Это было третьим элементом его натуры, которого Нарен не предвидел; его мог провидеть издалека лишь пророческий взор Рамакришны. В тот час, когда другие смотрели с беспокойством или недоверием на юношу, в котором боролись бурные силы, учитель возвестил:

— Когда-нибудь, когда Нарен войдет в соприкосновение со страждущими, с несчастными, гордость его нрава смягчится в безграничном участии. Его твердая вера в себя будет орудием, которое восстановит утраченное доверие и веру в отчаявшихся сердцах. И независимость его действий, основанная на совершенном господстве над собой, воссияет в глазах других как проявление истинной свободы "я"[11].

Эта встреча с человеческим страданием и несчастьем — не расплывчатым и общим, а конкретным, с несчастьем близким, несчастьем его народа, несчастьем Индии, — должна была быть тем великим ударом по кремню, который дал искру, зажегшую всю его душу. И на камень очага, ради миссии служения человеку, было брошено все — гордость, честолюбие и любовь, вера, наука и деятельность; все силы, все желания, все слилось в едином пламени: в "Религии, которая дает нам веру в себя и уважение других, власть кормить голодных; побеждать несчастье, облегчать участь масс. Если вы хотите обрести бога, служите человеку!"[12]

Но это сознание своей миссии явилось и овладело им лишь после многих лет непосредственного опыта, когда он увидел своими глазами; ощущал своими руками несчастное славное тело человечества, — своей матери Индии в ее трагической наготе.

Мы повторим вслед за ним его паломничество в эти Wanderjahre.

* * *

Первые месяцы, первый год в Баранагоре были посвящены взаимной подготовке учеников. Никто из них не был склонен проповедовать людям. Они чувствовали потребность сосредоточиться на стремлении к мистическому познанию бога, и радости внутренней жизни отвлекали их взоры от внешнего. Нарен, который разделял их тоску о бесконечном, но сознавал опасность для пассивной души этого стихийного притяжения, действующего как сила тяготения на падающий камень, — Нарен, у которого все, даже мечта, было действием, не мог вынести этого оцепенения в зыбучих песках дум. Он сделал этот период монастырского сосредоточения деятельным ульем мысли, высшей школой духа. Превосходство его дарований и знаний уже сразу предрешило его руководство товарищами, молчаливое, но властное, хотя многие из них были годами старше его. Последнее слово учителя, прежде чем он ушел от них, недаром было обращено к Нарену:

"Позаботься об этих юношах"[13].

Нарен решительно взял в руки управление этой молодой школой и не позволил своим ученикам предаваться праздности в размышлениях о боге. Он держал их начеку, он неутомимо пришпоривал умы; он читал им великие произведения человеческой мысли, излагал им эволюцию вселенского духа, принуждал их внимательно и горячо обсуждать все великие философские и религиозные проблемы, неутомимо направлял их к обширным горизонтам беспредельной Истины, которая перерастает преграды школ и народностей, которая объемлет и объединяет все отдельные истины[14]. Этот синтез духа был завершением обета — выполнить миссию любви, завещанную Рамакришной. Учитель невидимо возглавлял их беседы. Но индусскому монаху не свойственно (что бы ни думали в Европе о неподвижности азиатов) оставаться на одном месте, как это делают французские буржуа. Даже наиболее созерцательные из них хранят в крови извечное стремление — бродить по вселенной, без определенного местожительства, без привязанностей, везде свободными и везде чужими. Это влечение странствующего монаха, носящее в религиозной жизни индусов особое название "Паривраджа", не замедлило сказаться с неотразимой силой на братьях Баранагора. С самого основания их союза группа никогда не собиралась вся полностью. Двое главных ее членов, Йогананда и Лату, не присутствовали при освящении общины на Рождестве 1886 года. Другие последовали в Бриндабан за вдовой Рамакришны. Третьи, наконец, как юный Сарадананда, исчезли внезапно, не сказав, куда уходят. Нарен, стремившийся сохранить целость общины, сам терзался тем же желанием вырваться… Потребность души блуждать, стремление раствориться в океане воздуха подобно дикому голубю, который задыхается под крышей голубятни… Как примирить это с пребыванием на одном месте, необходимым для нарождающегося ордена?.. Условились, в конце концов, что по меньшей мере часть группы будет всегда находиться в Баранагоре, тогда как другие братья уйдут, следуя "Призыву леса". И один из них — только один Саси (Соши) — никогда не покидал очага. Верный сторож "матха", неподвижная ось, вышка голубятни, вокруг которой кружились беспокойные стаи…[15]

Нарен два года противостоял стремлению бежать. Если не считать коротких отлучек, он до 1888 года оставался в Баранагоре. Затем он внезапно уехал, но сначала не один, а со спутником, и как ни сильно было его желание вырваться совсем, он в течение двух с половиной лет постоянно возвращался, призываемый то своими братьями, то какими-либо непредвиденными событиями. Но наконец священное безумие скитания переполнило его через край: желание, сдерживаемое пять лет, прорвало плотины. В 1891 году, один, без спутника, без имени, с посохом и чашей, как неведомый нищий, он растворился на целые годы в безбрежной Индии.

Скрытая логика руководила этим бегством. Бессмертное слово: "Ты не искал бы меня, если бы уже не нашел" — никогда еще не было так верно, как в применении к душам, одержимым невидимым богом, борющимся с ним, чтоб вырвать у него тайну миссии, которую он хочет на них возложить.

В том, что на него будет возложена миссия свыше, Нарен ни минуты не сомневается; порукой в том были его сила, его дарования, лихорадочное настроение момента, — тяжелые времена, немой призыв, обращенный к нему угнетенной Индией, трагический контраст между царственным величием его многомиллионного народа, судьбы которого не осуществились, и этой униженной страной, преданной своими же сынами, этой агонией смерти и воскресения, отчаяния и любви, пожиравшей его сердце. Но какова будет эта миссия? Кто укажет ее ему? Святой учитель умер, не определив ее. А среди живых — никто[16] не способен осветить его путь, кроме бога. Пусть же он заговорит! Почему он безмолвствует? Почему он отказывает мне в своем ответе?..

Нарен отправляется его искать.

Он внезапно покинул Калькутту, в 1888 году прошел через Бенарес, Дайодию, Лукнов, Агру, Бриндабан, северную Индию, Гималаи. Об этом и следующих путешествиях ничего не было бы известно — Нарен сохранял в тайне свои религиозные испытания, — если бы не воспоминания братьев, которые его встречали или сопровождали[17]. В первом же из этих странствий, в 1888 году покинув Бриндабан, он на маленькой железнодорожной станции Гатрас, не ища, обрел своего первого ученика — человека, который, за минуту до того еще не зная его, подчиняясь лишь чарам его взгляда, бросил тут же все, чтобы следовать за ним, и остался ему верен до самой смерти: это был Сарат Чандра Гупта (принявший имя Садананды)[18]. Они бродили, как нищие, часто терпя отказ, иногда умирая от голода и жажды. Они не думали о кастах и, если было нужно, курили трубку парии. Садананда заболел, и Нарен пронес его на плечах сквозь полные опасностей джунгли. Затем он заболел в свою очередь и был вынужден вернуться в Калькутту.

Уже первое путешествие возродило перед его взором восторженного провидца древнюю Индию, вечную Индию, живую страну Вед, с ее народом богов и героев, облеченных славой легенд и истории, арийцев, моголов и дравидов, — всех, слившихся в одно[19]. Он сразу почувствовал духовное единство Индии, единство Азии, и поделился этим просветлением с своими баранагорскими братьями.