Но если по-честному, то что есть у меня кроме синтетического счастья, Фила и проблем с головой? Одиночество? Подорванное психическое и местами физическое здоровье? Угробленная вера в то что личная жизнь наладится? Мне уже идет четвертый десяток. Моложе явно не становлюсь, умнее тоже. Никаких открытий впереди, как и достижений не ждет. Моя жизнь какой-то гребанный рубеж. Понять бы чего, зачем и почему. И как я здесь вообще оказалась. Кто или что тому на самом деле виной. Я? Или стечение обстоятельств? Судьба? Злой рок? Или просто я настолько слаба, что сдалась. Настолько слаба, как и предсказывал покойный теперь уже отец. Настолько слаба, что вместо того, чтобы быть стервой и обозленно прогнать того, кто греет собой, прижавшись слишком близко, я дышу им и тихо плачу, позволяя его рубашке впитать мое отчаяние и боль.

Тупоголовая, слабая, глупая дура. Наркоманка. Психически неуравновешенная, очевидно больная и совершенно его недостойная. Это не он дикарь и неотесанный мужлан, словно застрявший в период средневековья. Это я — ограниченное, бесперспективное, лишенное каких-либо особенных качеств существо.

— Как ты себя чувствуешь? — Невесомо его пальцы перебирают мои влажные волосы, проникнув под съехавшее и успевшее впитать большую часть влаги полотенце. Массирует мне висок, чуть оттягивая волосы у корней, гладит медитативно, и голос его как вересковый мед обволакивающе густой и сладкий для моих обожженных ночными битами ушей.

— Дерьмом, — едва слышно шепчу, губы пересохли и их хочется облизать, но вместо этого прикусываю нижнюю до боли, чтобы не всхлипнуть громко и позорно, втянув скопившуюся в носу влагу. Накрыло так накрыло, мать его. Святое дерьмо, святейшее в его самом прямом проявлении. Позорнее и ничтожнее быть и не могло, в общем-то. Не в моем случае. Если и падать, то на дно. Главное чтобы снизу не постучали.

— Слышу что-то на наркоманском, это для простых людей значит — лучше?

Улыбка в его голосе или издевка? Определить сложно, но вкупе с легкой лаской чутких божественно прекрасных пальцев скорее первое, чем второе.

— Это значит, что ты по идее должен сесть в машину и уехать отсюда как можно дальше и как можно быстрее, если в тебе есть остатки здравого смысла, после всего, что ты видел и слышал.

— А если его во мне не осталось? — открываю глаза, поворачиваю к нему лицо и смотрю вот так снизу вверх. Ошарашенная, потерянная, заплаканная и опухшая. Без косметики с мокрыми спутанными волосами и ресницами. Чудовище, настолько сильно не в форме, насколько вообще могла бы быть. Перед его глазами, вот такая максимально разбитая, несобранная, отвратительная и мерзкая, а тот смотрит спокойно, купая в ягодном взгляде. Гладит по скулам и ждет мой ответ.

— Ты идеален или дурак? — Молчит, приподнимает бровь, а губы чуть дрогнут от слизанной с них попытки улыбнуться. — Поцелуй меня.

Его губы очень горячие или же мои слишком холодные. Его вкус насыщенный, чуть горчит чаем и бергамотом, табаком и чем-то особенно терпким. Его запах особый сорт наркотика, когда окутывает словно дымное, терпкое облако и топит в себе, без шанса на спасение. Язык его дает необходимую моей пересохшей глотке влагу. И это так томительно, так медитативно, смакующе медленно и удивительно, что хочется, чтобы миг не прекращался. Хочется застрять вот так с ним нависающим сверху, щекочущим упавшими на мое лицо шелковистыми прядями. Хочется съесть его. Такого вкусного до невозможности.

— Рука, — шепчет, поправляя мою руку, где в вену воткнута игла, мягко уложив ее — прямую и безынициативную. И наклоняется снова. Проникает горячей ладонью под полу халата, под которым только голая, покрывшаяся мурашками от его касаний кожа. Ведет по бедру, углубляя поцелуй и меня выгибает. Сама притягиваю ближе, сама раскрываю бедра призывно, сама обнимаю, прижав к себе ногами. И вес его тела идеален, а чертова рубашка бесит.

— Сними, — дергаю за рукав и наблюдаю, как он присев на пятки между моих ног, медленно ее расстегивает, не сводя с меня темных глаз. А я завороженно рассматриваю, как открывается его тело сантиметр за сантиметром. Каждый яркий рисунок татуировки, пирсинг в левом соске, который не замечала раньше, прекрасный рельеф красивой вязи мускул. Как напрягается живот и проступают еще ярче и более явно пресловутые «кубики». Тело Франца идеально, без излишней массы, подтянутое, гибкое и сексуальное. Отбрасывает рубашку в сторону и наклоняется ко мне, разводя полы халата в стороны, прижимаясь кожа к коже к моей груди.

Горячий, во всех имеющихся у этого слова смыслах.

А я запускаю в его волосы руку и притягиваю нос к носу, начав тереться лицом об мягкую, шелковистую бороду, об его точно такие же щеки, губами ловя его губы и громко выдыхая, прогибаясь в спине и забрасывая ноги на поясницу. Чувственная пытка неспешным удовольствием, наслаждение от близости и никакой показушной страсти. Я просто хочу быть с ним рядом вот так, греться. Неважно абсолютно будет ли секс. Просто его кожа и моя кожа, его губы и мои губы. Руки, дыхание и взгляд, который вблизи как опаленные угли, огненный обсидиан который лижет яркое пламя.

Он кажется невозмутимым, но я чувствую и силу желания, и властность прогибающей меня под собой ауры, и от этого хочется удовлетворенно, побежденно рычать. Несмотря на то, что состояние совершенно разобранное физически, что он постоянно поправляет мне руку, чтобы я не вырвала случайно иглу из вены. Мне кайфово. Кружится от ощущений голова… и тепло. Его так много. Того самого тепла, абсолютного, идеального тепла. Оно напитывает мне кожу, проникает внутрь, словно лучи предзакатного яркого солнца. Не пытаясь обжигать.

И я не выдерживаю, сама расстегивая ремень, сама стаскиваю ниже мягкий хлопок белья, сама подаюсь навстречу и насаживаюсь с тихим стоном, похожим на жалкий скулеж. Забываясь в моменте, чувствуя, как он переплетает пальцы с моей рукой, чтобы та оставалась прямой и прижатой к постели, все еще помня про чертову капельницу. В то время как я… напрочь забыла обо всем.

И этот контроль, контроль Франца над моим телом, абсолютный контроль в этом моменте, убивает. Хочется отдать все до последней капли. Перестать существовать обособленно, перестать куда-то бежать, хочется врасти в него и остаться вот так. С теплом. Его теплом. Один на один в этом мире, а остальное не кажется важным.

И эти глубокие, правильные толчки в моем теле, словно особая медитация. Неспешная, чувственно изводящая и подталкивающая к грани. Мне казалось, что откатываясь обратно в состоянии, лежа после практически передоза, отдаваться настолько приятным ощущениям невозможно. Но с ним, почему-то, в который раз все иначе. Непривычно, остро, правильно. Словно я брела к нему всю свою гребанную жизнь. Именно к нему ползла и именно из-за него столько ошибок совершила. Чтобы оказаться в данной точке своего пути, каким бы кривым и извилистым тот ни был.

И удовольствие от оргазма накрывает с головой. Участвует не только тело в процессе, участвует душа потрепанная и ссохшаяся, участвует сердце, которое почему-то приятно болит. И это откровение на двоих. Поделенная вселенная.

И если Фил был небом — синеглазым и ясным. Внутри которого глубоко и безгранично много всего запрятано. Он переменчив, от безоблачной ясности и красоты, до пасмурного гнетущего грозового состояния. Это небо способно быть чертовски опасным. Угрожающим. Поражающим смертельно.

То Франц стал неизведанным дном необъятного океана. Разверзнувшаяся бездна. Где царит покой, где не бьют тебя волны, не пенится своевольно стихия. На дне тихо. Темно. Комфортно и множество открытий, запрятанных секретов и тайн. Он стал тем, кто не дает шанса выбраться обратно на волю, поглощая кислород из легких и заполняя собой, порабощая волю, убаюкивая. Настолько кажущийся угрожающим на подходе, он оказывается совершенно не пугающим в итоге, но оттого лишь коварнее и опаснее, чем чертово небо с его надвигающейся грозой.

Рискуя быть сожженным вспышкой молнии, ты все же можешь суметь спрятаться от гнева. От неба спрятаться легко.