– Если уж им так хочется быть ближе к науке, то пусть дезинфицируют колбы для опытов. – Вот в таком качестве видели мадам учёных все эти учёные мужи. И как показало время, они просчитались, как минимум, в случае с мадам Кюри для начала. Которая привела им такого рода доказательства своей учёности, что учёные мужи и возразить ничего ей не смогли, так они были шокированы умением мадам Кюри умело аргументировать и постулировать свои доводы в пользу своей учёности. – Я смотрю, вы тут все большие умники! – мадам Кюри с первых слов к высокому собранию учёных мужей, вогнала их в сомнение насчёт её слов и себя, не зная, как к ним отнестись. Начать в возмущении возражать, я мол, не такой большой умник, как мадам Кюри смела предположить, и значит принизить себя в глазах науки, или же промолчать, и тем самым признать правоту слов мадам Кюри. К чему, в общем-то, ведут оба варианта их ответа. И вот это-то больше всего и взволновало учёных мужей, уже подспудно почувствовавших, что с мадам Кюри бесполезно спорить, её не переспоришь.
Ну а если мадам Кюри перейдёт на личности, а личности учёных мужей, честно сказать, так себе и всё больше потрёпанные жизнью с наукой (с другими сферами жизни у них как-то не сложилось), то учёным мужам и противопоставить будет нечего суровой правде жизни, сквозящей в её словах. А ваше: «Всё относительно», – оставьте при себе гер Эйнштейн.
– Пусть уж лучше она будет учёной, нежели она пройдётся по нашей учёности и развеет мифы о нашей большой учёности. – Подытожили результат своих размышлений учёные мужи, после заявки мадам Кюри на членство в этом элитарном по учёности клубе.
Мадам Кюри же в свою очередь и не сомневалась в своей пока ещё не озвученной правоте, а также в том, что учёный совет, как он это делает обычно, когда дело касается её, поддержит её начинания. – Так если он учёный, то где спрашивается, его готовность к жертвам? Само собой со своей стороны, а не со стороны предмета своего изучения. – Кюри сделала необходимую поправку. – Учёный должен не бояться экспериментировать, бороться и искать, найти вожделенную панацею от всех болезней и не почивать на лаврах. Правильно я насчёт него говорю? – обратилась с вопросом к учёным мужам мадам Кюри, знающая за собой страсть к патетике и театральности. Что поделать, такая у неё беспокойная натура.
Ну а учёные мужи, вбитые в стулья заявленной экспрессией мадам Кюри, готовы уже эволюционировать в овации, если бы это было к месту, а так как пока мадам Кюри не обозначила, что к месту, а что нет, то они позволяют себе только с восторгом в глазах во всём соглашаться с мадам Кюри.
– Всё до единого слова бесспорно, и даже больше. – Искрят глазами учёные мужи, среди которых всё же выискался один отступник от общих правил поведения учёных мужей, – искреннего восхищения перед гением мадам Кюри, – и это, как не трудно догадаться, был месье Кюри. У которого, видите ли, имеются свои взгляды на мадам Кюри и на её жизненные постулаты и категории мысли, где некоторые из них ему кажутся слишком радиоактивными – под этим иноземным, а, по мнению учёных мужей, самим месье Кюри и придуманным для своего апломбу словом, он подразумевает некую нигде не квалифицируемую учёную избранность. То есть не всем умам для их никчёмного разумения доступно, что всё это значит. Что, по мнению совета учёных мужей, есть желание месье Кюри считать себя самым умным и более учёным.
И если уж быть откровенно честным, а это среди учёных мужей не всегда получается, в особенности на пути к своему открытию (все хотят быть первыми), то если бы не мадам Кюри, со своей безудержной энергией, которую скорей всего, от квантовал для себя месье Кюри и тем самым зарядился знаниями, то они бы и в счёт его не ставили – каждый первый учёный это учёный муж, и чем месье Кюри спрашивается, отличимо от них лучше. В общем, тьфу на тебя месье Кюри. Ну а то, что ты мадам Кюри расщепляешь на атомы, по твоему хвастливому выражению, сказанному в курилке, к которому ещё добавляется полный тщеславия вопрос: «А вы так можете?!», – то в этом случае учёные мужи, как люди от науки, где истина познаётся опытом, не собираются на слово признавать эту истину.
– Хорошо. – Удовлетворяется увиденным на лицах учёных мужей мадам Кюри, а стоящее на лице месье Кюри ей ещё больше доставляет удовольствие – значит, она верные компоненты подобрала при готовке супа, и использованные щёлочи в скором времени пробьют дно в понимании месте Кюри, что эксперименты только в одном случае неуместны – их никогда нельзя ставить на собственной супруге. А если тебе так уж невмоготу, то ставь их на себе. В общем, чтобы вечером полученная им премия, которую ты вдруг решил один исследовать, лежала на столе. Мадам Кюри, зрительно убедив месье Кюри в бесперспективности своих потуг на собственные, единолично-эгоистичные взгляды на премию, возвращается к объекту их общего исследования, Леониду, и делает на его счёт заявление.
– Значит так. Вот что я на его счёт решила. Всё будущее Леонида будет зависеть оттого, какие мысли ему внушила пациентка Людвига, Безвестница. И если он на неё смотрит с профессиональным интересом, и в него даже на мгновение не закрылась мысль заглянуть под её покрывало, то Леонид ещё не потерян для общества в качестве врача. Но если же он, глядя на Безвестницу, только об одном и думает, то я даже и не знаю, что об этом негодяе думать. – С чем мадам Кюри, после краткого изучения выражения осунувшегося лица своего Кюри-супруга, наклоняется к своему зрительному прибору и начинается вглядываться в душу Леонида.
Ну а Леонид до этого момента даже и не помышлял, такого непристойного рода умные мысли думать против Безвестницы, и он если на то пошло, то был убеждённый однолюб и на этот счёт буквальный трезвенник. Правда, в тоже время он человек, со всеми своим рефлексами мыслей, которые не смогли не отреагировать на такую в свой адрес «заботу» и присмотр со стороны благочестия мадам Кюри. И Леонид себе позволил, правда, только задаться в эту сторону вопросом. – А почему, собственно, меня все в этом постоянно подозревают? Неужели, на нейронном уровне людьми чувствуется такая моя устроенность жизни, где я удовлетворённый жизнью только с одной гражданкой, не оглядываюсь по сторонам в поиске увлечений.
И хорошо, что тут о нём вдруг вспомнил Людвиг и с помощью своего вопроса прогнал все эти мысли. – Ну что, увидел? – спросил Людвиг.
– Всякую глупость. – С усмешкой ответил Леонид.
– И мне тоже самое видится, когда я вижу нетронутую рукой красоту. – Вздохнул Людвиг. После чего Людвиг вроде как взбодряется и риторически спрашивает Леонида. – А она, как думаешь, что видит? – И хотя Леонид многое надумал на этот счёт, он решает не распространяться, а лишь пожимает в ответ плечами. Чего как раз и нужно было Людвигу, у которого уже заготовлен ответ.
– А она не смотрит на нас, а она всем этим своим видом показывает, что она отлично видит, кто мы есть на самом деле такие. – Заявляет Людвиг, сам прищурившись, глядя на Безвестницу. И, пожалуй, Людвиг попал в точку, по крайней мере, по мнению Леонида. И только Леонид так подумал, как Людвиг своим неожиданным поведением с экспрессией, стопорит его в мыслях.
Так Людвиг наклоняется к Безвестнице, и с яростным выражением лица, громоподобно оглушает всех своим вопросительным обращением к Безвестнице. – Верно, я говорю?! – Что заставляет Леонида прищурить глаз, а другой рукой, а точнее пальцем руки, начать прочищать оглохшее ухо. После чего он задаёт свой насущный вопрос. – И что это сейчас было?
– Хотел разбудить в ней то, что в ней ещё живо. Ведь что-то в ней заставляет так по живому выглядеть. А это, – хочешь считать меня сумасшедшим, считай, – по моему убеждению, есть подаваемый нам сигнал от…скажем так, концентратора её живой сущности, или души, как кому привычней. – Людвиг в ожидании своего понимания посмотрел на Леонида. И Леонид его не подвёл. – Не сумасшедшим, а помешенным на идее фикс под воздействием внешних факторов. Что же насчёт сигналов, то и с этим я с тобой соглашусь. Их подают рефлексы через свои спазмы.
