— Сколько просишь?

— Две тридцать… — обронил парень.

Иван, задумчиво цепенея, отстал от него, потом с интересом — может, кто будет брать? — кинулся догонять, не догнал — его оттеснили.

Успевший притомиться от непривычной толкотни, Иван принялся искать скотный ряд. Если опорожнить мешок, продав поросят, мелькнуло у него в голове, можно будет подольше потолкаться на пятачке и набрести на подходящие джинсы.

Он выбрался к скотному ряду и сразу увидел маленькую старушку, ехавшую вместе с ним в автобусе. Она торчала среди прочего люда в терпеливом ожидании покупателя.

Иван вернулся в толпу, отдававшую предпочтение изысканному и дорогому товару. Толпа рассосалась и даже разветвилась: в просвете между двумя киосками устроили что-то вроде примерочной.

Деловитая спозаранку базарная сутолока становилась все более праздной, все чаще раздавались смех и веселый говор. Даже те, кто с утра был озабочен, будто о чем-то соображал, теперь словно начали участвовать в обязательном празднестве.

С прибытием очередной дальней электрички парней с фраерской внешностью прибавилось, появились и девчата-торговки. Джинсов попадалось много — поношенных и новых, стиранных до голубовато-молочной белизны и, казалось, совсем никудышных, с заплатками.

Иван, наконец, освоился с обстановкой, сорвал со своих джинсов газету, выставил фирменную нашивку напоказ.

К нему стали подходить, спрашивать, сколько просит, в ответ он виновато улыбался, говорил, что отдаст в обмен на другие джинсы, размер пятьдесят четвертый.

Затем Иван, увлекшись сценой купли-продажи, надолго застрял в одном месте.

Старушка в потертом драповом пальто и старенькой меховой шапке, стоя рядом с длинным, чуть ли не выше Ивана, юнцом, робко, со стыдливой неловкостью щупала джинсы. Джинсы были новехонькие, длинные, с медными бляшками. Долговязый, бледнея от волнения, не спускал глаз со старушки, дотошно и недоверчиво мявшей то одну штанину, то другую. Продающий, уже виденный Иваном ласковый парень, с приветливой улыбкой поглядывал на старушку и, подзадоривая долговязого, подмигивал ему. Тот наклонялся над старушкой, — ей, видно было, никак не удавалось перебороть сомнение, — требовательно повторял: «Бери!»

Наконец старушка перевела дыхание, полезла рукой в подкладку пальто.

— Чё-то уж больно дорогие, — бормотала она, копаясь в подкладке. — И краска у их слабая. На три стирки не хватит. Еще и длинны…

— Ну, что ты болтаешь, бабушка, — сказал долговязый. — Ничего не смыслишь, а болтаешь. Они от стирки лучше становятся.

— Ладно уж, — смутилась старушка.

Пока она, вынув деньги, отсчитывала сто восемьдесят рублей красненькими десятками, парень и дружки его, посерьезнев, принялись наперебой советовать, как и чем стирать джинсы, что делать, если они начнут «садиться».

— Это ничего, что они длинные, бабушка, — сказал кто-то. — Внук-то еще в росте…

Шутка многим понравилась, вокруг старушки прокатился смех.

— Ишь, брехло, — улыбнулась старушка.

Внук раздраженно смотрел на ее негнущиеся пальцы, которыми она с трудом загибала уголок десятирублевок. Ему, видать, было неловко за свою медлительную, малосильную бабушку, и он поплевал на пальцы, будто приготовился забрать у нее деньги.

Иван придвинулся ближе к старушке, такой малюсенькой и усохшей, что окончательно проникся сочувствием к ней.

— Какой размер носишь? — побледнев от решимости, спросил он у долговязого.

— Пятьдесят второй, — буркнул тот. — А что?

— Померяй вот эти. Если подойдут…

— Не подойдут… — зашевелился ласковый парень. — Откуда ты взялся, нарушитель конвенции? Что же ты у людей хлеб отбиваешь?

— А что у него за подделка?

— Польские переделал на штатские…

Откуда взялись эти парни, ожесточившиеся против Ивана, объяснить трудно, — еще минуту назад их, кажется, тут не было. Они произносили оскорбления не враждебно, легко, будто щелкали семечки, и все же Ивану сделалось обидно и за себя, и за дядю Васю, который, конечно же, не мог прислать из Филадельфии какие-нибудь никчемные джинсы, не говоря уже о подделке.

Но в плотном кольце злопыхателей все еще раздавались несправедливые слова, даже угрозы, — сейчас, мол, отведем в милицию, там разберутся, — и посрамленный Иван бессильно молчал, не зная, каким образом осадить противников.

Старушка, подняв нахолодавшее лицо, укоризненно посмотрела на Ивана и взялась по третьему разу пересчитывать деньги.

Вдруг рядом с Иваном появился знакомый рыжий малый в надвинутой на брови шляпе, предлагавший японские часы. Держась авторитетно, он потрогал джинсы Ивана, поинтересовался, есть ли натерка.

— Какая еще натерка? — не понял Иван.

— Темнота, — бросил рыжий.

Вынув из кармана коробок спичек, он на виду у притихших парней как-то особенно сосредоточился, будто собирался показывать фокус. Иные, опытные, пообтертые, сразу догадались, что будет делать рыжий, другие, ничего не кумекая, тянули шеи и ждали. Рыжий зажал головку спички между пальцами, послюнявил белую тонкую древесину. Натирал аккуратно, туго натянув материю на подушечку указательного пальца левой руки.

Он поднял спичку к глазам, довольный — Иван не понял, чему он радуется, — показал ее придвинувшимся плотнее ребятам. Одна из граней спички, — та, которой он водил по штанине, — сделалась небесного цвета.

— Фирма. Оригинал, — заключил рыжий. — За них два тридцать заламывают. Смотри, дурака не валяй.

Иван наморщил лоб, собрал джинсы в ком и, уже ни на кого не глядя, стал выбираться из тесного окружения.

Иван, огорчаясь, что старушка не поняла его — продай он ей джинсы даже за сотню, были бы у нее деньги целее, а небось переплачивает, — пробирался мимо разгоряченных лиц к выходу.

Солнце, поднявшееся достаточно высоко, здесь слепило чистым холодным блеском, и по тому сиянию, каким было пронизано все вокруг, Иван представил, что сейчас делается в поле, особенно на реке, в ничем не запятнанных лозняках.

— Эй, кореш! — услышал он позади себя.

Иван обернулся, увидел ласкового парня.

— Чего? — неохотно возвращаясь к рыночным заботам, спросил Иван. — Продал?

— Не, — сказал ласковый. — Ты мне всю малину испортил. Бабка заартачилась… Да ладно уж. Ты чего джинсы уносишь? Джинсы у тебя клевые. Давай помогу толкнуть. С тебя, конечно, магарыч…

— Да я вообще-то не продавать привез… — признался Иван. — Обменять хотел. Мне они малы.

— Хех! — удивился парень. — Айн момент, все устроим. Пошли!

Он, подойдя к людскому скопищу, остановившись, поднятой над головой рукой сделал повелительный жест, и тотчас там, внутри толпы, показалось несколько ответно машущих рук.

Один за другим к ним выходили ребята, и все, заметил Иван, бессловесные, с симпатичными, заветренными лицами.

— На какой размер меняться будешь? — спросил один.

— Пятьдесят четвертый…

— Найдутся…

Ласковый, по-свойски подмигнув Ивану, кивком головы показал направление, в каком надо идти, — к забору, к бреши. Молча двинулись — впереди двое, рядом — ласковый. На пустыре, пахнущем соляркой и бензином, хоронясь за трактором, горланили подвыпившие мужики, поэтому отошли еще дальше от забора, к забурьяненному огороду.

— Тоже новые? — поинтересовался Иван.

— Разок стиранные, — был ответ, — не бойся, не прогадаешь!

— Ну, если разок — ничего, — улыбнулся Иван. — А то, понимаете, брат двоюродный маху дал. Три года, как видел меня. Думал, что у меня с ростом будет нормально.

— Давай, снимай штаны, — сказал ласковый. — Брат в загранке, что ли?

— Ну да.

— Повезло тебе.

Ласковый развернул газету, подстелил рядом с Иваном, снимавшим ботинки. Иван снял обутку, встал на газету, почувствовал, как быстро студенеют ноги и, чтобы не тянуть, поспешно сдернул с себя брюки.

— Давай подержу, — сказал ласковый, заметив, что Иван, наполовину раздетый, сконфуженно озирается, не найдя места, куда можно положить свои джинсы и брюки.