Ночь была звёздная и морозная, но у костра было тепло и приятно. Россомаха принёс глухаря, которого они зажарили целиком, и, разобрав самые лакомые кусочки, остальное покрошили в котелок с варевом Чена. На свежем воздухе, да с устатку, всё, что угодно, можно слопать, а жареная на костре птичка и вовсе шла на ура. Вспоминали, как коршун утащил мясо, хохотали, как ненормальные, даже Диего. Приятный был вечер, что ни говори.… Но ночью Саньке опять снилась какая-то хрень. Главным образом, она искала: шарилась в запасниках библиотеки, хотя на библиотеку это походило мало, скорее, на какой-то храм, только заброшенный, и искала в манускриптах полный текст «Старшей Эдды». «Ты хоть представляешь себе корабль из ногтей мертвецов? – Вкрадчиво спрашивал её Отто, которого она не видела, но который был совсем рядом. – Ты себе это представляешь?» Санька огляделась: она плыла по тёмному, почти чёрному морю, под низким свинцовым небом, на каком-то корабле, с какими-то людьми, которых только ощущала, но не видела. И вдруг тёмное пространство меж землёй и небом разорвал сполох белого пламени, и она увидела птицу, гигантскую, в несколько раз больше корабля. Она плескала крыльями, играя и светясь, единственный свет в этой мрачной водной пустыне. «Это Феникс!» – Подумала Санька. Но в «Старшей Эдде» никакого Феникса не было, и этот факт почему-то во сне Саньку страшно озадачил, и она продолжала свои поиски, пробираясь по подземелью и пролезая в щели и норы, всё дальше и дальше. С неприятным чувством, что напротив, удаляется от того, что ей так нужно. Что-то подсказывало ей, что её поиск тесно связан с её возвращением в Красноярск; и она упорствовала, пока не проснулась. Несколько минут лежала, приходя в себя. Из всего сна ярче всего ей запомнился Феникс, как ни странно, и крепко засела в голове «Старшая Эдда» Она даже зачем-то стала повторять её наизусть про себя: «Вот Гарм залаял, там, в Гнипахеллиле; вервь оборвётся; зверь выйдет голодный»… И вдруг ей почудилось, что этот лай вот-вот раздастся. Испуганно ахнув, она взвилась и села, сжав кулаки. Землю тряхнуло сильнее, теперь она поняла, что чувствовала эти толчки и во сне. Испуганно захрапели и заржали кони. Полог юрты откинулся, заглянул Хара, увидел, что она не спит, сказал озабоченно:
– Земля дрожит.
– Я-я-я почувствовала. – Прошептала Санька, испуганно глядя на него.
– Слабые были толчки, – постарался он её успокоить. Остальные заворочались на своих лежанках, Россомаха потянулся с хрустом, спросил:
– Что случилось?
– Ты землетрясение проспал. – Сказала Санька, поднимаясь и выползая наружу. – Везёт.
Больше толчки не повторялись. Обсудив это и так, и эдак, они снова, позавтракав и умывшись, отправились в путь. День, распогодившись, выдался совсем тёплым; было, как про себя прикинула Санька, не меньше плюс десяти. Настроение оставалось нулевым, но уже не из-за Росомахи, а из-за сна. Она давным-давно не вспоминала Отто, и не думала о нём, испытывая прежнее бешенство; сейчас почему-то ей было страшно. В голове безостановочно крутилась «Старшая Эдда», то отдельные фразы, то целые отрывки. Поразмыслив, она решила, что это из-за странного вопроса Диего об Асгарде, городе светлых богов – асов, но всё равно было не по себе. «Сурт идёт с юга – огонь всепалящий солнцем блестит на мечах у богов, рушатся горы, мрут великанши, всё Хель пожирает, небо трещит…»
– Жуть какая! – Воскликнула она вслух, и Россомаха тут же повернулся к ней:
– Что?..
– Вспомнила одну… песню, что ли. Страшную. Про последнюю битву богов.
– Спой?
– Я не знаю, как она поётся, я только слова знаю. Но лучше их вслух не повторять, сильно страшные. Тем более, после того, как земля тряслась.… Ну, на фиг. Лучше пусть Диего споёт что-нибудь весёлое. У него здорово получается.
Россомаха тут же нахмурился и замолчал. Он болезненно воспринимал любые упоминания о пении Диего. Но Санька считала, что это ребячество с его стороны, и вообще.… Надо отходить от этой дурацкой мании – относиться серьёзно ко всему, что с ним связано. Баста! – И она даже не попыталась скрыть удовольствие от пения Диего. Тем более, что пел он и правда, прекрасно. С голосовыми связками, слухом и тембром голоса у него было всё в порядке, словно ему ставили всё это в лучшей консерватории. Самородок!
У Саньки тоже было всё в порядке со слухом. Природа наградила её, неизвестно, на кой, потому, что голосок у неё был так себе, и музыку она сочинять даже не пробовала никогда; но слух у неё был настолько тонкий, что она всегда отличала даже самую удачную пародию от оригинала на раз, никогда не путала мужские и женские голоса, как бы ни были они похожи, и искренне удивлялась, как это вообще возможно: в каждом из них было нечто, сразу, на слух Саньки, выдававшее, мужское или женское горло их выводит. Для неё было всегда непонятно, как можно принять мужчину в женском платье за женщину, голос ведь не спрячешь! В общем, был у неё такой божий дар. Слушая пение Диего, она краем уха ловила голоса птиц, такие звонкие и многочисленные в этот солнечный и тёплый день, и сначала даже сама не поняла, что её насторожило. Прислушалась, перестав слышать Диего и сосредоточившись на том, что её насторожило. И почти сразу сообразила: голоса птиц звучали по-разному! Не для обычного уха, которое никакой разницы бы не уловило, а для её изощрённого слуха. Она чуть придержала лошадь, чтобы ей не мешали голос Диего и топот множества копыт. Россомаха тут же оглянулся на неё, насторожившись. Он уже несколько раз убеждался в способности Саньки слышать даже недоступное его слуху. Санька колебалась. Если кто-то наблюдает за ними, то может, лучше не демонстрировать то, что она догадалась об этом? Россомаха приложил палец к уху, и она кивнула. Он окинул быстрым взглядом окрестности и сделал какой-то знак Харе. Они почти незаметно перестроились, поменявшись местами и заняв удобные позиции, одновременно прикрывая Саньку. Диего толи не заметил этого, толи не обратил внимания, продолжая распевать во всё горло. Санька боялась стрел. Все меры предосторожности казались ей бессмысленными перед ними; хотя в кино, например, китайские мастера всяческих кун – фу стрелы отбивали только так… Впрочем, Чен даже слов таких не знал.
Как-то Санька его, всё же, недооценила. Как только они поравнялись с подходящим, по мнению Росомахи, местом, Чен устроил небольшой взрыв, и в дыму Санька почти сразу же увидела фигуры нападающих. Стрелять было бессмысленно, и они напали всем скопом, как показалось с перепуга Саньке – человек пятьдесят. Диего, мгновенно очутившись на земле, перекинулся и ринулся в бой вместе с Россомахой и Харой. Санька поспешно ловила перепуганных коней, чтобы не разбежались, и, стараясь держаться за ними и за краем скалы, следила за сражением, на всякий случай сжимая в руке нож. Она так и держала его при себе, и как оружие, которым ещё ни разу не воспользовалась, и как талисман, которого даже немного побаивалась. Но больше всего она боялась момента, когда возникнет необходимость пустить его в ход; напряжённо наблюдая за боем, она молилась в душе всем богам и духам на свете, чтобы и в этот раз делать этого ей не пришлось.
Дым не рассеивался до конца, отчаянно воняя и мешая что-то разглядеть. Что было отлично слышно, так это рычание большого кота и боевой клич: «Хабас!» – Росомахи. Постепенно остатки дыма улетучивались, и вместе с ними редели силы противника: когда каменистая площадка у большой скалы окончательно освободилась от дыма, на ней в беспорядке валялись тела убитых, и продолжалась схватка между Харой и каким-то низкорослым, но очень шустрым дядькой в лохматой шапке и такой же лохматой шубе. Он визжал и вертелся, сверкая двумя кривыми мечами, подпрыгивая высоко, словно террорист из Контр Страйк. Россомаха, абсолютно невредимый, наблюдал за боем; в тот момент, как Санька смогла его разглядеть, он как раз, не отводя глаз от сражения и не меняя выражения лица, ударил кинжалом какого-то бедолагу, пытавшегося встать справа от него. Тот упал окончательно; Хара, до того момента уворачивающийся и чего-то выжидающий, перешёл в атаку. Виртуозно орудуя посохом и кинжалом, он сбил своего попрыгунчика с ног и прикончил ударом кинжала в затылок. Санька вздрогнула и зажмурилась; но тут же открыла глаза, посмотреть, что дальше.
