Покидать место наблюдения было нельзя — вдруг Нину куда-нибудь вывезут? Но и пытаться отбить ее сразу же было не меньшим безумием: ни количества бандитов, ни степени их подготовки, ни расположения комнат в доме Нертов не знал, а рисковать здоровьем девушки он не мог. Поэтому Алексей и лежал теперь в траве, внимательно наблюдая за домом и дожидаясь, когда сгустятся сумерки.

Не прошло и часа, как из домика вьпдел Борис в сопровождении какого-то человека, коротко дал несколько указаний провожавшему и, сев в свой «рено», укатил.

«А что, если я пустышку тяну? — подумал с замиранием сердца Нертов, — Что, если Нину прячут где-то в другом месте?»

Но внутреннее чутье все-таки подсказывало, что это не так: слишком внимательно оставшийся бандит осмотрелся перед тем, как вернуться в дом, слишком велики были меры предосторожности оставшихся. Зачем, спрашивается, выставлять нескольких человек вокруг дома, если внутри прятать нечего? А Нертов успел засечь, как минимум, двух наблюдателей, расположившихся неподалеку от строения. Можно было, конечно, предположить, что эти «бычки» просто пасутся на теплом солнышке, но зачем же им тогда отдыхать в слаксах, кроссовках и спортивных куртках, если можно, раздевшись, понежиться на песочке, травке или выкупаться в море? Почему они не общаются между собой, как октябрята на прогулке, а сидят, надувшись, по разные стороны здания, повернувшись к нему спиной?..

«Нет, Нина должна быть здесь», — думал Нертов, продолжая наблюдение. Он полагал, что пока с девушкой все относительно в порядке: тупоумные «быки» вели себя спокойно, бригадир уехал, видимо, доложить об удавшемся похищении и получить инструкции. Если это так, то, значит, заказчик или более высокопоставленное, чем исполнители, лицо, обитает где-то неподалеку. Конечно, Борис мог поехать и по другим делам, например, решать вопрос с транспортом, но и в этом случае убивать пленницу пока не должны. Как ни ломал голову Нертов, но других более-менее вразумительных версий придумать не мог.

Как ни крути, а выходило, что похищение Нины было связано с ее отчимом, скорее всего, с какими-то темными деньгами. В этом случае, очевидно, Даутова собирались шантажировать возможной смертью любимой падчерицы. Был, правда, вариант, что Нина сама могла знать что-то о делах отчима, но в этом случае она тоже некоторое время нужна бандитам невредимая — пока они не доберутся до «живых» денег, они не убьют девушку.

Не вполне вписывался в версии Алексея случай со взрывом машины Дениса, но, поразмыслив, он решил, что тот эпизод не был связан с Ниной. Скорее, у ее жениха возникли какие-то проблемы, а то, что в машине взорвалась Марина Войцеховская, было случайностью — никто же не знал, что именно она (или, тем более, Нина!) поедет вечером в «ниссане».

Зато два других случая — на ферме и в лесу — явно давали основания предполагать, что Нину собирались похитить. Нертов был склонен думать, что на каменке поджидали именно Нину и что нападение было не случайным — не зря же с руки ее жениха не сняли «Ролекс», а неподалеку от места нападения, судя по следам, стояли две машины…

Нертов был прав, считая, что Нина жива. Она пришла в себя только после того, как ее привязали спиной к колонне, поддерживающей свод какого-то строения. Девушка, застонав, открыла глаза и, увидев перед собой какого-то человека, зло обратилась к нему по-французски, требуя объяснить, что происходит, и вызвать российского консула. Однако человек только рассмеялся, передразнив: «Ля Рюсси, ля Рюсси… Не проси!» — а затем на чистом русском языке велел заткнуться, пообещав в противном случае заклеить рот.

— Ты только скажи сначала, как тебя зовут, куколка, не Ниной, случаем? — бандит выжидательно посмотрел на девушку и, казалось, удовлетворенно хмыкнул: — Вот и славно, Нина, сиди спокойно, жди нашего «папу».

Нина недоуменно посмотрела на говорившего и вдруг все поняла: то, о чем столько раз предупреждал ее телохранитель, все же было правдой. А она-то, Дура, не верила Алексею, считая его перестраховщиком, страдающим профессиональным кретинизмом!

С горечью девушка вспомнила, как тогда, в самолете, она, издеваясь над ни в чем неповинным телохранителем, нравоучительно втолковывая, говорила ему:

— Любой образ жизни, среда накладывают на человека определенный отпечаток. Вы не будете спорить, что вряд ли абориген из племени мумбу-юмбу может стать выдающимся ученым, а ребенок, выросший в семье алкоголиков, вряд ли получит достойное образование? Так же и любая профессия ведет к определенной деформации личности. Специальность — это своеобразный диагноз. Художник, математик, прораб… Даже вы, может, сумеете, пообщавшись с тремя людьми, определить примерно, кто чем занимается?.. И не пожимайте плечами. Диагноз может быть от «практически здоров» до какой-нибудь мрачной шизофрении. Ряд профессий относятся к первой категории. Но еще несколько лет назад я заметила, что есть другие, например, депутат. Вы знаете, кого выдвигали на первых перестроечных выборах? Нередко тех, от кого избавиться на производстве хотели: крика много, требования непомерные, самомнение, а пользы производству — ноль. А еще чище — помощник депутата. Этим не хватает мозгов даже в народные избранники пробиться…

Алексей тогда, казалось, Осуждающе смотрел на девушку и заметил, что, во-первых, в крупных городах депутатов избирали из нескольких кандидатур и чаяния коллег по производству роли не играли. Во-вторых, помощники депутатов — институт достаточно сложный. Зачастую туда пролезают люди, которым не хочется терять время на пустое протирание штанов в залах заседаний, а нужна только «крыша». Примеров тому предостаточно…

Нина, словно не услышав аргументы собеседника, распаляясь, продолжала:

— Нет, там, конечно, и просто подлецов хватало, и порядочные люди попадались. Иногда, скорее, в качестве исключения. Только в «первом» Ленсовете чуть ли не двадцать человек официально на учете в ПНД состояли… А что касается вашей профессии, так постоянная мнительность, грязь, в которую вам подобные все время суются, тоже оставляют достаточно яркие, пахучие пятна…

Нертов тогда молча слушал, пока Нина выговорится. А теперь девушка сидела, связанная, на грязном полу, запоздало раскаиваясь и упрекая себя в том, что напрасно обидела человека.

«Боже, что же он сейчас обо мне думает? — Нина попыталась представить лицо Алексея. — А я-то, дура-дурой, все думала, что это шуточки. И, кажется, влипла основательно».

Двое бандитов хмуро расселись в углах комнаты и с плохо скрываемым интересом поглядывали то на короткие шортики Нины, то на ее полупрозрачную блузку.

Девушка решила пока не вступать в переговоры с похитителями — все равно бесполезно — и, сколько будет возможно, потянуть время, чтобы лучше разобраться в обстановке.

Ее размышления были прерваны какой-то суетой. Один из бандитов, из уха которого торчал тоненький черный проводок, другим концом скрывавшийся под курткой, коротко бросил напарнику: «Бригадир едет», — после чего оба похитителя как по команде встали и изобразили бдительное наблюдение за пленницей.

В комнату по-хозяйски вошел похожий на кубик человек. Увидев его, один из бандитов суетливо заговорил, что все сделано как надо, девчонку никто пальцем не тронул и зовут ее именно Ниной.

— Не суетись, Макс, — прервал говорившего «Кубик». — Мне поговорить надо. Идите пока, сока какого-нибудь хлебните, что ли. А мы немного побеседуем.

Когда Макс с напарником вышли, «Кубик» тяжело опустился на стул, поставив его перед Ниной, и, обращаясь к девушке, медленно заговорил:

— Во-первых, прошу пока не перебивать меня. Объясняю ситуацию: ты — Нина Климова, падчерица Анатолия Семеновича Даутова, — говоривший взглянул на девушку, как бы ожидая подтверждения своим словам, но, так как она молчала, продолжил: — Ты назовешь мне банки и номера счетов вкладов, на которых твой любезный отчим хранит деньги. Причем, сделаешь это достаточно быстро. Про счета ты знаешь — этот вопрос я даже обсуждать не хочу. Девка ты умная, а потому сообразишь, что престо так, да еще во Франции, тобой никто заниматься бы не стал. Если будешь упрямиться — перспективы будут весьма печальными. Фильмы ужасов смотрела? Я тоже — они вроде учебных пособий в нашем деле. Говорить придется все равно, только будет очень больно. Очень. Ты даже не представляешь, как больно…