– А вот коли первым не старший брат помрет, а средний? – спросил Александр, – Кому тогда стол Черниговский – брату младшему? А сыновей среднего брата куда? Все столы, все княжества, кои им воспоследовать должны, еще заняты, а на их место, по правде-то ярославовой, должны сыновья младшего брата Петра садиться. Это их право!

– А тут, – сказал боярин Федор Данилович, – вот явится правда! Право – когда по установлению человеческому. А правда – когда мало что по установлению человеческому, еще и по совести, ибо совесть есть Бог в человеке. Должны собраться все князья и разделить уделы как совесть велит, и в том пред Богом на Евангелии крестное целование принять. Тогда и лествица не порушиться, и держава стоять будет! Все как Бог велит!

– Бог-то велит, да человек слушать не хочет! – сказал вдруг сидевший в углу горницы княжеского терема игумен.

Братья вздрогнули! Монах сидел так тихо, а угол в горнице, освещаемой тусклым светом оконца, так темен, что его видно-то не было. Он встал, словно кусок темноты отделился, прошел мимо княжичей, сутулясь, отворил низенькую дверь и вышел.

– Истинно, истинно… – вздохнул Федор Данилович, – Хуже нет участи, как у князя сироты, у изгоя.

3.

В тот год Александр многих князей да иерархов церковных увидал. Постоянно то князья в Переславль к отцу заезжали, то отец, прихватив с собою сыновей, ездил во Владимир к высокому столу брата своего Великого князя Юрия Всеволодовича.

Александр от этих поездок сильно уставал. Не столько от дороги, сколько от напряжения, от боязни, что-нибудь сделать не так, сказать не так, не туда встать, не по чину сесть за стол. И хоть за всем этим внимательно следили княжеские слуги и ошибиться бы не дали, все равно он волновался, боясь прослыть невежею.

А Федор, похоже, чувствовал себя и в храме, и в терему как рыба в воде или птица в небесах. И все-то у него ловко получалось, и князья про это не раз говорили и хвалили Федора. А сбирались к Юрию многие, с боярами своими и челядинами. Александр, как ни силился, а все ему запомнить не удавалось, кого и как зовут, да кто чем владеет, да с кем в родстве состоит.

Тиун Яким специально с ним занимался, заставлял имена да титулы запоминать, на столешнице, на пергаменте древо родословное вычерчивал, а все никак это в Александрову голову не лезло. Потому и молчал он, а когда к нему обращались – сильно смущался и краснел. Князья смеялись, переводили все в шутку. Но Александр томился, чувствуя себя неуклюжим и глупым. Вот младший брат Андрей – совсем малыш, а боек! О чем его не спросит – отвечает. И молитвы читал, хоть и шепеляво, хоть и по-детски, да не сбиваясь! А вот Александр даже на «Верую» два раза сбился. Как такое могло с ним случиться! Ведь по нескольку раз в сутки молились, день с того начинался, что в храме службу стояли, он службу-то всю знал, почище священника – на память, а как пришлось перед князьями молитву читать – тут и сбился!

А уж титулы да величания княжеские вовсе запомнить не мог. Потому старался Александр так встать, чтобы его особо видно не было, за братом Федором, за отцом! Да как спрячешься! Что не лето – Александр росту прибавлял. Так-то брата Федора моложе, а ростом выше! Не случайно, когда на молитве сбился, кто-то из княжеских слуг пустил шепоток: «Дурная трава в рост идет», а кто-то со смешком совторил: – Велика Федора, да дура…

Вот в книжном учении Александр всех выпереживал! Раньше всех ему грамота далась!

Обучал княжичей и десяток сыновей боярских письму и чтению пожилой дьяк со всей прилежной строгостью. И подзатыльники развешивал, и тростью по рукам бил равно и сыновей княжеских, и сыновей бояр, и сыновей нарочитых дружинников. Но Александру битья почти не доставалось – он учился с интересом и старанием. Память хорошая, ум понятливый. Рука не больно тверда – потому на вощанке да на бересте буквицы кривыми-косыми выходили, не то, что у Федора. Ну, да за это наставник не особо бранил – княжичам, чай, не летописи писать!

Греческому и латыни обучал черный как жук-навозник монах – грек. Вот уж тут Александр был всегда лучше всех. И весьма скоро он с греком на его языке разговаривал.

Князь Ярослав, сам свободно говоривший на четырех языках, приказал обучить сыновей германской речи – равно понятной немцам и шведам, и уж совсем в диковину – кыпчакскому языку, коем говорили конники-половцы, ну, а финское наречие Александр и без всякой науки понимал. Большая часть окрестных племен на сем языке говорила. Вся челядь на княжеском дворе легко со славянской речи на финскую переходила, а то и сразу на двух языках болтала. Бывало, начнет иной дружинник что-то по-славянски рассказывать, а там и на чудской язык перейдет, и не разберешь: то ли он по-русски говорит, то ли по-фински. Но все окружающие его понимают…

Учил грек цифири и счету и в уме, и на абаке 16), учил науке логике и философии.

Закону Божьему – духовник княжеский, а вежеству и поведению княжескому тиун Яким.

Обучал, как в беседе сидеть, как со стола яства брать, как соль, как питие… Кто за кем берет, у кого какое место по чину на пированье либо на беседе. Как себя держать надлежит, как речи говорить, каким словами благодарить, что можно вершить, что – княжеской чести урон…

Но тяжеле всего – ученье воинское. Каждый день до изнеможения гридни и старшие бояре на княжеском дворе боевой науке обучали. Бою рукопашному – голыми руками: и один на один, и стенка на стенку. Бою мечному с тяжелым деревянным щитом. Наставник со щитом тож, с хворостиной вместо меча – хлестал немилостиво, по всем местам незащищенным, разве что только не по глазам! Бою лучному, ножевому, копейному, бою конному. Уж тут бы дело веселое – конь несет, а ты знай мечом отмахивайся, ан, нет! Начиналась тяжелая наука с того, что заставляли коленками тяжелый булыжник держать, пока с булыжником стоючи по десять раз Богородицу, Отче наш и Верую не прочтешь. Уронишь камень – начинай сначала! Ездить учили гридни-половцы, кои в седлах чуть не родились, да так с коней и не слазили.

Как прибавили княжичи росту – стали их помалу к доспехам приучать, к железам: кольчуге, шлему с личиною, поножам, поручам… И мечи взамен детских дали настоящие – боевые.

Учились княжичи вместе с детьми бояр и гридней, и наставники различия меж ними не делали и обучали и наказывали равно. Да оно и учились-то робята со тщанием – как только ходить начинали, уже разумели – оплошаешь в бою – покойник! А хуже того – руку, ногу отсекут либо глаза вышибут – и будешь потом у родаков на шее камнем висеть, да чужой кус заедать. Не дай Бог такой участи.

Глава третья

Охота княжеская

1.

Тот год в Переяславле, подле отца с матерью, в княжеском тереме помнился Александру как самое счастливое время всей его прожитой до сего дня жизни. Весну, все лето и целую осень. Хоть и кратки были часы досуга, а все ж хватало времени и по траве босыми побегать, и в реке с мальчишками искупаться, и на конях по окрестным лугам поскакать.

В конце августа принесли звероловы-добытчики долгожданную весть: – Лосиный гон начался. Недели через две – охота!

В Новгороде Александр и Федор не охотились. Поначалу малы были, а потом не до охоты стало! Дичину-то в княжеские палаты и в Новгороде постоянно приносили, а самим княжичам охотиться еще не приходилось. Гридни и старшие дружинники-бояре постоянно про охоту говорили, и княжичи жадно такие разговоры слушали. Им казалось, что доведись им попасть на охоту – они бы не оплошали! Стреляли-то они из луков и арбалетов метко. Могли что врага, что зверя и мечом сразить, и копьем сколоть – зря что ли их каждый день по несколько часов дружинники бою обучали. Умели они и в поединке ратится, и в стенке стоять. Не в полную силу, конечно – малы еще, но бой понимали и лучный, и мечный, и кулачный. А вот на охоте – на самом княжеском деле, вторым после воинского труда, не были еще ни разу. А хотелось! Ох, как хотелось!