В Лондоне, как и в других столицах, КГБ получал помощь от разведслужб других стран советского блока. Наиболее действенной была помощь СТБ, по крайней мере, до того момента, когда Советский Союз задушил «Пражскую весну», и сотрудники СТБ начали перебегать на Запад. Самым важным агентом СТБ в научно-технической области был Николас Прагер, сын мелкого служащего британского консульства в Праге. И сын, и отец стали британскими подданными в 1948 году. На следующий год, когда Прагеру исполнился 21 год, он поступил в ВВС, солгав, что родился и всю жизнь прожил в Англии. К 1956 году он зарекомендовал себя способным техником РЛС и получил доступ к секретным военным материалам. В 1959 году Прагер решил посетить Чехословакию. По словам перебежчика из СТБ Йозефа Фролика, в СТБ Прагера уже ждали. Используя его симпатии к коммунизму и любовь к деньгам, СТБ завербовала его как агента, присвоив ему кличку «Маркони». В 1961 году Прагер предоставил полное техническое описание систем глушения РЛС «Блю Дайвер» и «Ред Стиер», которые устанавливались на стратегических бомбардировщиках класса «V» — ударных ядерных средствах Англии. Обычно не очень щедрый на похвалы, Московский центр назвал это лучшими сведениями, которые когда-либо удавалось добыть СТБ. В течение последующих десяти лет Прагер работал в компании «Бритиш Электрик» и был связан с несколькими секретными военными заказами, о которых подробно информировал СТБ. В 1971 году информация, полученная от перебежчиков Йозефа Фролика и Франтишека Аугуста, помогла приговорить Прагера к двенадцати годам тюрьмы. Прагеру был бы вынесен более суровый приговор, но улики, представленные в суде, имели отношение только к преступлениям десятилетней давности.

Вообще КГБ считал, что самая большая ценность лондонской деятельности СТБ заключается в работе с политическими и профсоюзными деятелями, которые относились к чехам с меньшей подозрительностью, чем к русским, и к тому же сочувствовали народу, который Запад предал в Мюнхене в 1938 году. СТБ рекомендовала своим сотрудникам, чтобы при вербовке британских парламентариев они изображали из себя дипломатов старой закалки, сетовали на существующее недоверие между Лондоном и Прагой, а потом, как бы невзначай, говорили: «Я сомневаюсь, что многие из властей предержащих в Праге вполне осознали, что холодная война давно уже кончилась в том, что касается англичан. Если бы нам только удалось найти здесь кого-нибудь, кто мог бы убедить наш народ — даже можно письменно, — что англичане искренне хотят улучшить отношения со своими старыми союзниками времен войны.»

Любому парламентарию, которого таким образом удавалось убедить написать доклад об улучшении англо-чехословацких отношений, выплачивали за это деньги, говоря при этом: «Разве мы можем допустить, чтобы вы писали задаром?» Если стратегия вербовки срабатывала, за первым докладом следовали другие, и парламентарий таким образом попадал в западню. В шестидесятых годах лондонская резидентура СТБ контролировала трех членов парламента. Самым активным из них был Уилл Оуэн, депутат от лейбористской партии от Морпета, завербованный вскоре после своего избрания в 1954 году Яном Пацликом (он же Новак), сотрудником СТБ, который работал под видом второго секретаря посольства. Хотя официальная кличка Оуэна в СТБ была «Ли», в резидентуре он был также известен под кличкой «Жмот». По словам перебежчика Йозефа Фролика, который в середине шестидесятых работал в лондонской резидентуре и видел кое-какие результаты деятельности Оуэна, «Ли интересовал только ежемесячный гонорар в пятьсот фунтов, который он получал от нас… Несмотря на связанный с этим риск, он всегда требовал, чтобы ему предоставляли полностью оплаченный отпуск в Чехословакии, чтобы он таким образом мог сэкономить и сам за отпуск не платить. Он даже дошел до того, что рассовывал по карманам сигары, когда приходил на прием в посольство.»

Примерно на протяжении пятнадцати лет Оуэн встречался со своим оператором в одном из лондонских парков, где он рано утром выгуливал свою собачку. Хотя он был лишь «заднескамеечником», т.е. рядовым членом парламента, ему удалось войти в военно-бюджетный комитет палаты общин, и, по словам Фролика, он передавал «весьма ценные секретные сведения» о Британской Рейнской армии и британском участии в НАТО. Оуэн был в конце концов разоблачен после бегства Фролика и еще одного сотрудника СТБ, который был знаком с «делом Ли», — Франтишека Августа. В апреле 1970 года после того, как в результате проверки банковских счетов Оуэна были обнаружены крупные суммы, по которым он никогда не платил налогов, он подал в отставку. Но на процессе, который состоялся месяц спустя в здании Центрального уголовного суда на Олд-Бейли, обвинению не удалось доказать, что Оуэн выдавал секретные сведения. Поскольку ни Фролик, ни Август не были его операторами, их свидетельства были рассмотрены как показания с чужих слов и не были приняты в расчет. После того, как суд оправдал Оуэна, он признался во всем МИ5 в обмен на гарантии, что против него не будут возбуждать нового дела. Член парламента и адвокат Лео Абс, слышавший его признание, позже писал: «Оуэн, безусловно, от души поглумился над своей родиной.»

Самым высокопоставленным членом парламента от лейбористской партии, работавшим на СТБ, Фролик и Август назвали Джона Стоунхауса, который в разные периоды своей карьеры занимал посты парламентского секретаря в Министерстве авиации, заместителя парламентского секретаря в Министерстве по делам колоний, министра авиации, государственного министра техники, министра почт, а затем министра почт и телекоммуникаций в правительстве Вильсона в 1964—1970 гг. СТБ якобы шантажировала Стоунхауса, заманив его сначала в «любовный капкан» во время его визита в Чехословакию в начале пятидесятых. По словам Фролика, он также брал от СТБ и деньги: «Хотя он и не был членом Кабинета, (он) помог нам многое узнать о военной и разведывательной деятельности англичан.» Однако не существует улик, которые бы свидетельствовали о том, что связи Стоунхауса с СТБ носили не просто случайный характер. За несколько месяцев до падения правительства Вильсона в 1970 году ему в присутствии премьер-министра были предъявлены показания Фролика и Аугуста. Стоунхаус все категорически отрицал. Поскольку у МИ5 не было никаких улик, которые могли бы подтвердить показания перебежчиков, дело было закрыто.