На следующий вечер на дежурство заступила та самая медсестра, что утащила мой рисунок. Вспомнил, как был тогда еще настолько слабым, что еле дополз до поста, и там сначала не увидел никого.

Хотелось понять, что я живой, увидеть хоть одну живую душу, и вдруг показалось, что в коридоре кто-то есть. Я поднял голову.

Сердце и так билось тревожно, а тут совсем заколотилось. Уловил запах какой-то незнакомый, привкус во рту металлический появился, ветер подул откуда-то, сильный сквозняк, такой, что волосы шевельнулись. Из-за угла показался парень. Он сначала замер и уставился на меня. А потом медленно пошел в мою сторону. Кроме бедного парня полностью раздетого и худого, как дистрофик, так никого и не появилось… Выслушал его болтовню и удивился.

Говорил парень тихим шепотом, а вот смотреть на него было страшно и жалко. Я еще подумал, что сам такой же, как он. Отвернулся и перестал смотреть, стоял спиной к стене с дрожащими слабыми ногами, которые почти не умели ходить… Когда оглянулся, увидел, как рука его провалилась в стену или как-то неестественно согнулась. Я немного поплыл, и совсем упал. Вернулась медсестра, подняла меня с пола, отругала строго, повела в палату. А после сжалилась:

– Сыночек, миленький, потерпи еще немного, не ходи никуда. Там ты шитый перешитый. Бедненький, лежи, пока лежи, не вставая. Всё, что надо – я подам.

Я знал, что не должен вставать, мне просто хотелось кого-то увидеть, мне было важно знать, что кроме меня в одиночной палате еще кто-то есть.

– Хорошо, буду лежать, – ответил я и улыбнулся, – мне теперь терять жизнь совсем не хочется. Там парень стоял, почему вы к нему-то не подошли? Он еще хуже меня выглядит, вообще кошмар.

А она ответила, что не было там в коридоре больше никого… На этаже только старики и две женщины, а все остальные в реанимации привязанные и в коме, у них самое тяжелое отделение интенсивной терапии.

Удивленный своим галлюцинациям, сразу ей всё рассказал. А потом даже нарисовал парня так подробно, как запомнил.

И вот она снова рядом, в своих больших очках, которые не разбились при падении, или у неё были запасные. Словно не медсестра, а профессор. Посмотрела крупными глазами, поправила причёску. Волосы её были, наверное, красивыми, но стянутыми в тугой гладкий и высокий пучок.

– Я думаю, мне нужно извиниться перед вами, – сказал я.

– Эмиль, вы были правы. Всё так… так, как вы сказали… Но что это? Что это с вами такое?

И снова её голос показался добрым и чистым, без усталости, каким-то свежим.

– Не обращайте внимания, я просто сбрендил, – я улыбнулся, и она улыбнулась в ответ, уголки губ дернулись и опустились вниз.

– Нет, вы были правы. Его зовут Егор, ему двадцать два года, в шестнадцать лет он получил удар глыбой льда с крыши. Мальчик выжил только потому, что его встречал отец, смотрел в окно…. Отец не стал ждать скорую и сам довез до больницы, где смогли провести операцию. Но он до сих пор в глубокой коме.

Родители надежду не потеряли. Я все расспросила у них подробно. Летом на даче у матери действительно пропало кольцо, подарок от бабушки, довольно старомодное, но это была память. Она стала искать, кто его украл и помнит, что Егорка несколько раз подходил к крыльцу и там копался… Он просил купить ему модель парусника, которую видел у соседского мальчишки. Про бабушку я тоже сказала, все плакали. Её не стало шесть дней назад… Вы были правы… – Она вся нервно дрожала, однако в голосе слышалось облегчение.

– Вы знаете про мою аварию, да? – спросил я женщину.

– Нет, – тут же ответила она, и я понял, что это ложь.

Она уже все про меня знает, ведь пошли третьи сутки с момента, как я нарисовал лицо своего ночного знакомого и попросил рассказать – не лежит ли такой парень где-то в коме, как лежал я.

– Наш экскурсионный автобус был переполнен, он упал с обрыва в пропасть. То, что кто-то остался в живых – это настоящее чудо. – сказал я, – Наверное, авария произошла по вине водителя. Он ехал слишком быстро…

Она ласково улыбнулась и сказала со своим небольшим акцентом.

– Меня зовут Марика. У него отказали тормоза, кажется… Вы должны радоваться такому чуду. Мне сказали по секрету, что вы в полёте сами разбили стекло и выпрыгнули, да? Как супермен! Поэтому вас не придавило металлом, такая высота, просто кошмар! Но всё равно травмы были серьёзные. Вы молодец. Только больше меня не пугайте, тогда будем дружить!

– Не помню, чтобы выбивал стекло, помню только момент невесомости, когда мы падали.

– К вам приходила девушка, пока вы спали. Я попросила её уйти.

– Моя девушка далеко. Наверное, уже бывшая. – улыбнулся я – Как она вам? Красивая ко мне девушка приходила?

– Странная. Медлительная и просто … странная.

Итак, в коме я лежал семь месяцев. А сейчас жив уже семь дней и вижу что-то странное. Непонятное, неясное… невероятное. Неужели медсестра тоже это видит?

Аварию я помнил. Почувствовал, как поднимает вверх и после первого удара вместе с «моим» креслом отрывается кусок автобуса, и ветер, ветер, в лицо… Все остальные полетели дальше и бились об эти камни, рассыпались, а я остался прибитым. Пристёгнутым и пришпиленным за левый бок – кресло застряло между камнями.

Таким образом, мой полет в пропасть закончился на первом ударе о скалы всплеском боли и пустотой. Что же меня спасло? Чудо? После посадки в автобус я увидел, как мой сосед пристёгивает ремень и в шутку решил тоже пристегнуться. Почему остался прибитым и живым я, а не он?

Меня отвезли в больницу люди на вертолёте, и такие фотографии я видел. Вертолет висел над пропастью, человек спускался по лестнице и привязывал меня ремнями.

Отчим мой всё бросил, уволился и переехал в город на море, где я отдыхал, ближе к больнице. Устроился водителем, и скоро мы с ним должны будем поехать в наш новый дом – он обменял свою дорогую квартиру на дом с доплатой и все это время содержал меня. Я любил этого человека, как родного отца, и подумал, что очень рад остаться в живых, так рад, что сил нет сдерживаться. На глазах показались слёзы, одна слезинка потекла по щеке.

– Эмиль? – позвала меня медсестра. – Что случилось? Ваши глаза стали такими тёмными.

– Ничего, – ответил я и закрыл лицо руками. – Я просто понял, как прекрасно жить и любить.

– Жизнь продолжается, Эмиль, дорогой, можно снова строить планы, скажите, а вы верующий? У вас имя не христианское, – проговорила медсестра и взяла меня за руку. В голосе её на сей раз ощущалось какое-то замешательство. – И пусть всё будет у вас хорошо, вы красивый парень, немного вес набрать, и все будет прекрасно. Могу за вас помолиться?

– Берегитесь воды. – всхлипнул я. – Вам нельзя заплывать далеко, Марика. Меня так назвал отец, моя мать русская и я крещеный.

– Что вы сказали?

Я отнял руки от лица и посмотрел на нее.

– Господи, глаза! – Она вскочила и нервно вскрикнула, – Сейчас вернусь!

Я не знал, что было с моими глазами – оказалось, заплакал «кровавымислезами». В карте так и записала дежурный врач, нервно рассматривая меня, без пробела или запятой. Она была молодая и прекрасная, стройная, с гладкой молодой кожей. Она была юная…

– Как вас зовут? – спросил я и понял, что хочу знать о ней всё.

– Виктория …Альбертовна. Пересядьте на каталку, проедем на энцефалограмму и ТТГ.

Через несколько минут, когда я уже таял от чувства, что она рядом, мы заехали в кабинет. Она начала прикреплять ко мне датчики, и я чуть не схватил её за талию и не прижался к животу. Закрывался улыбкой, мечтал о том, что когда приду в форму, приглашу её на свидание.

– Закройте глаза, – сказал второй доктор, которого Виктория назвала Рафаэль Исмаилович.

Это был небольшого роста мужчина, с залысинами и невероятно спокойным лицом. Не сонным, а именно спокойным. В нем ничто не раздражало меня, я спокойно закрыл глаза и позволил им договариваться и сверять показания с моей прошлой энцефалограммой. Еще они говорили о будущем. Вика сказала, что ей по нраву такая медицина, когда нужно только подлатать человека и отпустить, и больше не видеть его больным или вообще не встречать… Имела она ввиду меня, почувствовала ли, что я смотрю на неё, как на привлекательную женщину – кто знает. Но мне стало обидно.