный ярко-красный шарф и снимая потертую дубленку, больше похожую на стородавний тулуп. – Индия уже не та. И Египет уже не тот. А уж Китай! Теперь в Китай спокойно не слетаешь.

-Угу, – буркнула я в ответ. Чайник у меня как раз закипел и осталось только залить хорошую проверенную заварку и дать настояться минут пять-десять (кто как любит, лично я люблю подольше). Гость вымыл руки, сел на табурет и в кухне сразу стало тесно, как становится тесно в кухне брежневской многоэтажки, когда в нее заходит взрослый сенбернар. Я подсунула гостю под самые его грустные глаза заветную баночку, вручила ложку и привычно не дала розетку. Зачем ему розетка – он и так с банкой справится. В синих глазах блеснул огонек заинтересованности.

– Так вот, Китай. Дымно там стало, людно. И апельсины уже не те, а персики в конец испортились. Только на консервы и годятся, – гость рассеяно положил в рот пару ложек варенья.

– Да и в Индии. Гулял недавно по Индии. Ну, там манго перехвачу (недозрелый еще, а все ж вкусный), там ананас, здесь кумкват, бананов в изобилии. А поговорить не с кем! Ни одного завалящего йоги или брамина нет. Все перебрались на Гоа – учат иноземцев духовным практикам. Вот ты мне скажи: что в мире случилось, – гость опорожнил уже банку на четверть, – что у всех враз души темными стали? К чему вам всем это просветление запонадобилось? Не было такого никогда раньше!

Я поставила перед гостем чашку и сказала:

– А шут его знает! У меня такое объяснение: в век машинной цивилизации машины дымили в воздух, а в наш виртуальный век гаджеты дымят в души.

– Может и так. Я ведь гаджетами не пользуюсь – ты знаешь. Хотя бабки некоторые на них и перешли и номерочки мне свои шлют и про вотсап намекают, я не поддаюсь. Блажь все это. Главное – не в гаджетах. Если мне надо будет, я бабку и так найду. У меня нюх на них, да ты знаешь. – Банка была уже пуста наполовину.

– Вот в Египте я уж лет двадцать, как не был. А когда-то хорошее было место, раздумчивое.

– Может, тебе в Новый Свет смотаться? Там, говорят, еще есть непролазная сельва.

– Через океан? Когда кругом одни крушения? Да ты сдурела, девка! – и гость одним махом перелил в глотку остатки варенья.

Посмотрел на чашку, покрутил указательным пальцем над дымящейся поверхностью, и вода в чашке задрожала, забурлила и забила горячим ключом. Гость довольно усмехнулся и сказал:

– А к вам я на Татьянин день прибыл. Охота мне на студентов посмотреть. Вот, помню, мы в наши годы… Старому Кривокрылычу подмешали в мясо пиритов. Так он потом три дня зеленым огнем пыхал. И не только из пасти и ноздрей! Из прочих отверстий тоже! Вот это я понимаю, студенты были…

Потом поднялся, подошел к окну и сказал:

– Своих теперь почти не встречаю. Говорят, норвежский горбатый сейчас где-то здесь. Говорят, заделался эзотериком. И даже академик какой-то академии. Опыты демонстрирует… – и рассмеялся звонким довольным смехом. После открыл дверь на балкон, одним прыжком взгромоздился на перила и, обращаясь на лету, взмыл в воздух. Но никаких криков снизу: "Ты смотри, что за чудо-юдо!" – я не услышала.

Простым людям его не углядеть: только зоркий глаз сказочника способен заметить Змея.

Змеевы страдания

Драконы, как широко известно, музыкальностью не отличаются. Симфоний не сочиняют, песен не поют, хвостом ритм не отбивают, а если и насвистывают что-то себе под нос, то крайне немелодично. Однако и в этом деле Змей наособицу ото всех отошел. То есть, конечно, сначала он думал, что такой же, как все. И вправду – слухом особым он не отличался, а голос имел вполне заурядный – скорее рев бычий, а не голос. Но вот прошло время, объявились на Руси гармошки. Тут-то Змея и прорвало.

Подкрадется, бывало, к окраине села, прислушается – где-то вечерка идет, и тальяночка играет то жалостно так, с переливами, то, наоборот, весело, с топотом и дроботушками-частушками. И тут Змей никак совладать с собой не может. Тотчас грянется он о землю, обернется добрым молодцем и идет на деревню, гулять с парнями и девками. Горланит со всеми песни, стучит каблуками без устали, и вприсядку, и с выходом, раскраснеется, разгорячится и – вроде бы нет особой  охоты, а надо, раз на гулянку пришел – подвалит к какой-нибудь Марфушке или Анютке с пряниками и леденцами.

Ну, тут, конечно, деревенские сначала недобро косятся, а потом начинается:"А ты кто таков",  "А давай выйдем, поговорим", "А давай на кулачки"  и все в том же роде. Драться Змей не любил, но так его заводила роковая гармонь, что тут он даже и дрался. Бывало, бил. Бывало, был бит. Впрочем, после двух-трех таких посиделок местные девки замечали, что леденцы и пряники у заезжего гостя какие-то не такие – вроде и сладко, да удовольствие не то, как когда свой Федор или Семка угощают. Оно и понятно – откуда Змею настоящих сладостей взять? – морок у него один и наваждение, а не пряники. Так что девки привечать Змея перестали. А тому только того и нужно было!

Так и повелось: вечереет, почти все разошлись по домам, только романтичный гармонист да заезжий молодец все бродят по задворкам. Гармонист выводит мелодию пофигуристей, а Змей знай себе пляшет с вывертом и посвистом.

Превращенья

Грянулся Змей Горыныч оземь и оборотился пнем трухлявым. Сплюнул, насколько пень плюнуть может, грянулся оземь вдругорядь и обернулся иголкой с ниткой. Нитка суровая небеленая, длиной два аршина. Иголка же – совсем напротив – китайской ненадежной стали и с узеньким ушком. Делать нечего – грянулся оземь третий раз и стал лукошком с кислой-прекислой недозрелой смородиной.

Да, что за черт! Так и шарахался Змей о землю до самого вечера. То в йо-йо перекинется, то в чучело кролика, молью траченное, то в пучок соломы, какой суворовские солдаты к левой ноге приторачивали.

Так и не стал в тот раз добрым молодцем. Видать, не его был день.

В Рождество все немного волхвы

Кроме Змея, конечно. В Рождество Змей обретается в тех странах, где йоги встречаются гораздо чаще, чем волхвы.

В Рождество Змей радуется тропическим фруктам, тропической жаре и тропической черной ночи, исполненной ярких-преярких звезд.

Правда, есть среди них одна звезда… Странная, не подчиняющаяся всеобщим звездным законам. Прочие светила благоразумно совершают свой ежегодный путь таким образом, чтобы висеть в небе постоянно на одном и том же месте. Проснулся среди ночи, вперил взор ввысь – и вот они, все до единой, известные и знакомые: и россыпь Драконьих зубов, и Старая дракониха на водопое, и Горыныч супротив Добрыни Никитича, и длинное сияющее полотно Сокровищ Великого Змея… Любуйся и радуйся!