Во время происшествия на Конюшенной площади очередные наблюдатели, припарковавшись у таксопарка неподалеку от злополучных ларьков, связались со своим непосредственным руководителем, запрашивая дальнейшие инструкции. В ответ они получили приказ немедленно прекратить наружное наблюдение и возвращаться на базу.

Глеб Игоревич Неврюков считал себя свободным человеком, ибо был холостяком. Банальную семейную жизнь он заменил знаменитой эллинской триадой: жена — для детей, наложница — для тела, гетера — для разговоров. Жену, оставленную с двумя детьми еще лет десять назад, он навещал пару раз в месяц, последней гетерой была секретарша, с которой он иногда ужинал после работы, а наложницей — Люська-манекенщица, посещаемая им два раза в неделю с пунктуальностью гестаповского офицера.

Неврюков считал, что уже не молод для брачных ночей. Поэтому любовные утехи, вместе со «здравствуй — до свиданья», занимали у него всего лишь два часа и кончались к девяти вечера. После этого он возвращался домой, пил виски перед телевизором и старался думать о приятном. В последнее время это ему удавалось. Затеянная комбинация, которая должна была отдать в руки исполнительному директору контрольный пакет акций, только начинала разворачиваться. Стать собственником «Транскросса» после того, как умер прежний хозяин — железная (хотя и вороватая) рука, было не сложно. А уж с такими ресурсами в кармане — и подавно. Если бы глупые компаньоны проведали, что он думает целыми рабочими днями не о проблемах фирмы, а исключительно о том, как стать ее единственным владельцам — челюсти у них бы отвисли. Но челюсти останутся на месте, ибо никто об этом не знает. А когда узнают, будет поздно.

И вообще, день был замечательный. Вот только одна мелкая неприятность. Такая мелкая, что вспоминать о ней не хотелось. Неврюков и не вспоминал. Тем более был вечер, когда о любых проблемах думать было противно.

Но и вечер не обошелся без неприятностей. Первой стал телефонный звонок. Неврюков не любил, когда его беспокоили в позднее время. Он не позволял набирать свой номер даже бывшей жене и Люське. И компаньоны знали об этом. Если же телефон все-таки звенел, значит проблема и вправду неотложная.

Звонил Денис. Он говорил громко и, как подобает всякому молодому человеку, немного неуклюже.

— Глеб Игоревич! Очень важное дело. Можно заехать?

Вопрос был задан таким тоном, что на него можно было ответить или согласием, или подробным разъяснением того, почему нельзя.

— В принципе можно, но вообще-то я…

— Очень хорошо. Я близко. Буду через пять минут. Неврюков устало растянулся в кресле. Вечер пропал. Компаньон, конечно, приедет через полчасика. Но это время не удастся просидеть расслабившись, с рюмочкой в руке: исполнительный директор «Транскросса» уже начал слегка волноваться, предвкушая разговор на неизвестную тему.

Однако Денис был недалеко и вошел в квартиру Неврюкова уже через несколько минут. Дождь на улице был такой сильный, что гость успел промокнуть, перебегая из машины в подъезд. Поэтому хозяин прямо с порога предложил рюмочку виски, от которой гость поспешил отказаться:

— Я же за рулем. Лучше кофейку.

Неврюков пошел ставить кофе, сообщив попутно Денису, что вынужден этим заниматься сам, ибо отпустил на этот вечер всех секретарш. Заодно он спросил гостя, как он себя чувствует? Исполнительный директор прекрасно знал, что его друг давно поправился после той неприятной истории в день даутовских именин. Однако этот вопрос задавал при каждой встрече, выказывая с одной стороны заботу, а с другой — допуская тонкий намек.

Неврюков прежде немного побаивался Дениса, даже сам не зная почему. Ходили слухи, что самый молодой из акционеров через кого-то просто перешагнул на пути к своему пакету. Но после истории на лесной дороге страх сменился сочувственным презрением. Пойти гулять, нажравшись до беспамятства (недаром, потом Денис не смог описать хотя бы одного из нападавших), с тысячью баксов в кармане, без охраны! Неврюков никогда так не лопухался. И знал, что не лопухнется. Поэтому, отныне он испытывал к молодому компаньону почти отеческие чувства: за мальчиком нужен присмотр. Ведь в сложном мире финансов опасностей не меньше, чем на тропинках вокруг дачи.

За кофейком шел разговор о текущих делах. Помянули покойного шефа. Денис чуть помрачнел, и Неврюков понял — парень сразу же вспомнил о своей, сгинувшей во Франции невесте. Про себя исполнительный директор подумал: хорошая была девица, но будь она живой — не мог бы он, сидя сейчас в кресле, мечтать о том, как Еесь «Транскросс» будет в его кармане. Причем в самые ближайшие месяцы.

Разговор перешел на другие, уже совсем отвлеченные темы, как вдруг Денис, не меняя интонации, сказал:

— А ведь здорово вы придумали, Глеб Игоревич.

— Что придумал? — удивленно сказал Неврюков.

— Ну, как же. Перевалить все проблемы «Транскросса» на себя.

— Не понимаю…

С прежней улыбкой Денис вынул из внутреннего кармана пиджака диктофон и вдавил кнопку.

«Здесь есть, конечно, нюансы. Остальные акционеры тоже захотят установить факт смерти через суд…» Далее Глеб Игоревич около минуты слушал запись своей беседы с личным адвокатом о том, как ему следовало бы прибрать к рукам все акции покойного Даутова, оставив своих компаньонов на бобах.

Потом, решив, что собеседник выслушал достаточно, Денис выключил диктофон.

— Знаете, — залепетал Неврюков, пытаясь при этом убедить себя, что не лепечет, — знаете, это, видимо, компиляция из нескольких моих разговоров. Или, даже, хуже того…

— Глеб Игоревич, — улыбнулся Денис, — я могу еще раз повторить сказанное минуту назад. Вы просто замечательно все придумали.

Улыбка была настолько искренней, а в словах сквозило такое добродушие, что Глеб Игоревич призадумался: а понимает ли этот мальчик, какую гранату он держит в руках? Кстати, откуда она у него?

— Денис Петрович, — сказал Неврюков уже окрепшим голосом, — кто еще из наших это слышал?

— Кроме меня, только двое. Но вас, наверное, должно интересовать, откуда у меня запись? Кое-кто специально записал ваш разговор и дал послушать запись Стаценко. А тот — сообщил об этом мне.

Неврюков попробовал перебить собеседника: очень хотелось знать — кто, все-таки, сделал запись? Но Денис не дал.

— И еще, вас должно интересовать, как лично я отношусь к данной информации? Вас это, видимо, очень удивит, но мое уважение к вам только возросло. Будь у меня ваши связи и ваш жизненный опыт, я непременно сделал бы так, как сделали бы вы. А если бы вы были на моем месте, то, безусловно, поступили бы, как я.

— И как собираетесь поступить вы?

— Очень просто. Выйти из игры. Я давно уже понял, что «Транскросс» — не для меня. Я ушел бы давно, но вспомните, кем я еще совсем недавно был для Даутова. Теперь нет ни Анатолия Семеновича, ни Нины (собеседники несколько секунд деликатно помолчали). Меня ничто не удерживает в «Транскроссе». Конечно, уйти бы хотелось с деньгами, я уже приглядел перспективную торговую фирму, в которую мог бы их вложить. Но ведь акции — не баксы, их нельзя превратить в рубли в первом же обменном пункте. Прогорать же не хотелось. А тут я вижу человека, который готов все взять на себя. Я думаю, нам нетрудно будет составить договор, согласно которому я расстаюсь с акциями и получаю некоторые средства.

— Это интересно, — ответил Неврюков. — А Стаценко?

— Что же касается Стаценко, то наш суровый сибиряк оказался для меня приятной неожиданностью. Как это вас не удивит, но он думает, почти как я. Ему надоел наш сырой климат. И он хочет вернуться на свою Ангару. Но, разумеется, с длинным питерским рублем. Мы поможем удовлетворить его желания?

Неврюкову понравилось местоимение «мы». Денис явно числил себя сообщником исполнительного директора.

«Пусть так и думает. У меня хватало сообщников. Пусть и дальше верит, что в следующий визит я выну из буфета вот это блюдечко с красивой каемочкой, положу на него тысяч сто баксов и вручу мальчику Денису. Нет, конечно, кое-что он получит. Но сразу же поймет — это максимум, на который он может рассчитывать. А вот Стаценко — это серьезней. Но если он и вправду решил покинуть Питер, поможем. Или с деньгами, или… Найдутся ребята, которые объяснят ему — ловить здесь больше нечего».