Тем не менее, я улыбнулся.

Последовал первый вопрос:

– Какие чувства вы испытали после пробуждения? Горечь, обиду, страх?

– Да нет, я не боялся, хотелось домой. Я даже не понял, что со мной было.

– Какие чувства у вас сейчас?

– Вроде как чудо встретил, стал суперменом, про меня в газетах пишут и везде в интернете сообщения мелькают. Радостно жить дальше.

– Почему спрашиваю, многие чувствуют подавленность, вину, депрессию…

– Странно. Подавленность? Вину? За что?

– Я не просто так спрашиваю. Ответьте мне есть ли у вас такие чувства.

– Ну просто странный какой-то вопрос, даже не знаю… У меня когда то бывали дни, когда я был подавлен, но сейчас – это исключено, я ни в чем не виноват, если только перед отчимом, что пришлось работу ему бросить и меня тут пасти…. Но он довольный и счастливый, уже завел много друзей… Объясните мне в чем дело? Вы какие-то странные.

– Эмиль, существует такое психическое состояние под названием «Синдром единственного, оставшегося в живых» Именно единственного.Понимаете? Когда погибает сразу много неродных, незнакомых людей, а один единственный выживает. Если погибает целая семья, кровные родственники, а один из них спасается – ничего не происходит, синдром не подтверждается. Только с чужими. Например, описаны такие случаи, как цунами, обрушение здания, взрыв фабрики, взрыв на вокзале, погибла вся рота в бою, кроме одного солдата, все погибли от отравления водой в поселке, прошел торнадо, катастрофа поезда, самолета, машины, парома, корабля и вот … автобуса. Если остается единственный выживший… У таких людей часто развивается чувство вины за то что другие погибли, а они живут.

Такие выжившие могут считать, что они не достойны жить.

– Ого… Ну этого нету, я не чувствую вины!

Врач так ровно и спокойно это все рассказывал, как будто лекцию читал, и я услышал его просьбу:

– Эмиль, опиши свои чувства.

– Это похоже на приятную ошибку. Знаете, однажды я заказал себе горнолыжный костюм. Дорогой. Взяли с меня предоплату. А половину я должен был оплатить при получении. И мне отдали его за половину цены. Вручили, я расписался. Человеку в пункте я сказал: «Так я же, вроде, не оплачивал!» А он мне ответил, что у меня стоит предоплата сто процентов, готово к выдаче! Это была ошибка, но в мою пользу. И я промолчал… Я так радовался, просто жуть. В то же время, понимал, что это ошибка, и кто-то может заметить её когда-нибудь. И что тогда? Найдет меня по номеру телефона? Что тогда? Я решил, что какой-то бедолага за меня заплатил. Похожее чувство у меня сейчас. Я чувствую себя хорошо, но есть какие-то последствия, конечно. А что касается того, что выжил – очень счастлив. И мне нравится Виктория … Альбертовна. Если она будет снимать с меня эти датчики, привяжите мои руки, иначе я её обниму. Извините.

На следующий день в больницу пожаловали репортёры. Моя медсестра Марика рассказала родственникам парня в коме и они тоже приехали. Видимо, именно эти люди сообщили всем своим знакомым, родственникам, поэтому каким-то образом обо мне вспомнила пресса. В итоге персонал больницы выставил охрану и начал отбиваться от журналистов, которые имели право проходить куда угодно со своим удостоверением, кроме реанимации. Отец предложил нам тихо уехать.

Он уже собрал все рекомендации и даже нашел сиделку: Марика обещала приезжать, делать мне физиопроцедуры, всё, что нужно. Но я был весел, бодр и ходил самостоятельно, а глядя на Вику, мне хотелось того, чего был лишен целый год. Но она только сверкала своими темными глазами в мою сторону и поправляла халатик.

Мы с отцом шли по коридору в другое отделение и переговаривались. Начиналась жара, уже был первый месяц лета, дом наш примерно в получасе езды от Новороссийска, на берегу моря, – прекрасное место. Я последний раз оглянулся и увидел в коридоре возле двери на выход девушку.

Она медленно шла к нам, не спешила.

Я улыбнулся и помахал, но в ответ не увидел улыбки. Отец пошел вперед, а я решил спросить, не потерялась ли она, возможно, эта девушка нуждается в помощи. Внезапно понял, что ей очень плохо, увидел, что на ней следы ударов, какие-то синяки. Быстро подошел и повёл её в сторону лифта, нажал на третий этаж, сказал, что там ей помогут. Двери лифта закрылись и мне немного полегчало. Я боялся оказывать сам помощь, гораздо лучше это сделали бы врачи.

Отчим усадил меня, осторожно пристегнул и снова бросился целовать, колоть своей бородой. Помнил, что он сибиряк, они радостно целуются при встрече на морозе, и на жаре тоже.

Пока ехали, он спрашивал:

– Эмилька, как у тебя с этим доктором? Которая понравилась тебе.

– Никак. Она за все время только один раз заходила, я ждал, что придет проведать на ночь – не пришла…

– А вот я иду сегодня в гости. Ты не в обиде? Я вот познакомился… Через два дома от нас. Хочешь со мной?

– Нет, отец. Не хочу. Я тебя подожду, не волнуйся.

И она позвонила мне поздно вечером. Вика…

Сказала, что не может забыть мои слова, не может никак забыть про мои чувства, когда произошла ошибка.

Она спросила:

– Эмиль, я, наверное, слишком на вас давлю, но прошу, не думайте, что вы должны платить. Вам просто повезло, не надо делать никаких выводов, это на самом деле, как будто кто-то внес за вас всю стопроцентную предоплату. За вашу жизнь. Все оплачено, вас же никто не нашел за ту куртку?

– За костюм? Да нет, просто на моем аккаунте повесили долг, и чтобы что-то еще купить, надо было его заплатить. Я заплатил эти дурацкие пятьдесят процентов! Они могли подать в суд, так как я действительно забрал неоплаченный товар. А сумма была такая, что могли даже уголовную статью какую-нибудь назначить. Я оплатил под новый год. Мать говорила, что это примета хорошая – рассчитываться с долгами…

– У меня появилось неудержимое желание увидеться с вами…

– Вы мне очень нравитесь, но я пока не в форме. Если вам нравятся кости, можем встретиться…

– Завтра?

– Всё я пошел есть сало… Давайте завтра, очень буду рад.

Вика приехала неожиданно быстро, я даже не успел привести себя в порядок, как увидел её машину возле дома. Слабость еще давала о себе знать.

Боль в левом боку доставала всю ночь, я нет-нет да укладывался на него. Там уже не было селезенки, почки, части желудка и лёгкого, но всё зажило, пока лежал в небытие на грани жизни и тёмной стороны. А когда пришел в движение, все удалённые органы, как будто появились снова и начали болеть.

Отец отсыпался после гостей, а я быстро застегнув рубашку и осторожно поправив ремень, спустился вниз по ступенькам с улыбкой.

Вика сменила наряд врача на строгую черную юбку и белоснежную футболку с красной надписью. В этой одежде она показалась такой модной и привлекательной, еще моложе, чем я думал. Посмотрел на её испуганное лицо, опасно красивое, и застыл в раздумьях: стоит ли начинать, когда я в таком виде, покалеченный и худой, как после плена.

Она молчала.

– Прекрасно выглядишь, – заметил я.

– Благодарю, прекрасное утро! – ответила она, слишком взволнованная, чтобы скрыть дрожь в голосе.

Я не прикоснулся, но чувствовал её тепло и дрожь, волнение. Прошли на веранду, где на столике были фрукты, оставшиеся с вечера, и я сел первым, поднял взгляд первым.

– Отлично, что ты приехала так рано, но мне нечем угостить. Подождешь, я что-нибудь поищу?

Её живые тёмные глаза пристально смотрели, а губы были сжаты.

Наконец моя улыбка привела к тому, что она встряхнула головой и произнесла странную речь:

– Я очень торопилась к тебе, скоро моя смена в два часа. Хотела увидеть и убедиться, что ты в порядке. Как ты спал?

– Как я могу спать без тебя? Плохо! – Я рассмеялся шутке, – Никто не дежурит, не заглядывает ко мне без конца… Непривычно спал.

– Ты не видел вчера ничего такого странного, необычного?

– Еще одного коматозника? Нет, я думаю, нет. Наверное, остальным нечего было скрывать и нечего мне рассказывать.