Маневрируя, фрегат ненадолго повернулся к «Жемчужине» кормой, дав возможность прочитать название золотыми буквами: «Вирхен дель Парраль», «Дева Виноградница». У поручней на юте Воробей, нахмурившись и шевеля губами, прочитал, — блеснул зубами:

— О, «Девчонка из виноградника»!.. Чудное название!

Норрингтон, торчавший за его плечом (он просто не знал, куда еще деваться), не выдержал — рассмеялся.

…Воробей, впрочем, сделал смелый ход — увидав, что фрегат поднимает и опускает фор-марсель, что было требованием лечь в дрейф, он приказал положить руль на ветер, развернув «Жемчужину» бортом к противнику, и в самом деле положил ее в дрейф поперек его курса. Оказавшись на траверсе «Жемчужины» и подойдя поближе, «испанец» получил бы полный бортовой залп почти в упор. Но уж тут пиратам не повезло просто фатально.

Фрегат приближался — вырастал из дыма и тумана, со скрипом блоков, хлопаньем парусов и плеском воды о форштевень; из-под бушприта глядела слепыми деревянными глазами золоченая статуя. Воробей проорал команду, торчавший рядом коренастый и носатый, с головой, обвязанной полосатым платком пират свистнул в дудку. Стало тихо. По ветру плыл едкий дым, хлюпала за бортом вода. С вантов капало.

И палуба сотряслась от грохота залпа, от частой очереди ударов, простучавших в палубу снизу… И от воплей. (Потом оказалось, что при залпе разорвало две пушки, и иные из чугунных осколков пробили верхнюю палубу почти насквозь.) Из пятнадцати орудий выстрелили всего четыре, да и те ядра упали в воду, не долетев до врага. «Черная жемчужина» упустила свой последний шанс.

Дымная пелена висела между кораблями. Внизу, на гандеке, орали. Вокруг орали тоже. Выскочивший на верхнюю палубу главный канонир, размазывая слезы от дыма по закопченной небритой морде, клялся, что порох отсырел, хотя, Бог и все морские дьяволы свидетели, отсыреть ему было вовсе не с чего, а пушки были в отличном состоянии, и он, главный канонир, сам ничего не понимает, а кто понимает, тот пусть скажет, а только они на гандеке сделали все, что могли, но теперь все равно всем конец…

Курился, расплываясь, дым. Испанцы, оценив пиратское вероломство, вновь открыли огонь: вновь гром пушек, свист летящих ядер… ядра прошили паруса, рухнула перебитая рея — запутавшись в снастях, описала полукруг в нескольких дюймах над головой Норрингтона, который успел броситься ничком на палубу. Перевернулся на спину; в плывущих клубах тумана терялась верхушка мачты. В белесом небе качались оборванные снасти — и обломанный конец реи вновь мелькнул над самым его лицом.

Впрочем, самым ужасным оскорблением для пиратов стала попытка взять их на абордаж. Со стуком упали абордажные крючья, впились в доски; корабли стукнулись бортами, и на палубу «Жемчужины» ринулись солдаты. Началась свалка. Пираты пытались оттолкнуть вражеское судно «пожарными» (предназначенными для защиты от брандеров) бревнами с железными вилками на концах, но испанцы лезли прямо по ним.

— Лови! — крикнул Воробей, бросая одному из солдат, как раз занесшему ногу, чтобы ступить на палубу «Жемчужины», бутылку, — тот машинально взмахнул руками, с совершенно ошарашенным лицом поймал, — и, не удержав равновесия, свалился в воду, опрокинув вдобавок еще двоих, пробиравшихся следом.

Выбора у командора не осталось. К тому же, будем честны, — он испугался (будем и справедливы, — не за себя). Только теперь ему пришло в голову, что испанцам может быть известна бурная биография «Черной жемчужины», — а если так, в случае их победы шансов выжить не останется ни у кого из команды — да и у его людей, запертых в трюме, пожалуй, тоже…

Саблю он выхватил у одного из убитых. В дыму слезились глаза; низенький носатый испанец налетел на него сам. У испанца были желтые прокуренные зубы, остроконечная бородка и топор, которым он ловко отмахивался от сабли и норовил ударить сам.

Косо повисла сбитая фока-рея, брызнувшая кровь залила угол паруса. В дыму звенели клинки. Гиббс с вставшими дыбом бакенбардами лупил дубинкой съежившегося испанца, — другой, кинувшийся тому на помощь, споткнулся о карлика, которого не заметил в толпе, за чужими спинами, — растянулся на палубе. Воробья ухватил поперек туловища здоровенный, как гренадер, офицер в вороненых доспехах, — поднял с явным намерением бросить за борт.

— Командор! — заголосила негритянка, показывая пальцем. — Спасай честь любимой женщины!

Обернулись все. Забыв драться; на секунду стало тихо. Испанец уронил Воробья, уставился на него, вытаращив глаза, — видно, сам усомнился в том, правильно ли разобрал, что держит в руках. Вид усатого пирата привел его в окончательное остолбенение — он только моргал. Воробей, воспользовавшись моментом, вскочил на ноги и попытался дать деру, — но тут опомнился и испанец, выхватил пистолет. То же сделали еще трое оказавшихся поблизости. Под четырьмя дулами Воробей попятился, взмахнул руками… и крикнул:

— Пли!

Доблестные воины, выдрессированные многолетней муштрой, от неожиданности послушались — выстрелили, не успев прицелиться. Промахнулись. Воробей принялся стрелять в ответ — почти в упор.

В дыму и тумане над палубами, над пальбой и потасовкой метался, истошно крича, синий с желтой грудью и белыми щечками попугай. Перепуганная мартышка лезла вверх по вантам бизань-мачты. Внизу палили и рубили, кололи, били, кричали, стонали, ругались и свирепо выли. Грязные брызги и ошметки мокрого песка летели из-под ног. Испанец в мятой кирасе за ногу тащил вниз одноглазого пирата, влезшего с пистолетом на ванты, — а между тем к нему самому сзади подбирался другой пират с занесенной дубинкой. Другой испанец попытался было сунуться в люк — и выскочил обратно с воплями, с кружевной сорочкой на голове, а за ним гналась разъяренная негритянка, колотя его по спине прикладом. Даже вошедший в азарт командор проявил воображение — ухватившись за конец грота-реи, толкнул, пробежал несколько шагов, разгоняя, — спрыгнув, едва успел отскочить. Тяжелая дубовая рея, обернувшись вокруг своей оси, сбила с ног сразу нескольких солдат.

…Рукопашную выиграли пираты. Перерубив тросы абордажных крючьев, они даже сумели несколько оттолкнуть вражеское судно, — но на этом все везение и кончилось. «Пожарное» бревно упало в воду, вместо мушкетного залпа жалко треснуло несколько выстрелов. Мушкеты отказывались стрелять, у ручных гранат не разгорались фитили, — а стоило Гиббсу замахнуться единственной, у которой фитиль затлел, как с вантов ему на плечо с верещанием сиганула мартышка. Гиббс уронил гранату, граната покатилась, половина пиратов бросилась за ней, другая половина — от нее; фитиль дымил и сыпал искрами, быстро укорачиваясь, граната перекатывалась по палубе, со стуком ударяясь обо все подряд, пираты гонялись за ней с бранью. Мартышка метнулась в сторону — проскакав по палубе, вновь полезла на ванты. Гранату едва успели швырнуть за корму, в воду, — а между тем атакующие уже вновь лезли через борт. Закопченные оскаленные лица, сабли, пистолеты и топоры… Гиббс обернулся — мартышка сверху глядела на него странно внимательным взглядом; скорчила рожицу, и вдруг улыбнулась.

Тут-то суеверного Гиббса и осенило. На потном багровом лице изобразился ужас.

— Проклятье! — ахнул Гиббс, тыча в мартышку задрожавшей рукой. — Вот оно!.. Это она виновата!

— Проклять…

Воробей замер. Воробей понял — и в следующую секунду метнулся, да так неожиданно, что даже мартышка не успела шарахнуться — пират схватил ее, визжащую, извивающуюся, хлещущую хвостом, — и, бросившись к борту, с размаху бросил на испанский корабль. Мартышка повисла, вцепившись в чужие ванты.

— Лево руля! — заорал Воробей. — Отходим!

…«Жемчужина» успела повернуться к врагу кормой и даже отдалиться на несколько десятков ярдов, когда на «Вирхен дель Парраль» взорвался пороховой погреб.

К четырем склянкам остатки тумана разнесло. Катились волны — длинные, во всю морскую ширь; ветер крепчал, раскачивалась палуба под ногами. Разворачивались полотнища парусов — и наполнялись ветром; корабль шел бакштаг. Ветер уносил и топил скрип фалов, свистки боцмана и топот матросских ног. «Жемчужина» зарывалась носом, в облаках водяной пыли зависали бледные маленькие радуги.