Всякая шушера распоясалась, вроде бродячих торговцев и попрошаек. От крыс и мелких вредителей просто житья нет в простых домах. Обычная охранка не спасает, пришлось нанимать студента-темного и стоять над ним, пока он отвращающий контур вокруг дома чертил, неуч, но не огрызался, когда почтенная веда просила поправить, и запитал сильно. Хороший некромант выйдет, из Нери вроде. Дожились, сопливым мальчишкам с третьего курса теперь лицензию выдают.

Веда говорила и говорила, и ее слова хорошо ложились на болтающуюся у меня в голове мелодию. Не знаю, где я ее могла слышать, а теперь не избавиться никак.

Я, чтобы Аманда не думала, что не участвую в беседе, скромно пожаловалась, на Ворнана, которого почти никогда нет дома, а возвращается дерганый и будто лично по склепам и стокам лазал, хотя его работа других туда отправлять. Но в свете происходящего, не было ничего удивительного в том, что руководящему звену пришлось вспомнить начало карьеры.

Расстались мы вполне довольные друг дружкой: Аманда выговорилась, а у меня день почти закончился. Сумерки еще только подступали, в теплом воздухе пахло камнем и сиренью, и все было полупрозрачным и немного нереальным. Странного оттенка заходящее солнце подкрасило макушки крыш, дома казались облитыми розоватой глазурью. Статуя в фонтане — какие-то абстрактные девы с кувшинами в изящных позах — тоже были в этой глазури. На их бедрах и плечах смотрелось интереснее, чем на крышах. А вода в фонтане подпевала мелодии у меня в голове.

— Тихо, тихо меж теней вслед за флейтою моей, — шелестели струйки.

Я шагнула к дому и замерла, он был словно неживой, темный.

Это от того, что там никого нет? Или от того, что там нет Ворнана? Но он ведь просто ушел на работу. Или просто… ушел.

Я моргнула, зажмурилась, и постояла, успокаивая разошедшееся сердце, а когда открыла глаза, все было серым. Свет, призрачный и блеклый шел сразу отовсюду. Тень от фонтанных дев, вытягиваясь, ползла по камням, приобретая гротескные очертания ярмарочного фигляра с дудочкой. И… будто все звуки исчезли, только фонтан журчит-напевает.

— Теплой лапкой по камням ты беги скорее к нам. И закатом пуховым, синим сумраком ночным. Тихо, тихо, мягко тьма Убаюкает тебя.

Над крыльцом лавки с покосившимся навесом беззвучно покачивалась вывеска. Сквозь провалились ступеньки, ведущие к двери, пророс бурьян, в левой витрине не было стекол, и оттуда торчали колючие плети дикой розы.

Я хотела кричать, но здесь у меня нет голоса.

Из стиснутого в панике пакета посыпалось. Яблоки, неестественно красные, поскакали по присыпанной пылью мостовой. Одно ткнулось в бортик разговорчивого фонтана. Оттуда, из-за бортика, высунулась тонкая рука и цапнула фрукт за бочок, послышалось сопение, потом поверх мокрого округлого края легли пальчики, показалась русая выгоревшая макушка, сероватая, как всё здесь. Сквозь пряди смотрели невозможно красивые глаза-звезды в пол-лица.

— Не ходи, — прошелестел голос, вплетаясь в шепот-звон воды, — или станешь, как я.

Нос кнопка сморщился, странный ребенок, не понять, девочка или мальчик, привстал, удивленно повертел яблоко в руке, будто не знал, что с ним делать, лизнул, открыл ротик с мелкими-мелкими зубами, надкусил кожицу, скривился и пожаловался:

— Холодно… Мне холодно… Где?

Я хотела кричать, но здесь у меня…

На плечо легла рука, я вздрогнула всем телом и обернулась.

— Где, спрашиваю, пятнадцатый дом, дамочка, — пробасил чуть зеленоватый, явный полуорк с огромным баулом. — Уже минут двадцать тыкаюсь. Спишь, что ли? Добро растеряла.

— Между тринадцатым и семнадцатым пройдите во дворик, он там, — проговорила я, ошарашенно глядя по сторонам. Улица как улица, сирень пахнет, люди-нелюди ходят.

— На, держи, — мужчина сунул мне в руки одно из оброненных яблок. На красном глянцевом боку явственно проступал отпечаток мелких острых зубок.

— Э-э-э, — протянул полуорк, — вот гнусь! — Отобрал яблоко и метко швырнул в урну у моей калитки. — Никак тварь какая-то завелась. Вы бы в службу отлова стукнули. И это… спасибо.

На крыльцо я поднялась с опаской, сначала трогала ступеньки ногой, потом тростью и только потом ступала. Привидится же… Или я в тень провалилась? А я так могу? Это же для темных, а я — не пойми что и звезда во лбу.

Первый час по возвращении был еще так себе, а потом все пошло наперекосяк. Наша первая серьезная размолвка с хлопаньем (я — окном, Ворнан — крыльями) показала, что нет у меня на самом деле никакой гордости и прочей всякой выдержки. Я исходила все комнаты в доме, звонила ему на магфон, прекрасно зная, что он, как всегда, оставил его, и мерзкий вибрирующий звук гулял по второму этажу, а я все набирала и набирала. И правда — раздражает. Но Ворнану не приходило в голову, что можно сменить его на другой. В конце концов я отчаялась и просто села в спальне на кровати, там где я… где он… Где мы обидели друг друга, отказав в праве на ошибку. Так и сидела, пока не пришла ночь. И когда пришла — сидела тоже.

Хлопнуло окно в кухне, и мне казалось, что я сплю, но были горячие руки, расцепившие мои ледяные пальцы, сжатые так сильно, что я почти не могла ими пошевелить, и он сам, стоящий на коленях передо мной, упал в них лицом. Я слышала кожей щекотные ресницы, колючую щетину и нитку шрама, губы сухие, шепчущие, как молитву:

— Прости… Прости, свет мой.

— Нар, я… и ты меня прости.

Глаза-свечи, волосы-перья, руки, что обнимают меня всю. Разве есть что-то важнее этого?

— Не оставляй меня больше.

— Никогда, я слишком долго тебя ждал.

Но едва я, измотанная переживаниями, замерла, прижавшись к нему всем телом, и смежила саднящие веки, как оказалась на улице, босая, в одной ночной рубашке. Я не успела ничего толком сообразить, как Ворнан, бледный и тоже босой подхватил меня на руки и унес в дом.

— Тихо, тихо не шуми, дверь неслышно отвори и смелей, смелей, дружок теплой ножкой за порог, — пела вода в фонтане.

Только когда захлопнувшаяся дверь отсекла звуки, я поняла, что пела — я. И в ужасе прижала ладони ко рту. Теперь я знала два своих самых страшных страха: потерять его и потерять себя.

— Ворнан, что происходит?

— Ты ходила во сне. Снова.

— Ворнан, я схожу с ума? — спросила я, прижимаясь лбом к его груди. У меня затекло плечо, но пошевелиться было выше моих сил и не хотелось разрывать кольцо сомкнувшихся на спине горячих рук.

— Не думаю, такую устойчивую психику, как у вас, еще поискать. Вы скорее меня с ума сведете, — ведьмак устроился щекой у меня на макушке и иногда принюхивался.

Вряд ли от меня пахло как-то подозрительно, ванну мы принимали вместе. Он меня туда усадил, потому что меня трясло, а когда вышел на пару минут, я устроила безобразную истерику. Не кричала, нет, но вернувшись, Ворнан тут же, прямо как был, в пижаме, забрался ко мне в воду, обнял и гладил по голове. Еще бормотал что-то на тарабарском языке. Потом потянулся и вылил в воду принесенный с собой пузырек. Остро запахло полынью и мятой, и меня, наконец, отпустило. А он — не отпустил. И я в очередной раз убедилась, что даже в моей маленькой ванной можно прекрасно поместиться вдвоем.

— Вы голодны? — спросила я.

— Нет, к чему вопрос?

— Вы ко мне принюхиваетесь.

— У вас странный запах, — помедлив, ответил Ворнан.

— Это ваше зелье, которое вы в воду налили, виновато.

— Не только. Вы в последнее время пахнете иначе.

Он говорил, и от его дыхания мелкие волосы у виска щекотали кожу. Можно было потянуться и убрать прядку, но опять же, не было никаких сил шевелиться.

В последнее время… В последнее время я стала нервной и сентиментальной. Могла расплакаться от вида играющих котят или замереть, наблюдая, как играет солнечный свет, сквозь листву. Запахи и звуки сделались ярче. А еще я, оказывается во сне хожу. Опять. Раньше мне случалось побегать ночами, а наутро забыть о случившемся, но в том были виноваты отвары кухарки-орчанки и воля четверки не-мертвых. Что теперь? Ворнан такой нервный из-за работы или от того, что ему приходится караулить меня ночью? Недостаток сна еще никого добрее не сделал.