Сейчас он перешел на кастильский; мне больше нравился кастильский вариант, он казался мне более уважительным, а иногда даже более интимным.

Я сняла пальто и повесила его на стул. Затем помыла чашечку от кофе, которую оставила на письменном столе. Я уже села на кровать, когда Сантьяго снова постучал в дверь. Я поправила кровать и пошла открывать.

– Я перепишу и верну тебе все. Завтра. Он кивнул.

– Какой у тебя номер комнаты? – спросила я, хотя прекрасно знала, что триста двадцать второй. – Я спрашиваю, чтобы знать, куда потом тебе их занести.

– Триста двадцать второй.

– Хорошо. Тогда до завтра.

Я поцеловала его ближе к уху, но не спешила отодвигаться; он повернулся и коснулся своими губами моих. Мы целовались по-настоящему: губы, языки, зубы.

Я оперлась на полуоткрытую дверь, которая со скрипом выскользнула из-под моей спины. Он продолжал целовать меня, пока моя спина медленно передвигалась от двери к стене. Я захлопнула дверь.

С одной стороны – твердая стена, с другой – рот Сантьяго, а я посередине, теряя сознание. Его губы расплывались в улыбке, не переставая меня целовать, я захотела открыть глаза, но испугалась, что он смотрит на меня. Сантьяго впился в мой рот, как в сочный арбуз. Я обеими руками ухватилась за его лицо, словно боясь, что оно исчезнет.

«Ты останешься ночевать у меня?» – подумала я, но произнесла это вслух. Мой голос Прозвучал настойчиво и слишком по-детски, словно я просила еще одну поездку на карусели, когда Мы уже вышли из парка аттракционов.

Через несколько дней после этого праздника закончился семестр. Мы оба продлили наше пребывание в Европе по обмену с другими университетами. Я уехала в Лондон, Сантьяго – в Мюнхен. Мы писали друг другу письма, где выражали (прежде – всего, я) желание снова где-нибудь когда-нибудь встретиться. Мы никогда не вспоминали тот случай. А, собственно говоря, какой случай?

Мы занимались любовью четыре ночи подряд. «Ты не хочешь пригласить меня ночевать сегодня?» – спрашивал Сантьяго каждый вечер. Мы смеялись. «Хочешь?» – «А ты хочешь?» Я вспоминала каждую ночь и следующий за ней день. В воспоминаниях слова и действия Сантьяго были настолько реальны, что казалось, это происходит сейчас. «Твое лицо, – говорил он и проводил по нему пальцем, словно показывая что-то на карте, – оно все время меняется. И твое тело в темноте тоже другое, оно кажется больше». Или:

«Мне нравится, что ты закрываешь глаза, занимаясь любовью, как маленькие дети, которые верят, что, когда они не видят, их тоже не видят».

«Если бы я тебя не встретила, я бы много потеряла, – говорила я, показывая на смятую постель. – Теперь я могу умереть спокойно». Или, может быть, я ничего не говорила, просто думала так, всегда более трагично, чем все было на самом деле. Дело в том, что с Сантьяго все казалось не так трагично: когда я была с ним, я чувствовала, что могу умереть в любой момент. Есть такие места. Венеция, например. Города небывалой красоты: ты понимаешь, что не смогла бы жить там. Я смотрела на Сантьяго и видела только секс, опасность и смерть. На самом деле, я могла бы умереть от усталости, потому что я не могла уснуть, когда Сантьяго лежал рядом.

Когда я вернулась в Париж после поездки в Лондон, Сантьяго был в Милане. Он не приехал во Францию, хотя я могла бы поехать к нему в Италию. Незадолго до того, как вернуться в Буэнос-Айрес, я познакомилась с Диего.

Мы с Сантьяго сидели на диване в баре «Палас» в Мадриде. Большой диван с зеленой обивкой, похожий на те, которые стоят в доме в Банфилде. Арабский ковер, лампы, картины в позолоченных рамах напоминали мне гостиную моей матери – разные варианты китча. Прямо над нами переливался разными цветами стеклянный купол. Официанты бесшумно передвигались по залу, и только несколько пожилых, хорошо одетых женщин тихо разговаривали, сидя на зеленом диванчике в другом конце зала. Если бы не зеркала, можно было подумать, что мы находимся в каком-то соборе. Дом в Банфилде тоже чем-то напоминал церковь.

– Не смотри на меня так. Я лучше сниму очки, чтобы мне было не так стыдно.

– Как здорово, что, снимая очки, ты избавляешься от стыда, – сказал Сантьяго, не переставая смотреть на меня. – Я не помню, чтобы раньше ты была такая застенчивая. Я тебя рассматриваю, – объяснил он, словно поправился.

Наши лица выражали одно и то же – сомнение или, наоборот, определенность: ведь мы изменились.

Официант подошел, держа мартини и апельсиновый сок так, словно это были неотъемлемые компоненты празднования Евхаристии. Но ни в голосе, ни в движениях Сантьяго не было ничего торжественного.

– За удовольствие снова увидеть тебя, – сказал он, поднимая стакан. Затем, словно он собирался сделать предложение, Сантьяго вытащил из кармана замшевого плаща маленькую коробочку, обшитую синей тканью: – У меня есть для тебя подарок.

Серебряные серьги с черным камешком в центре. Я несколько секунд подержала их в руках, и мне вспомнился образ святой Лусии, где взгляд ее направлен на блюдечко в ладони правой руки. Они были похожи на глаза Сантьяго: черные и туманные, в них ничего нельзя было прочитать.

– Давай посмотрим, как они тебе пойдут.

Я надела их. Я хотела, чтобы глаза Сантьяго были в моих ушах, где угодно, только не передо мной. Я подумала о Диего. Подумала: мне не следует делать это. Подумала: в любом случае, я это делаю последний раз.

Мы договорились об этой встрече заранее. Мы решили, что встретимся, еще до того, как я познакомилась с Диего. Я возвращалась в Буэнос-Айрес и предложила встретиться в Мадриде. После знакомства с Диего я бы могла отменить встречу, но не сделала этого.

Мы забронировали разные комнаты в одном и том же отеле. «В этом отеле перед площадью Святой Анны останавливаются тореро второй категории», – сказал мне Сантьяго.

В ту пятницу я рано ушла из университета, чтобы не столкнуться с Диего. В Орли я взяла билет на шесть часов вечера, и первое что я сделала, приехав в отель на площади Святой Анны, – это поднялась в свой номер и долгое время просидела под душем, словно пыталась очиститься от Диего, по крайней мере, хотя бы на эти два дня. Забыть о том, что я не должна быть в этом отеле, ожидая Сантьяго.

«Сеньор Айала прибыл, его ключ здесь, но, должно быть, он вышел поужинать, потому что его номер не отвечает», – заученным тоном проинформировал меня портье. Я вспомнила мужчину, который заполнял карточку с моими данными: прямой и лишенный эмоциональности и энергии, присущей испанцам. «Вы не могли бы передать ему, что Виргиния Гадеа уже в отеле, в комнате двести двенадцать? Спасибо». Я уснула на кровати, даже не расправляя ее. В восемь утра раздался звонок:

– Виргиния, это я. Я только что приехал. В Миланском аэропорту произошла авария. Самолет упал в нескольких метрах от взлетной полосы; они вынуждены были отменить все рейсы до сегодняшнего дня.

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы узнать в телефоне голос Сантьяго, будто у меня закрыты глаза и кто-то заставляет меня попробовать что-то, какой-нибудь тропический фрукт. Меня обманул администратор? Я что-то не так поняла? Сантьяго врет?

– Я был вынужден провести ночь в Линате.

– Хорошо. Тогда спи.

– Да. То есть нет. В двенадцать встречаемся внизу, в холле.

Я повесила трубку и осмотрелась вокруг. Это был номер из тех, что занимают тореро второй категории. На стене над телевизором висела картина: сцена охоты, с собаками и мужчинами на лошадях и с ружьями.

Мы пересекли площадь Святой Анны. Спустились по улице Алькала до Сибелес. Было похоже, что Сантьяго не ориентируется, но я ничем не могла ему помочь. Кроме того, мы не шли в какое-то определенное место.

Он провел немало времени перед зеркалом, чтобы встретиться со мной, об этом можно было догадаться по тому, как у него на шее был завязан платок ярко-красного цвета. Эта деталь была непривычна для него, равно как и очки от солнца. Остальной его наряд мне был очень хорошо знаком: серые широкие фланелевые брюки, ботинки без шнурков, серая футболка с коротким рукавом, рубашка из замши темно-серого цвета. Казалось, он родился в этой одежде. Она не зависит от моды, как и он сам. По этой же причине в него влюблялись все девушки университета: никому так не шла одежда. Ходил он, будто парил на пару сантиметров над землей. Он и сам был такой: всегда немного выше всего и всех.