Подняться же без чьей-либо помощи, а часто, даже с ней, с самого дна глубочайшего океана? Невозможно.

Даже после полученных капельниц — все еще максимально не в форме, о чем организм не забывает напомнить, когда мы едем в машине обратно на базу. Впереди нас Элкинс и Мадлен. Следом мы с Францем на его пикапе, который ровно такой же брутально-грубый, темный и мощный, как и хозяин. Рычит мотор, приоткрытое окно запускает в салон свежий воздух с порывами ветра на скорости, а я сижу повернутая в его сторону, босая, с прижатыми к груди коленями и смотрю, не отрываясь — не на дорогу, на него.

Меня безбожно мутит, мы периодически останавливаемся, потому что скручивает приступообразно и я практически выблевываю свои же внутренности, сгибаясь от спазмов, которыми сжимает горло, но не выходит изнутри уже ничего. Пью много воды, снова тошнит, снова пью. И так по кругу.

Франц не говорит по этому поводу ничего. Совсем ничего. Ничего и не спрашивает. Терпеливо помогает, терпеливо же следит за происходящим. Не отталкивает, когда прижимаюсь погреться об него, и нагло краду его руку, перебирая длинные сильные пальцы.

Мне плохо, мне же, в этот самый момент, хорошо. И дорога тянется нашей вязкой, болезненной, тихой бесконечностью. Мы оба молчим, говорить тупо не хочется. Достаточно взгляда, чтобы понять, что необходимо моему воспаленному нутру, что хочет спросить он. И эта связь образовавшаяся, аномальный коннект, синхронизация… удивительны. И как бы ни сгибало физически от последствий своих же действий, морально мне куда лучше, чем я могла бы желать. Рядом с ним становится лучше с каждым вздохом.

Фил оказался своим от начала и до конца, понимающим и принимающим до последней капли моей черни и грязи. Но Франц… Франц одним лишь присутствием начал исцелять. Пробуждать тягу к жизни, тягу к его теплу и внутреннему свету, к самому источнику, что теплится в груди раскаленными углями. Его влияние притянуло… и испугало.

И капля по капле внутри нарастает истеричная паника, что в который раз я попросту растворяюсь. Капля по капле понимание неизбежного начало отравлять. Бросая мне в лицо картинки добровольного рабства, в котором я уже не один год нахожусь. Меняется лишь внезапно хозяин. Или их теперь стало несколько?

Потому что сказать, что я избавилась от зависимости, имя которой «Джеймс» — не могу. От него, в принципе, избавиться невозможно так чтобы окончательно, пока тот ходит по бренной земле. И это даже не обожествление, скорее… просто принятие как факта, что я слишком давно и долго с ним, чтобы так быстро отвыкнуть. Чтобы перестать на рефлексах выполнять все, что попросит или прикажет. Что происходящее между нами, вероятно, не просто привязанность, а сила чертовой привычки выработанной годами.

И этого всего становится так много…

Мужчин в моей жизни становится слишком много, мужчин постоянно и неизбежно крошащих мою личность собой. Каждый по-своему, но оттого не менее сильно.

А я не понимаю, что с этим делать и нужно ли делать вообще. Потому что и без того одиночество давно и плотно пробралось в душу и осело там как родное. И изгнать его в одиночку не получается, не получается и с их помощью, пока что, тоже.

Быть может пора перестать сопротивляться?.. Просто перестать и отдаться волнам, что медленно несут куда-то вперед. Просто прекратить попытки контролировать то, что не поддается контролю.

Но это сложно.

Понимаю, когда вместо того чтобы привычно бежать от него… бегу к нему при первой же возможности. Наблюдая за тем как с приходом жаркого лета, припекать стало по всем фронтам, а главное Фила… Фила стало безумно мало рядом со мной и не потому, что его место занял Франц.

Палящее солнце знойно сводит с ума. До позднего вечера хочется просто или сидеть в бочке с ледяной водой или спрятаться в какой-нибудь подвал. Потому что жарко настолько, что выход видится в желании содрать с себя кожу. И я втайне завидую мужикам, которые мелькают то тут то там голыми торсами. Нам же с Лерой и Мадлен приходится худо, ибо светить бюстом, как Лера, я позволить себе не могу, а защиты, как у Мадлен, да так что со всех тылов — у меня нет. Фил точно не нянька, а Франц не сторож, потому приходится более скромно облачаться во что бы там ни было и страдать. Как правило с коктейлем в руке или самодельным лимонадом, где в высоком стакане льда больше, чем жидкости. Наблюдая за тем, как божественные пальцы копошатся в земле.

Франц красив, когда работает. Сосредоточенно-расслабленный. Умиротворенный и уютный. А я залипаю на то, как двигаются под влажной кожей мышцы, как в свете ламп разноцветная роспись татуировок переплетается невероятной вязью. Как блестят естественным здоровьем волосы, блестят и глаза, когда мы пересекаемся взглядом и скрывать свою заинтересованность я не хочу, даже не пытаюсь.

Мне нравится просто молча находиться рядом, нравится, что он не зовет, но и не прогоняет, однако всем своим видом показывает, что то, что я чувствую, взаимно. Не давит, не лезет, не зажимает как животное по углам. Он вообще сам меня практически не трогает. Интуитивно чувствуя, что если я захочу, то приду и отдам сама… или возьму.

Он просто поблизости, и присутствие ощущается, даже если между нами десятки метров. Его тепло долетает до меня фантомно через препятствия и стены. Он просто рядом, не потому, что я умоляла или выпрашивала. Потому что захотел этого сам. И я не понимаю, чем заслужила такое отношения, вспоминая какой была сукой с ним с первых же минут знакомства. Не понимаю и почему он терпит то, как я начинаю метаться, когда замечаю ускользающее от меня внимание Фила. Почему делает вид, что не в курсе происходящего, хоть и вишневый взгляд ставших любимыми глаз, говорил громче слов, что это не так.

Я же, совершенно не имея на это прав — ревную. Сильно и жгуче. Ревную Фила как сумасшедшая, наблюдая за ухаживаниями Стаса, он словно кот вокруг сливок бродит и облизывается. Стас просто нагло и открыто показывает свои намерения и не к кому-то, а к тому, кто так бы хотелось, чтобы был целиком моим. И пусть я понимаю, что в силу предпочтений и вкусов моему синеглазому небу нужен кто-то вроде чертова Мельникова. Но…

Но логика и мозг это одно, чувства и вопящее в протесте сердце — другое.

Я не могу смотреть на их переглядки, на то, как на светлой коже Фила появляются характерные отметины. Как тот проявляет свою и без того вопиющую сексуальность не для меня, и пусть сексуализировать наши отношения я не старалась, все происходило как-то само и бесконтрольно… вдруг поняла, что хочу метить сама. Метить и знать, что там, в россыпи цветных пятен, есть часть меня и это он не скрывает.

Потому нагло клеймила его кожу, когда Фил приходил, всегда сам, будто нуждаясь. Вгрызалась, едва ли не до крови, буквально нападала. Мы не просто курили или рассасывали одну на двоих таблетку, целуясь. Мы стабильно хотя бы раз в неделю трахались как обезумевшие в моей комнате, да так, что я срывала голос до хрипоты, чтобы после сидеть в душе и в шоке смотреть в стену напротив, сгорая и от стыда, и от радости разом.

Я не хотела его как мужчину. Не в том самом первобытном смысле. Я просто хотела его целиком себе. Мне нужен был он. Необходим как воздух. Моим абсолютно. Это какое-то совершенно ненормальное, неконтролируемое нечто, когда понимаешь, что любишь его, но как-то совсем по-другому. И объяснения этим чувствам попросту нет. Нам секс, по сути, вообще в отношениях не нужен. Ни ему, ни мне так подавно, для таких вот животных проявлений своих чувств есть Франц, которого как раз до жгучего кипятка в венах хотелось перманентно. Всегда хотелось, и с ним, только с ним, кончать было сродни маленькой смерти.

А с Филом… наши отношения как тандем двух больных до самого дна душ. Сиамские близнецы, сросшиеся своими зависимостями, проблемами, шрамами и болью. Понявшие друг друга. Принявшие невысказанное. Заменившие все недостающее с кем-либо другим. Заполнившие черноту сквозную в груди. Фил мое небо, а я его блядское клеймо.