— Господа, — сказал он, — я не намерен с вами препираться. Я хотел лишь довести до вашего сведения волю его величества. Итак, покончим с этим. Позвольте мне только еще раз воззвать к вашему благоразумию; заклинаю вас самих вернуться к исполнению долга. Так как я вижу уже королевский гнев, готовый пасть на ваши головы. И вы знаете, гнев этот разит быстрее и ужаснее грома. Прощайте, господа.

Он надел шляпу и ушел, оставив их еще более упорствующими в своих намерениях, хотя и несколько обеспокоенными такими угрозами. Но когда они остались одни, по уходе господина де Кюсси, Тома, недолго думая, и скорее всего инстинктивно, трижды воскликнул: «Да здравствует король!» и сейчас же вслед за тем издал не менее громкий возглас: «Вперед! На Веракрус!» И эти возгласы в таком сочетании настолько успокоили всю компанию, — хотя никто не отдавал себе отчета, как и почему, — что в тот же вечер, при попутном бризе, все подняли паруса и взяли курс прямо на мыс Каточе, который необходимо обогнуть, чтобы достигнуть Веракруса…

Неделю спустя они уже хозяйничали в городе, захваченном ими почти без единого выстрела, как шутя обещал это капитан Граммон господину де Кюсси Тарену. Только взятие крепости потребовало от них некоторых усилий. Несмотря на это, их потери составляли всего лишь семь убитых и одиннадцать раненых. Невероятный результат, достигнутый, конечно, прежде всего, благодаря главнокомандующему, сумевшему собрать под свое знамя столько храбрых и искусных капитанов, сколько никогда еще не встречалось при совместном заключении договора. Разносторонняя опытность Тома-Ягненка, приобретенная повсюду и особенно в Сиудад-Реале Новой Гренады, оказалась чрезвычайно ценной для хорошей подготовки атаки. Когда понадобилось уже не разглагольствовать, а драться, он Дрался так и, с таким безумием, что можно было подумать, будто на самом деле он ищет скорее смерти, чем победы.

Захватив и разграбив Веракрус, флибустьеры поторопились уйти восвояси: добыча была значительная, и важно было свезти ее в надежное место, тем более что сигнальщики уже усмотрели появление испанского флота численностью в семнадцать военных кораблей, гораздо более сильных, чем суда флибустьеров, которых было всего восемь, и из них три барки без всякой артиллерии.

Тем не менее, суда эти и барки прошли мимо испанского флота и не были остановлены, хотя флагман этого флота, конечно, не мог не заметить нагроможденное на палубах флибустьеров награбленное золото, серебро и драгоценные товары. Но на мачтах у этих флибустьеров развевались и полоскались от бриза грозные белые флаги, флаги одинаково принадлежащие как Флибусте, так и Франции, а также и другие внушающие страх цвета и эмблемы, как горностай малуанцев и некий кровавый вымпел, в середине которого красовался золотой ягненок. Кастильский народ, несмотря на его храбрость, мало соблазняло вступить в бой с этими флагами, слишком уже привычными к победе.

Таким образом эскадра флибустьеров беспрепятственно вернулась к якорной стоянке у острова Бака, от которого они отплыли так недавно. Тут поделили они добычу по всей справедливости. И тут же, не желая терять ни минуты, каждый начал весело проматывать свою долю в кутежах, попойках и разгуле с девками. Действительно, к этому времени на острове Вака, хоть и сильно отстававшем во всех отношениях от Тортуги, было вдоволь всяких кабаков и домов разврата. И там все можно было купить. что по вкусу матросам и солдатам по части богатых украшений, нарядов, драгоценностей и прочих роскошных безделушек. Само собой, торговцы пользовались случаем набить карманы, и какой-нибудь отрез скверного атласа, стоящий во Франции один экю серебром, продавался обычно на острове Вака за десять — пятнадцать луидоров. Так что торговый народ наживался в Вест-Индии гораздо скорее и вернее, чем корсары. Впрочем, это иногда сердило корсаров. И каждый год это кончалось, рано или поздно, тремя-четырьмя убитыми или ограбленными торговцами.

Итак, флибустьеры на сей раз тут же, на острове Вака, принялись за развлечения. А в этом деле переборщить было нельзя, если хочешь достойно ознаменовать столь высокий воинский подвиг. В течение двух недель все ночи напролет были предназначены питью и еде. После чего, утомленные обжорством и истощенные развратом, победители Веракруса своими осунувшимися и болезненными лицами стали похожи на подыхающих с голоду оборванцев.

Начальники, ничуть не меньше последних своих солдат, принимали горячее участие в этих грубых празднествах. Потому что подлинно все авантюристы между собой братья, как они и сами про себя говорят, то есть равны между собой, имея одинаковые вкусы и сходные суждения насчет всего. В тех же кабаках, в тех же веселых домах, что посещались самыми простыми матросами, сиживали за. столом, не зазнаваясь, самые знаменитые капитаны, пили, пьянства ради, ту же сахарную водку и ласкали тех же распутниц. Тут встречались друг с другом Граммон, Краснобородый и Лоран де Грааф. И Хуана пожелала, чтобы Тома водил ее туда.

Ибо Хуана охотно участвовала в самых грубых попойках Немного похмелья ее не пугало. И она не могла насытиться своим положением королевы среди шумной толпы распаленных пьяниц. В особенности находила она скрытое наслаждение в том, чтобы чувствовать, как растет вокруг нее и бушует поток вожделения и страсти, постоянно возбуждаемый ее расцветшей теперь красотой. Она нисколько не боялась ссор и раздоров. Ей нравился вид крови. И ей случилось и самой ее пролить, — не только на палубе побежденного корабля, вслед за сражением…

Случилось это при обстоятельствах весьма страшных, о которых Тома впоследствии всегда вспоминал со смущением и неловкостью…

Захват Веракруса ознаменован был неожиданным происшествием, которое значительно способствовало окончательному успеху флибустьеров. В то время, когда они собирались пойти приступом на крепость после двенадцати часов безуспешной канонады, кастильское знамя вдруг спустилось, и на место его взвилось знамя Франции. Пораженные этим вожди флибустьеров стали с осторожностью подходить к крепости, опасаясь западни. Но у подъемного моста их встретил человек, чей один лишь вид их сразу же успокоил и даже наполнил восторгом: ибо это был не кто иной, как венецианец Лоредан, их старый товарищ, о котором они уже больше года ничего не слыхали и который таким образом, не без блеска, возвращался в лоно Флибусты. Когда дело дошло до расспросов, он объяснил, что частное дело вынудило его прожить весь этот год в Веракрусе, изображая из себя мирного горожанина, но что, несмотря на это мирное житье, при первом же признаке атаки, как только он узнал своих Братьев Побережья, идущих на приступ укреплений, он и сам во мгновение ока стал снова Братом Побережья, весьма удачно пробрался в крепость и там, сбросив маску и очутившись среди гарнизона с обнаженной шпагой в руке настолько его напугал, что тот сразу разбежался, крича об измене и врассыпную спасаясь через капониры. Таким образом, Лоредан-венецианец единолично завоевал и затем передал Флибусте крепость с ее сорока пушками. Откуда и великая слава ему, и жирная доля добычи.

И вот этот же Лоредан, возвратившись затем на остров Вака на корсарском судне, — он предпочел сделать переход на «Горностае», а не на «Летучем Короле»— также задержался на этом острове и вел тут самую развеселую жизнь. Хуана, весьма его заприметившая во время обратного переезда, старалась постоянно встречаться с ним, — в сопровождении Тома, — в каком-нибудь веселом месте на острове; и тогда начиналось разливанное море вина и рома. В обществе венецианца, красивого малого, столь же обходительного, сколь и храброго, подруга Тома расцветала и становилась радостной и веселой. Тома, без всякой задней мысли, радовался этому и сам.

Но наступил день, когда он перестал этому радоваться. На этот раз все пьянствовали в харчевне под вывеской «Серый Попугай», когда явились сюда поразвлечься также и другие их товарищи, среди которых были сам капитан Граммон, Эдуард Бонни, по прозванию Краснобородый, и его женщина-матрос, Мэри Рэкэм, флибустьерка. Сначала все шло превосходнейшим образом, и все с величайшим дружелюбием перепились. К несчастью, обе женщины, как только опьянели, и та, и другая затеяли, как нередко бывает, ссору. И ссора эта быстро разгорелась по многим тайным причинам, а равно потому, что флибустьерка, гордясь своей мужской одеждой, принялась обзывать свою противницу рабой, годной только на роль потаскухи со своей подмалевкой вокруг носа и парчовой юбкой вокруг задницы. Тогда Хуана живо нашлась ответить, что, если уж говорить о потаскухах, так та, что спокойно сидит дома под присмотром одного лишь любовника, наверное, стоит той, что одевается мужчиной, чтобы свободно бегать, куда заблагорассудится, давая каждому себя щупать по всем закоулкам на поле сражений.