Несмотря на провал Мацуи, Корейская армия продолжала получать данные о Приморье через сеть приграничных разведорганов на китайской и корейской территориях. Если в 1923 г. ей подчинялись пункты в Яньцзи, Хайлине, Хуньчуне и Нанаме, из которых последние три работали по югу Уссурийского края, то в 1924 г. к ним добавились пункты в Синыйджу, Харбине, Сэйсине (Чхонджине) (вместо Нанама) и Дуннине (Саньчагоу), ориентированные, за исключением синыйджуского, на сбор информации о СССР. Появление разведорганов в Северной Маньчжурии, находившейся в юрисдикции Квантунской армии, стало возможным благодаря соглашению между начальником Разведуправления Генштаба и начальником штаба Квантунской армии о совместном с Корейской армией ведении разведки против корейцев в зоне ответственности объединения[126].
Харбинский орган занимался активной вербовочной работой среди совслужащих КВЖД и членов белопартизанских отрядов в Маньчжурии с целью получения информации о Приморье. На основании его донесения от 17 июля 1924 г. со ссылкой на источник в харбинской партийной организации большевиков штаб армии, в частности, проинформировал Токио о прибытии в Приморскую губернию 4000 новобранцев из центральной части России[127].
Другие разведывательные органы армии, как, например, пункт в Сэйсине, для получения информации о Приморье опрашивали экипажи и пассажиров прибывавших из Владивостока судов, а также выводили туда свою проверенную агентуру по каналу морского сообщения между Кореей и СССР[128].
Тем не менее после разоблачения Мацуи японское командование решило сосредоточить разведку Корейской армии против Приморья в руках опытного сотрудника центрального аппарата Разведуправления: 3 октября 1924 г. заместитель военного министра уведомил начальника штаба армии о прикомандировании к объединению офицера разведки с целью организации агентурной работы против СССР с позиции станции Пограничная (Суйфэньхэ)[129].
Месяц спустя разведпункт в Пограничной возглавил прибывший из Токио сотрудник русского отделения РУ ГШ майор Иимура Дзё. Выбор места его пребывания был не случаен: на юге Уссурийского края, в Никольск-Уссурийском округе, проживало большое количество молодых корейцев, представлявших собой потенциальный вербовочный контингент. Одновременно на станцию Хайлинь, являвшуюся узловой на конечном участке восточной ветки КВЖД, был направлен другой офицер разведки – капитан Курода Гэндзи, который возглавил созданный там в 1923 г. армейский разведывательный пункт[130].
Хотя оба резидента подчинялись командованию Корейской армии, копии информационных отчётов они направляли в Квантунскую армию и харбинскую миссию, получая оттуда директивы по вопросам организации агентурной работы[131]. Подобная практика диктовалась необходимостью перепроверки докладов агентов харбинской миссии, действовавших в Приморье независимо от Корейской армии, и большим опытом ведения последней агентурной разведки в России, поскольку ЯВМ в Харбине регулярно выводила в приграничную полосу свою маршрутную агентуру, которая собирала сведения о положении дел в белопартизанских отрядах, настроениях в крестьянской среде, заготовках продовольствия, дислокации, вооружении частей Красной армии, каналах нелегальной торговли между Россией и Китаем и прочем. Так, один из агентов миссии – старший унтер-офицер кавалерии в запасе Ооя Масуо («Яманака Тадаюки») – во время интервенции проходил службу в 7-й пехотной дивизии в Северной Маньчжурии, в совершенстве освоил китайский язык и после ухода в запас под видом китайца по заданиям частных организаций изучал топографию, природные ресурсы этого региона и деятельность местных отрядов хунхузов. В январе 1924 г. харбинская миссия привлекла его к разведке междуречья Амура и Уссури, однако 11 марта Ооя был задержан сотрудниками погранотряда в Имане, но сумел выдать себя за члена японской компартии, был этапирован во Владивосток, откуда спустя три месяца депортирован в Японию[132].
В короткие сроки Иимура организовал агентурный аппарат разведоргана, который к лету 1925 г. включал проживавших на станции Пограничная и сохранивших родственные связи с Приморьем белоэмигрантов, корейцев и членов хунхузских отрядов. С последней категорией контактировали агенты миссии японские предприниматели Ногути Бунроку и Фукуда Ясабуро[133].
Необходимо отметить, что разведывательные органы Корейской и Квантунской армий поддерживали тесный контакт по широкому кругу вопросов. Инспектируя японские войска в Корее в феврале 1924 г., командующий Квантунской армией отмечал, что, несмотря на соседство Маньчжурии и Кореи и большое внимание, уделяемое вопросам разведки в обеих армиях, изученность положения дел у корейцев, проживавших за пределами Кореи, оставалась достаточно слабой, поэтому сообщил о заключении соглашения об организации ЯВМ для совместного решения этой задачи[134].
Уже в ноябре 1924 г. командование Корейской армии и начальник мукденской ЯВМ генерал-майор Кикути Такэо договорились о направлении в подчинённую ему миссию разведчиков армии для проведения оперативных мероприятий в Южной Маньчжурии и сбора сведений о ситуации в Корее. Интересно, что среди командированных в Мукден сотрудников был вернувшийся из Японии и зачисленный в штат хайлиньского разведпункта Ооя Масуо[135].
«Ахиллесовой пятой» разведывательных органов Корейской и Квантунской армий являлось их недостаточное финансирование. Сеул, например, регулярно запрашивал у Токио дополнительные средства на ведение агентурной разведки, но в большинстве случаев наталкивался на отказ: 25 сентября 1923 г. начальник штаба Корейской армии телеграфировал Военному министерству запрос о срочном увеличении секретных расходов на следующие полгода до 10 000 иен, однако Токио согласился выделить только половину требуемой суммы; в июле 1925 г. объединение вновь запросило у Военного министерства 2400 иен на нужды миссии в Пограничной, однако и в этом случае оборонное ведомство удовлетворило заявку лишь наполовину[136].
Другой проблемой разведывательных органов всех уровней стало отсутствие постоянных агентурных позиций на территории СССР, обусловленное прежде всего резким оттоком японской диаспоры из Забайкалья и Дальнего Востока после ухода оттуда войск интервентов. На это, в частности, 7 июля 1924 г. обращал внимание Военного министерства начальник штаба Квантунской армии Кавада: «После вывода императорской армии из России в результате закрытия государственной границы мы практически ничего не знаем о политической ситуации в этой стране»[137]. Поэтому ещё в мае 1923 г. заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Муто Нобуёси разослал циркулярную директиву командованиям Квантунской, Корейской армий, начальникам военных миссий в Харбине, Хэйхэ и Маньчжоули о заведении специальных формуляров на всех выезжавших в Советский Союз граждан Японии, предлагая отдельно фиксировать информацию об их службе в действующей армии во время кампании 1904–1905 гг., военно-учётной специальности, политической ориентации, уровне образования, роде деятельности и степени владения русским языком, что позволило бы Разведывательному управлению наладить учёт потенциальных агентов или связных из числа колонистов для их последующего использования в оперативной работе против СССР[138].
